Нил Гейман

Дым и зеркала

Но там, где есть чудовище, есть и чудо.

Огден Нэш. «Драконы стали слишком редки»

Предисловие

Писать — все равно, что летать во сне. Когда вспоминаешь.

Когда можешь. Когда получается. Это легко.

Дневник автора, февраль 1992

Это делается при помощи зеркал. Конечно же, такое утверждение — клише, но тем не менее правда. Фокусники использовали зеркала, обычно поставленные под углом в сорок пять градусов, с тех самых пор, когда более ста лет назад викторианцы начали изготавливать в больших количествах зеркала, точно воспроизводящие реальность. Джон Невил Маскелин проделал это в 1862 году с платяным шкафом, который благодаря умело поставленному зеркалу скрывал больше, чем показывал.

Зеркала — удивительные вещи. Они как будто говорят правду, отражают для нас реальный мир, но поставьте зеркало определенным образом, и оно станет лгать так убедительно, что вы поверите, будто предмет растворился в воздухе, коробка с голубками, флагами и пауками на самом деле пуста, а люди, спрятанные за кулисами или в оркестровой яме, — это покачивающиеся над сценой привидения. Найдите нужный угол — и зеркало превратится в створку магического окна: оно покажет вам все, что сумеет породить ваше воображение, и еще кое-что, на что оно даже не способно.

А дым предметы стирает.

Истории и сказки — тоже в определенном смысле зеркала. Мы прибегаем к ним, чтобы объяснить самим себе, как устроен или не устроен мир. Как и зеркала, сказки готовят нас к грядущему дню. Они отвлекают нас от того, что притаилось в темноте.

Фэнтези — а вся художественная литература в той или иной мере фэнтези — зеркало. Да, несомненно, кривое зеркало или зеркало фокусника, поставленное под углом в сорок пять градусов к реальности, но тем не менее зеркало, в которое можно заглянуть и увидеть в нем то, чего обычно мы бы не увидели. (Сказки, как сказал однажды Г. К. Честертон, больше чем истина. Не потому, что они говорят нам про то, что драконы существуют, но потому, что говорят про то, что дракона можно победить.)

Сегодня началась зима. Небо стало серым, пошел снег и не прекращался до поздней ночи. Я сидел в темноте и смотрел, как он падает, как блестят и мерцают снежинки, когда, кружась, попадают в пятно света и исчезают из него снова, и думал, откуда берутся сюжеты.

О таком как раз и недоумеваешь, когда придумываешь их ради заработка. Меня еще не отпускают сомнения, действительно ли подобное занятие — подходящая профессия для взрослого, но уже слишком поздно: у меня, кажется, есть карьера, которая мне по душе и которая позволяет мне не вставать рано утром. (Когда я был маленьким, взрослые требовали, чтобы я не сочинял, предрекая мне всякие напасти, если я и дальше буду продолжать в том же духе. Насколько я понимаю сейчас, как раз сочинительство влечет за собой дальние странствия и невставание рано утром.)

Большинство рассказов в этом сборнике написаны для того или иного составителя и редактора, который просил что-нибудь для своей антологии («Это для сборника про Святой Грааль», «… про секс», «… сказок, пересказанных для взрослых», «… про секс и хоррор», «… про месть», «… про суеверия», «… снова про секс»). Некоторые были написаны для собственного удовольствия или точнее, чтобы избавиться от образа или мысли, намертво закрепив их на бумаге, — насколько я знаю, это достаточно веская причина писать: отпустить своих демонов, дать им расправить крылья. Третьи были начаты просто так: сиюминутные капризы и странности, которые отбились от рук.

Однажды я придумал рассказ в подарок на свадьбу друзьям. Он был про молодоженов, которым на свадьбу подарили рассказ. Вышло не слишком весело. Когда он уже сложился у меня в голове, я решил, что эти люди вероятнее всего предпочли бы тостер, поэтому я подарил им тостер, а рассказ по сей день так и не написал. С тех пор он сидит у меня в подсознании и ждет, когда будет жениться или выходить замуж тот, кто его оценит.

