Слуги закона не сводили с девушки глаз. Лина рыдала навзрыд, причем так заразительно, что я не удивился бы, если бы и они заплакали следом в три ручья. Я отодвинулся от стола и встал.

– Если узнаете что-то полезное, не сочтите за труд позвонить. Я целый день буду в бегах, но мне передадут.

С тем я их и оставил.

Когда я вышел на улицу из здания суда, мои наручные часы показывали семнадцать минут двенадцатого. Стоял теплый солнечный день, и на лицах прохожих появились благодушные улыбки. Я не улыбался. Несколько минут спустя Лина Дэрроу очухается. И, независимо от того, что еще она наплетет, им может взбрести в голову вызвать для разговора по душам Барри Рэкхема, а такой поворот событий чреват чем угодно. Самое меньшее – проволочкой, что для моих натянутых нервов уже чересчур.

Я перебежал через улицу к ближайшей аптеке, нырнул в свободную телефонную будку и набрал номер Рёдера. Молчание. Пришлось двигать к тому месту, где я оставил машину, лезть в нее и рулить к шоссе на Нью-Йорк.

По дороге на Манхэттен я четырежды останавливался, чтобы позвонить Рёдеру, и с четвертой попытки, на Сто шестнадцатой улице, наконец дозвонился и сообщил, где нахожусь. Он спросил, чего хотели от меня в Уайт-Плейнсе.

– Ничего особенного. Просто задали несколько вопросов. Проверяли одну из версий. Я направляюсь в «Черчилль», чтобы подтвердить, что с сегодняшним мероприятием все в порядке.

– Нет. Другая сторона перенесла его на завтра. Договоритесь насчет завтра.

– А вы не смогли бы, со своей стороны, способствовать его переносу на сегодня?

– Это весьма затруднительно, а следовательно, нежелательно.

Я чуть пораскинул мозгами. Бог знает, чьи уши могут нас подслушивать и сколько их вообще.

– Имеется вероятность, – начал я, – что в «Черчилле» завтра освободятся апартаменты люкс. Поэтому я полагаю, что еще более нежелательно откладывать мероприятие. Не уверен, но у меня создается впечатление, что оно может состояться сегодня или же никогда.

Молчание. Потом:

– Сколько вам потребуется времени, чтобы добраться до офиса?

– Минут пятнадцать – двадцать.

– Отправляйтесь туда и ждите.

Я вернулся в машину, доехал до стоянки на Третьей авеню, в районе Сороковых улиц, оставил машину, прошел пешком до Мэдисон-авеню и поднялся в «1019». Немного посидел, постоял у окна, опять посидел и еще постоял. Звонить в телефонную службу я не хотел, опасаясь занимать телефон, но несколько минут спустя начал колебаться: вдруг Рёдер звонил, пока я был еще в пути. Раздираемый противоречивыми мыслями, я уже собрался потянуться к трубке, как вдруг раздался звонок. Я тигром прыгнул к аппарату.

Звонил Рёдер. Он спросил своим гнусавым голосом:

– Вы позвонили в «Черчилль»?

– Нет, я ждал вашего звонка.

– Надеюсь, все будет благополучно. Я договорился на сегодня, на четыре часа.

Я почувствовал, как похолодел мой позвоночный столб, усилием воли подавил судорогу в горле и выдавил:

– Постараюсь. Поедем на моей машине?

– Нет. На моей. Мы подъедем к вашему офису ровно в два сорок пять.

– Может быть, лучше к «Черчиллю»?

– Нет. К вашему офису. В случае необходимости звоните мне сюда до половины третьего. Надеюсь, впрочем, что этого не понадобится.

– Я тоже.

Я надавил на рычажок, перевел дыхание и набрал номер Рэкхема. Без десяти час он должен быть на месте.

Так и вышло. Не успев меня услышать, он принялся тявкать по поводу моей записки. Однако я, не вступая в пререкания, коротко сказал, что сумел отменить поездку за город и сейчас прибуду в «Черчилль». Рэкхем заявил, что не хочет меня видеть. Я ответил, что его нежелание взаимно, но выхода у нас нет, так что я буду в час тридцать.

Заскочив в ближайшее бистро, я наскоро перекусил тремя сэндвичами с бужениной, которые запил тремя стаканами молока, даже не почувствовав вкуса, потом обжег язык горячим кофе, дошел пешком до «Черчилля» и поднялся на лифте к апартаментам Рэкхема.

