В тиши кабинета послышался зуммер интеркома.
– Звонок из Каира, господин президент, – сказала мисс Дэсимару. – По закрытой линии связи.
– Соедините.
На ожившем экране видеомонитора появилось лицо Юкико.
– Тип по имени эль-Шаруд сошел с ума, он пытался покончить с Гилкренски гранатой, – без всяких приветствий сказала она, – но охрану кто-то предупредил, и двумя выстрелами в упор нападавший был убит. Несколько минут назад Гилкренски вылетел на вертолете в неизвестном направлении. В отель он не вернется.
– Может, собрался домой, в Ирландию?
– Нет. Мой лондонский источник сообщил, что руководство «РКГ» нажало на определенные рычаги, и в данный момент доктор Гилкренски пользуется гостеприимством президентского дворца в ожидании официального слушания комиссии по расследованию причин авиакатастрофы. Заседание начнется сегодня, ближе к полудню.
– Значит, «Минерва» все еще в Египте?
– Да, дядя. Для меня проникновение на территорию дворца чревато слишком большим риском, однако фундаменталисты ради спутника готовы на все. Я только что говорила с их лидером эль-Файки. Удобный случай, по его словам, представится вечером, неподалеку от пирамид. Фанатики спровоцируют в центре Каира беспорядки, а мы захватим «Минерву». Я разработала план, нам требуется… кое-что из снаряжения.
– Боюсь, ты слишком на виду, Юкико. Кому из… наших помощников известно о твоем участии в деле?
– Одному эль-Файки.
Фунакоси задумался. До совещания совета директоров «РКГ» оставалось тридцать шесть часов. Если комиссия в Каире придет к положительным для Гилкренски выводам, то стоимость акций мгновенно подскочит и скупить их – при условии, что найдутся желающие продать, – будет не так просто…
– Пока «Минерва» в Египте, необходимо использовать все имеющиеся возможности. Продолжи переговоры с эль-Файки, Юкико, выясни, насколько реальны твои шансы.
– Допустим, они невелики. Что тогда?
– Помни о кобуне. Его престиж не может пострадать.
– Поняла, дядя. Свидетелей я не оставлю.
Юкико следила за тем, как лицо Фунакоси медленно тает на дисплее «Смартмэйта». Она была обязана дяде всем: жизнью в Токио, зачислением в Сэкигуси-рю, высоким положением. Над ней довлело осознание неоплатного долга – гири. Но все острее давало знать о себе другое чувство: ниндзя. Давняя клятва отомстить будет исполнена.
Еще в детстве Юкико внезапно открылось: она – другая. В обществе, исповедовавшем первозданную чистоту синтоизма, среди людей, которые превыше всего ценили беспорочные узы кровного родства, маленькая девочка рано научилась стыдиться презрительной клички Гайдзин: что поделать, она и в самом деле была полукровкой.
Однако, как и каждый японец, Юкико уже тогда знала, что означали строгие слова «гири» и «ниндзя».
– Будь сильной, Юкико, не плачь, – говорила ей мать, когда обида становилась непереносимой. – Ты из рода Фунакоси, из рода настоящих самураев. Будь гордой.
Мать ничем не напоминала женщин, что приходили за своими детьми в школу. У нее не было подруг, она ни с кем не разговаривала – кроме папы-тян, высокого улыбчивого англичанина, время от времени навещавшего их квартиру. Для Юкико папа-тян всегда оставался загадкой: пиджак из мягкого твида, терпкий аромат сигарного дыма, прогулки по парку Уэно, удивительные заморские подарки, а перед сном – бесконечные, от которых захватывало дух, истории о заколдованных принцессах. Рядом с отцом можно было не притворяться, что ты сильная, можно было забыть о гири… и купаться в счастье.
В один из апрельских дней, вдоволь налюбовавшись розовыми лепестками цветущей вишни, Юкико с замиранием сердца почувствовала, что взлетает в воздух. В следующий миг она оказалась на надежных отцовских плечах и засмеялась от радости. Прямо перед ней за толстыми металлическими прутьями расхаживали огромные полосатые кошки.
– Смотри, Юкико, это – тигры. Видишь, какие мощные у них лапы, какие острые зубы! Такие откусят твою головку в мгновение ока, как ты откусываешь кусочек от колобка суши.
Обеими руками малышка с восторгом обхватила голову отца.
