Поначалу это меня возмущало — сам я пользовался дорогами и денег на автомобиль у меня не было. Я громко объявил о своих мыслях и чувствах — и чуть не лишился работы… слава богу, начальник смены вовремя вспомнил, что я Спящий и в самом деле ни черта не понимаю.

— Это азбука экономики, сынок. Государство оплатило производство этих автомобилей, чтобы как-то поддержать цены. Они выпущены два года назад и никогда не будут проданы… И вот теперь правительство решило избавиться от них и продать как лом. Домны не могут работать на одной руде. Ты должен бы знать это, хотя из Спящих. Кроме того, высокосортной руды не хватает и спрос на металлический лом все время растет. Эти машины нужны металлургам.

— Но зачем их вообще выпустили, если знали, что никто их е купит? Это же расточительство.

— Это только с виду расточительно. Ты хотел бы, чтоб люди стались без работы? Чтобы упал жизненный уровень?

— Ну, ладно, а почему бы не продавать их за границей. Там за них, наверняка дали бы больше, чем здесь, где они идут как лом.

— Что! — и взорвать экспортный рынок? Кроме того, если бы ты начали продавать их по бросовым ценам за границей, на нас бы все окрысились — Япония, Франция, Германия, Великая Азия, словом — все. Представляешь, что бы случилось? Началась бы война! — Он перевел дух и вернулся к отеческим интонациям. — Сходил бы ты в библиотеку, взял пару книжек. А то ты ничего не знаешь и у тебя неверные представления о вещах.

Я заткнулся. Я не стал говорить ему ни о том, что все свободное время проводил в библиотеках, ни о том, что был инженером — это было бы все равно, что прийти к Дюпону и заявить: “Сир, я — алхимик. Вам не нужен специалист моего профиля?”

И все-таки, однажды я вернулся к этому вопросу. Я заметил, что лишь немногие из этих автомобилей были вообще способны ездить. Сработаны они были неряшливо, не хватало основных приборов или кондиционеров. Однажды я заметил, что зубья дробилки сминают пустой, без мотора, капот и сказал об этом начальнику смены.

— Великий Юпитер, — ответил он, — неужто ты, сынок, думаешь, что кто-то будет возиться с этими машинами. Они были обречены на слом задолго до того, как сошли с конвейера.

Я снова заткнулся, теперь уже надолго. В технике я разбирался хорошо, а вот экономика всегда была для меня материей мистической.

Зато у меня была куча времени для размышлений. Моя работа была совсем не тем, что я привык называть этим словом — все делал Фрэнк в различных своих воплощениях. Фрэнк и его братья обслуживали дробилку, двигали автомобили, взвешивали и убирали лом, вели счет, мне же оставалось стоять на небольшой платформе (сидеть мне не дозволялось), держа руку на переключателе, который останавливал все и вся, если что-нибудь шло наперекосяк. Ничего такого ни разу не случалось, и я вскоре сообразил, что лишь дублирую одну из цепей — она тоже могла остановить всю работу и вызвать ремонтников.

Ну, ладно, в конце концов, эта работа приносила мне двадцать один доллар в день, доставляла мне хлеб насущный. Лиха беда начало.

После вычетов на социальное страхование, в профсоюз, подоходного налога, оборонного налога, в больничную кассу и фонд взаимной помощи мне оставалось долларов шестнадцать. Мистер Доути явно перехватил, говоря, что обед стоит десять долларов; этих денег хватало на три приличных обеда, если, конечно, вам не приспичит откушать настоящего мяса. Что до меня, то я вовсе не считал, будто выращенный в колбе бифштекс хуже гулявшего по пастбищу. Насчет настоящего мяса поговаривали, что оно радиоактивно, так что я был вполне счастлив, потребляя суррогат.

С жильем дело обстояло похуже. Шестинедельная Война обошла Лос-Анджелес стороной и в него хлынула чертова куча беженцев (фактически, я тоже был одним из них, хотя в те времена се таковым не считал) и никто из них, похоже, так и не вернулся к родным пенатам, даже те, кто поначалу собирались. Когда я заснул, населения в городе, мягко выражаясь, хватало, а уж теперь он был набит, словно дамская сумочка. Может быть, не стоило избавляться от смога — в 60-е годы не было лучшего средства, чтобы выкурить людей из больших городов.

