Канат начал медленно раскачиваться, и Хуан сообразил: солдаты, вместо того чтобы расстрелять его и Макда, поднимают обоих к краю ущелья. Участь пленника в этих краях такова, что падение в реку покажется меньшим злом.

«Но пока я жив, пока Макс Хенли и вся команда Корпорации готовы поддержать меня, я ни за что не сдамся», – размышлял Хуан Кабрильо.

Двадцать четыре часа спустя он пожалел, что не сделал этого.

Солдатам потребовалось около десяти минут, чтобы вытащить из ущелья сперва Кабрильо, затем Лоулесса. К этому времени плечо Хуана болело так, словно его проткнули раскаленной кочергой, руки и ноги горели от трения о канат. Его обезоружил солдат с боевым ножом, которым разрезал ремень винтовки еще до того, как Хуан оказался полностью на земле. Другой выхватил пистолет Хуана из кобуры и вынул метательный нож из пристегнутых к ремню ножен.

То же самое проделали с Макдом, когда вытащили из ущелья. Он был дальше Кабрильо на канате, когда тот порвался, и поэтому даже оказался в реке. Брюки его до колен были мокрыми.

Обоих поставили на колени. Двое солдат держали их под прицелом, третий забрал снаряжение. Во время обыска обнаружили, что у Кабрильо сломана ключица, и солдат соединил ее концы обеими руками.

Боль была сильной, но лишь когда солдат убрал руки, Хуан издал легкий стон. Не смог удержаться. Кроме того, обнаружили его протез. Солдат обратился к офицеру в летных очках за инструкциями. Они обменялись несколькими словами, солдат снял протез с культи и отдал начальнику. Тот взглянул на него, улыбнулся Хуану, обнажив гнилые зубы, и бросил протез в пропасть.

Офицер не имел понятия, какой арсенал находился в протезе и что Хуан собирался угнать вертолет, воспользовавшись спрятанным там пистолетом. Просто хотел показать Кабрильо, что он полностью беззащитен и его судьбу с этой минуты контролирует армия одной из самых беспощадных диктатур в мире.

Кабрильо с трудом удержался, чтобы разочарование не отразилось на его лице. Вместо того чтобы обрадовать подонка, показав, как много значил для него протез, он с самым равнодушным видом пожал плечами. Если бы во рту не так пересохло, он бы попытался насвистывать.

Офицеру не понравилось, что демонстрация силы не выявила должной степени страха, поэтому он пролаял команду одному из охраняющих их солдат. Секунду спустя приклад «АК» треснул Хуана по затылку, и мир потемнел.

Сознание возвращалось к Кабрильо урывками. Он вспоминал жуткий грохот во время полета в вертолете, что его дважды избивали, но, казалось, это происходило с кем-то другим, будто сцена из фильма, который он видел давным-давно. Но не приходил в сознание настолько, чтобы ощущать боль или представлять, где находится.

Первым ощущением, когда он наконец вернулся из бездны, была сильная боль в затылке. Больше всего ему хотелось ощупать рукой это место, убедиться, что череп не проломлен. Но Хуан сдержался. Инструктор в Кэмп-Пири, тренировочном лагере ЦРУ, по прозвищу Ферма, однажды сказал ему, что, если бы оказался в плену и не знал, где находится, он лежал бы как можно тише как можно дольше. Это позволяло отдыхать, но еще, что более важно, он мог собраться с мыслями о происходящем.

Поэтому с остро требующим внимания затылком, с болью в других частях тела Хуан лежал, стараясь получить какие-то сведения. Он понимал, что по-прежнему одет, знал по тому, как легко дышалось, что находится не в мешке. Предполагал, что лежит на столе. Напрягал слух, но ничего не слышал. Сосредоточиться было трудно. Каждый удар сердца отдавался в голове.

Прошло десять минут, пятнадцать. Он был почти уверен, что находится один, поэтому рискнул приоткрыть один глаз на долю миллиметра. Никаких форм разглядеть он не мог, но свет видел. Не яркость полуденного солнца, а тусклое свечение электрической лампочки. Открыл глаз чуть пошире. Увидел голую стену из бетонных блоков там, где она соединялась с бетонным потолком. И стена, и потолок были покрыты ржаво-красными потеками и пятнами, в которых Кабрильо узнал кровь.