– Красивые, правда? Густая блестящая шерсть и глаза – большие и карие, как у тебя! Что скажешь, тигренок? Страшно, да? Они красивые только с виду, а на самом деле опасные изнутри!
Дядя Гитин – он никогда не навещал Юкико, пока в их квартире оставался папа-тян, – не одобрял таких походов. После его ухода в глазах матери блестели слезы. Но у дяди было много денег, он занимался какими-то очень серьезными делами. Наверное, маме следовало не грустить, а радоваться их нечастым встречам…
Юкико исполнилось пять лет, когда однажды воскресным вечером мать посадила ее к себе на колени и сказала, что скоро они вдвоем уедут далеко-далеко.
– Твой дядя во время войны спас мне жизнь, маленькая, а теперь ему понадобилась моя помощь. Для этого-то мы и отправимся поближе к папе, в Англию.
В Англию! Туда, где живут папа-тян и другие гайдзин, такие же, как она! Там она будет счастлива.
В течение довольно длительного времени Юкико действительно была счастлива, до тех пор, пока не поняла, что высокомерия и ханжества в Англии ничуть не меньше, чем в Японии. У себя на родине папа-тян тоже считался важным господином, наподобие дяди. Оказывается, у него тоже имелась «репутация», и ее нужно было «защищать». Юкико вместе с матерью пришлось затаиться, спрятаться, как тиграм в зоосаде. С отцом девочка виделась лишь тогда, когда папа-тян твердо знал: его настоящая семья все еще ни о чем не подозревает.
В школе Юкико пришлось гораздо хуже: одноклассники обзывали ее косоглазой, япошкой или китайчонком. Люди на улице оглядывались ей вслед.
– Почему я не такая, как все, папа-тян? – спросила она однажды отца. – Почему меня дразнят?
Лорд Сэмюэл Ротсэй опустился перед Юкико на колени и заключил ее в объятия.
– Я знаю одно место, где тебя будут уважать за то, какая ты есть, тигренок, и там ты научишься быть сильной. Пошли.
Он привел девочку в продуваемый сквозняками спортивный зал муниципалитета, на первое в ее жизни занятие карате. Неделю за неделей, месяц за месяцем Юкико овладевала навыками единоборства. Белый пояс сменился зеленым, а затем коричневым.
В двенадцать лет она повязала на спортивной куртке седан – черный пояс мастера, после чего уже не слышала за спиной обидных прозвищ. По-английски Юкико говорила так же, как и любая другая юная жительница Лондона. Привлекательная и крепкая, она превратилась в настоящего тигренка.
Мать оказалась намного слабее. Папа-тян приходил к ним не часто, и в одиночестве Тидзуко таяла. Изгой на далекой родине, она не стала своей и в Англии. Все чаще стояли в ее глазах слезы, временами она начинала говорить о возвращении в Токио.
А потом случилась беда…
Каким-то образом бульварная пресса узнала, что лорд Ротсэй – известный предприниматель, добропорядочный семьянин! – снимает в пригороде квартиру для своей любовницы-японки и прижитой от нее дочери. Редкие встречи с отцом прекратились – «ненадолго, пусть только уляжется весь этот шум»… Тидзуко совсем пала духом.
– Юкико-тян, – сказала она однажды дождливым утром, отправляя дочь в школу. – Помнишь, я говорила, что Фунакоси ведут свой род от самураев, что ты должна быть сильной?
– Да, мама?
– Дядя Гитин часто вспоминал о твоем дедушке. В годы войны дедушка был офицером императорской армии, сбивал американские самолеты.
– А где он сейчас?
– Вместе со своей женой, то есть твоей бабушкой, он погиб еще тогда, когда мы с братом были моложе тебя. Я знаю, как тебя называли в Токио, знаю, какие клички ты слышала здесь, в Лондоне. Ты чувствовала обиду и боль, но ты боролась.
Юкико молчала, не сводя глаз с лежавшего на столе пакета из промасленной бумаги.
– Дядя Гитин прислал это тебе. Взгляни.
Юкико потянула стягивавшую сверток ленту. Внутри оказались короткие ножны, из которых торчала чуть изогнутая рукоять. На полированном дереве ножен сквозь лесную чащу неслись два свирепых тигра, а по серебряной рукояти кто-то, казалось, рассыпал пригоршню цветков сакуры. Мать сделала легкое движение рукой, обнажив безукоризненное зеркало клинка. Юкико захотелось прикоснуться к сияющему металлу, но лезвие с коротким стуком вошло в ножны.