А сейчас бежать стало не от чего.

В тот день, когда я вышел из санктуария, у меня в мозгу сформировался список основных дел: я должен был (1) найти работу, (2) найти жилье, (3) обновить свои знания по специальности, (4) найти Рикки, (5) снова стать инженером, если это не выше человеческих сил, (6) найти Белл и Майлза и решить, как с ними расправиться, не попадая при этом в тюрьму, и (7) — прочие дела, помельче: отыскать исходный патент на Работягу и проверить, действительно ли в его основу лег Умница Фрэнк (не то, чтобы это было самым главным, просто для примера); разузнать историю “Горничных, Инкорпорейтид”, и т. д.

Я выстроил все свои дела по пунктам вовсе не потому, что собрался жестко придерживаться очередности, просто давным-давно, еще будучи инженером-первогодком, я понял, насколько это удобно. Естественно, исполнение одного пункта не мешало одновременно исполнять другой. К примеру, я надеялся отыскать Рикки, а может быть Белл и K°, и в то же время превзойти современную инженерию. Но есть вещи более важные и менее важные: сперва следовало найти работу, а уж потом охотиться, ибо доллары и в 2000 году оставались ключом ко всем дверям… и это особенно ясно, когда их мало.

Когда в шести местах мне отказали, я счел за благо убраться в район Сан-Бернардино и попытать счастья там, благо хода туда было десять минут. Мне надо было где-то переночевать, чтобы утром встать как можно раньше и быть первым в очереди на бирже труда. Я записал свое имя в список ожидающих и пошел в парк. Что еще я мог сделать? Почти до полуночи я прогуливался по парк чтобы согреться, а потом сдался — зимы в Большом Лос-Анджелесе субтропические, именно “суб.” Я приютился на станции Уилширской дороги… и часа в два ночи меня замели вместе с прочими бродягами.

Тюрьмы изменились в лучшую сторону. Там было тепло и таранов, похоже, всех повывели.

Вскоре всех нас вызвали из камеры. Судья оказался молодым парнем; он даже глаз не поднял от газеты, объявляя:

— Все — по первому разу?

— Да, ваша честь.

— Тридцать суток или освобождение под залог. Следующих.

Нас начали выталкивать, но я не двинулся с места.

— Одну минуту, Судья…

— Что? Вы чем-то недовольны? Виновны вы или не виновны?

— Гм, я, право, не знаю, ибо мне не ведомо, что я такого сделал. Видите ли…

— Вы хотите обратиться к адвокату? Я помогу вам связаться с ним, и он может опротестовать мое решение. Срок апелляции — шесть дней с момента вынесения приговора… это ваше право.

— Гм, не знаю. Может быть, я выберу освобождение под залог, хотя не уверен, что мне этого хочется. Чего я в самом деле хочу, так это получить от вас совет, если вы будете так добры.

Судья сказал приставу:

— Вызовите остальных. — Потом повернулся ко мне. — Бросьте. Мой совет вам наверняка не понравится. Я довольно давно на этой должности и до тошноты наслушался всяких слезных историй.

— Честное слово, сэр, от моей вас не стошнит. Видите ли, я только вчера вышел из Санктуария и…

Он глядел на меня с искренним отвращением.

— А, так вы один из этих? Хотел бы я знать, о чем думали наши деды, сбрасывая своих подонков на наши головы и шеи. Они, наверное, считали, что нам будет недоставать людей… особенно тех, кто и в свое-то время немного стоил. Хотел бы я отправить вас обратно в ваш затертый год, чтобы вы объявили там всем и каждому, что будущее отнюдь не усеяно, повторяю, не усеяно золотом. — Он вздохнул. — Хотя, я уверен, что толку от этого было бы мало. Ну, ладно, что вы от меня хотите? Дать вам еще шанс? Но ведь не пройдет и недели, как вы снова очутитесь здесь.

— Не думаю, судья. У меня достаточно денег, а потом я найду работу и…

— Вот как? Так почему же, если у вас есть деньги, вы бродяжничаете?

— Мне даже слово-то это незнакомо.[27]