Рэкхем обедал. Довольно жалкое зрелище. Похоже, он сумел справиться с большим стаканом устричного сока, поскольку стакан был пуст, а его содержимого я не обнаружил нигде, сколько ни осматривал стены кругом. Тем не менее к весьма заманчивым с виду блюдам – обжаренной ветчине, мелко нарезанному и подрумяненному картофелю, артишокам под соусом из анчоусов и половинке сочной дыни – Рэкхем едва-едва прикоснулся. Пока я сидел, листая журналы, чтобы не мешать его пищеварению, он в общей сложности проглотил кусочков пять, не больше.

Когда по прибытии я поставил его в известность, что свидание с Зеком назначено на четыре, он вытаращился на меня и словно язык проглотил. Теперь же сидел, тупо уставившись на кофе и даже не пытаясь взять в руку чашку. Я поднялся, подошел к стоявшему рядом с Рэкхемом креслу и невзначай заметил, что в Уэстчестер мы поедем вместе с Рёдером.

Не скажу, что обставил очень ловко свою беседу с Барри Рэкхемом, пока он сидел перед стынущим кофе и пытался прельститься хотя бы кусочком дыни. К счастью, Рэкхем уже сам не видел иного выхода, кроме попытки хоть как-то столковаться с Арнольдом Зеком. Если бы он вдруг заартачился, сомневаюсь, что сумел бы уговорить его ехать со мной.

Я и сам был настолько взвинчен, что едва мог усидеть на месте. Весна и лето казались нескончаемыми, пять месяцев растянулись для меня в годы, а именно сегодня все должно было решиться.

Так что подробности нашей с Рэкхемом беседы в тот день я не передаю по двум причинам. Во-первых, сильно сомневаюсь, что от нее хоть что-то зависело. А во-вторых, не помню буквально ни слова. За исключением того, как наконец проквакал, что нам пора, а Рэкхем налил себе лошадиную порцию виски и проглотил ее, глазом не моргнув.

Несколько кварталов до здания, в котором располагался мой офис, мы прошли пешком. Пока стояли на тротуаре, я все глаза проглядел в ожидании седана «шевроле», но, должно быть, Рёдер получил повышение или «шевроле» не использовали для таких почетных гостей, поскольку подкатившая к нам машина оказалась новехоньким черным «кадиллаком».

Я забрался на переднее сиденье, а Рэкхем устроился на заднем по соседству с Рёдером. Я представил их друг другу, но рукопожатиями они не обменялись. Водителя – коренастого детину средних лет, чернявого, с недружелюбными черными глазами – я видел впервые. Всю дорогу он рта не раскрывал. Да и у остальных, видно, не нашлось что сказать. Все молчали как рыбы.

Лишь однажды, на парковой магистрали Таконик, когда машина, перестраивающаяся в наш ряд, едва не царапнула бампер «кадиллака», угрюмый водитель что-то пробурчал, а я отважился смерить его взглядом, но особо высказываться тоже не стал. Тем более что был занят важными мыслями.

Должно быть, Рэкхему уже приходилось ездить таким маршрутом с незавязанными глазами, поскольку предложений поваляться на полу ему не поступало. О себе я уже и не говорю, раз был произведен в ранг Б.

Через пару миль после Милвуда мы съехали направо, проползли по проселку, выехали на другое шоссе, опять свернули на проселок и, еще немного покрутившись, вновь оказались на шоссе. Гараж находился недалеко от Маунт-Киско. И я так никогда и не узнал, зачем потребовалось столько петлять, чтобы попасть туда. Снаружи он выглядел обыкновенно: гараж как гараж, с заправкой, гравиевым паркингом, ямой для ремонта машин и прочим в том же роде. Разве что строение выглядело несколько крупноватым для глухой провинции. Нас встречали двое: один – в комбинезоне механика, а второй – в летнем костюме и при галстуке. Когда мы подъехали, они обменялись кивками с нашим водителем.

Помещение, в которое мы въехали, тоже с виду мало отличалось от тысяч других подобных. Отличия обнаружились дальше. Наш «кадиллак», миновав колонны, подкатил к дальнему концу помещения и притормозил перед массивной закрытой дверью. Водитель высунул голову наружу, но ничего не сказал. Секунд тридцать ничего не происходило. Потом дверь стала медленно подниматься, и «кадиллак» въехал в образовавшийся проем. Дверь тут же начала опускаться и к тому времени, как машина остановилась, уже закрылась. Нас встречали – двое с одной стороны и один с другой. Двоих встречающих я уже знал, а третьего видел впервые. Он был без пиджака, но с пистолетом в кобуре на поясе.