Теперь (пока я пишу это вступление темно-синими чернилами перьевой ручкой на листе блокнота в черной обложке — на случай, если вас мучает любопытство) мне пришло в голову, что, хотя большинство рассказов в этой книге о любви в том или ином ее проявлении, в ней слишком мало счастливых историй, историй о взаимной любви, которые уравновесили бы все остальные, какие вы найдете в этой книге, и что действительно есть люди, которые предисловий не читают. И если уж на то пошло, у кого-нибудь из вас однажды все-таки может быть свадьба. Поэтому для всех тех, кто предисловия читает, вот рассказ, который я не написал. (И если, будучи написан, он мне не понравится, я всегда могу его уничтожить, а этот абзац вычеркнуть, и вы ни за что не узнаете, что я бросил предисловие и перешел к рассказу.)

Свадебный порядок

После радостей, треволнений и мук свадьбы, после безумия и волшебства (не говоря уже о конфузе от послеобеденной речи отца Белинды с обязательным показом слайдов), после того, как медовый месяц буквально (хотя еще не метафорически) закончился, но до того, как их новому загару представился шанс поблекнуть на английской осени, Белинда и Гордон наконец выкроили время взяться за разворачивание свадебных подарков и написание благодарственных писем — спасибо за каждое полотенце и каждый тостер, за каждую соковыжималку и миксер, за столовые приборы и фаянсовую посуду, за салфетки и шторы.

— Ну вот, — сказал Гордон. — За все крупные предметы спасибо сказали. Что осталось?

— Содержимое конвертов, — ответила Белинда. — Надеюсь, чеки.

Чеков было несколько, а еще десяток подарочных жетонов и даже книжный жетон на десять фунтов от Гордоновой тети Мэри, которая, по словам Гордона, была бедна как церковная мышь, но такая душечка, и которая, сколько он себя помнил, посылала ему книжный жетон на каждый день рождения. А после, на самом дне, нашелся большой делового вида коричневый конверт.

— Что это? — поинтересовалась Белинда.

Отлепив клапан, Гордон достал лист бумаги цвета двухдневных сливок с неровно оборванным верхним и нижним краем и несколькими строчками на одной стороне. Слова были напечатаны на механической пишущей машинке — Гордон такого уже много лет не видел. Он медленно прочел текст.

— Что это? — повторила Белинда. — От кого?

— Не знаю, — сказал Гордон. — У кого-то до сих пор есть пишущая машинка. И не подписано.

— Это письмо?

— Не совсем, — сказал он и, почесав нос, перечел снова.

— Ну, — сказала она тоном человека, выведенного из себя (но она вовсе не была выведена из себя, она была счастлива. Просыпаясь утром, она проверяла, так же ли она счастлива сейчас, как была, засыпая вчера вечером, или как была, когда ее среди ночи разбудил, прижавшись к ней, Гордон, или как, когда она его разбудила. И ведь действительно была.) — Ну, что это?

— Кажется, описание нашей свадьбы, — сказал он. — И слова сплошь милые. Сама прочти. — Он передал ей лист.

Белинда пробежала глазами текст.

Стоял ясный день начала октября, когда Гордон Роберт Джонсон и Белинда Карен Эбингдон поклялись любить, оберегать и почитать друг друга до конца своих дней. Невеста лучилась красотой и счастьем, жених нервничал, но был явно горд и столь же явно доволен.

Вот как это начиналось. Затем шло описание церковной службы и празднества — ясное, простое и с юмором.

— Как мило, — сказала она. — А что написано на конверте?

— «Брак Гордона и Белинды», — прочел он.

— И никакой фамилии? Никаких указаний на автора?

— Не-а.

— Что ж, очень мило и заботливо, — сказала она. — От кого бы это ни было.

Белинда заглянула в конверт, проверить, нет ли там чего-нибудь, что они могли бы пропустить, записки от кого-нибудь из ее друзей (или от его, или от общих), но там было пусто, поэтому со смутным облегчением, мол, не надо писать лишнее благодарственное письмо, она вернула лист кремовой бумаги в конверт, который положила в коробку вместе с копией меню для свадебного банкета, приглашений и контракта на свадебные фотографии, а также одной белой розой из букета невесты.