Он вспомнил, что Макд Лоулесс тоже взят в плен, поэтому мог только надеяться, что Линда и Смит на свободе. Если избежали засады, свяжутся с «Орегоном». Когда они отойдут в шлюпке вниз по реке на достаточное расстояние, Гомес Адамс сможет прилететь за ними на вертолете.

Мерный ритм боли, пронизывающей голову, не замедлялся. Слегка поташнивало – возможно, он получил сотрясение мозга. Хотя был почти уверен, что лежит в камере один, пошевелить головой не осмеливался. Позади него могли находиться скрытые видеокамеры или одностороннее зеркало для наблюдения. Он чуть шевельнулся, как мечущийся в бессознательном состоянии человек. Его лодыжки и запястья были примкнуты к столу стальными наручниками. Он снова замер.

В этом состоянии Хуан не смог бы вынести допроса, и, если его доставили в столицу, Янгон, он скорее всего находится в тюрьме Инсейн, видимо, самой жестокой на планете, с глубокими черными ямами, откуда побег невозможен, а вероятность выжить крайне мала.

Там содержалось около десяти тысяч заключенных, хотя вместимость ее составляет меньше половины этого количества. Многие были политическими активистами и монахами, выступающими против существующей власти. Остальные – уголовники. Такие болезни, как малярия и дизентерия, приобретали там форму эндемии. Крыс было больше, чем заключенных и охранников, вместе взятых. Рассказы о пытках ужасали. Кабрильо знал, что здесь любят избивать людей резиновыми, заполненными песком шлангами и используют собак, чтобы заставлять заключенных гоняться друг за другом на локтях и коленях по гравийным дорожкам.

Единственной его надеждой был электронный чип, вживленный в бедро, и что в эту минуту Макс и остальные члены команды работают над тем, как их вызволить.

Невесть откуда кулак ударил по челюсти, едва не свернув ее.

Кабрильо мог бы поклясться, что в камере с ним никого не было. Этот тип обладал терпеливостью кошки. Притворяться больше не имело смысла. Он открыл глаза. Ударивший его человек был в зеленом военном мундире. Хуан не мог определить чин, но получил легкое удовлетворение от того, что он массировал правый кулак. Голова гудела словно колокол.

– Имя! – рявкнул военный.

Хуан видел двух охранников, вошедших в металлическую дверь. Один оставался около нее, другой занял место возле одного из столов, накрытого простыней. По очертаниям он не мог понять, что под ней.

Поскольку Хуан не назвался достаточно быстро, главный допрашивающий достал из-за пояса обрезок обычного садового шланга. По тому, как он сгибался, Хуан понял, что это утяжеленная дубинка. Она ударила его по животу, и, как Кабрильо ни напрягал брюшной пресс, удар отозвался в позвоночнике.

– Имя!

– Джон Смит, – ответил Кабрильо, втягивая воздух сквозь зубы.

– На кого работаешь?

Он не ответил сразу и снова получил дубинкой по животу.

– На кого работаешь? На ЦРУ? На ООН?

– Ни на кого. Работаю на себя.

Шланг опустился снова: на сей раз удар пришелся по паху. Это было чересчур. Хуан повернул голову, и его вырвало от боли.

– По вашему акценту мне ясно, что вы американец, – произнес любезный голос с легким британским акцентом.

Сказавший это человек стоял у изголовья стола, к которому был примкнут Кабрильо. Хуан слышал, как он закурил, и через секунду над его лицом проплыл легкий дымок. Этот человек подошел, чтобы Кабрильо мог его видеть. Бирманец, как и остальные. Лет сорока пяти. Лицо смуглое, морщинки у глаз и рта. На нем была фуражка с козырьком, но Хуан видел, что волосы его все еще черны как уголь. В этом офицере не было ничего угрожающего, но по спине у Кабрильо побежали мурашки.

– Почему вы оказались в моей стране, притом вооруженным? К нам приезжает так мало гостей из Соединенных Штатов, что мы точно знаем, сколько их в любую минуту в наших границах. Вам, мой друг, не следует находиться здесь. Поэтому скажите: что привело вас в Мьянму?

Кабрильо вспомнилась реплика из фильма «Касабланка».