В Сиэл мне предложили лететь самолетом. Туристам туда разрешалось ехать не более, чем на два-три дня, чтобы познакомиться с чудом-городом, с его архитектурой.

Посещение города было окутано туманом вымыслов и догадок, а те, кто возвращался из поездки, обычно ходили какие-то очумелые, качали головой и не хотели ни во что посвящать.

— Нет, — сказал мне приятель, который тоже возвратился оттуда с грустными глазами. — Нет, этого я не могу пересказать, там следует побывать.

— Что ты там видел?

— Не знаю. — Он пожимал плечами. — Город… Люди… Не знаю, но ты обязательно поезжай.

Он пожал мне руку, странновато улыбнулся, мол, ничего не может добавить к тому, о чем все знают.

О Сиэле говорили как о городе-образце, городе-идеале. Говорили, что он проектировался для жительства людей, но люди не желают там поселяться, хотя и выражают полный восторг тем, что там видят. Проектировали город для того, чтобы навсегда распрощаться с грязью на улицах, с очередями в магазинах, с неудобствами транспорта, с давкой, толкотней на рынках, с неуютом в квартирах. И вот — создали город-образец!

Группы ученых, работавших над проблемой использования силиконов, продолжали заниматься ею уже несколько десятилетий после предшественников, которые жили в двадцатом веке. И они первыми подали идею создавать теперь уже не предметы, а города будущего из созданного ими, необычного материала, используя его вместо бетона и стекла.

Сначала все изумились, засомневались: разве из одного состава можно добиться разнородных структур? Но вскоре эту новость принялись бурно обсуждать. И решено было первый город назвать Сиэл в честь всемогущей чудодейственной искусственной смолы, которая может стать и мышцей, и глазом, и — домом. Новый материал раскрыл новые горизонты.

Биологи, медики, художники, даже писатели и поэты — все загорелись идеей образцового города: каким ему быть? Вдруг выяснилось, что новое дело волнует всех, каждого. Печать публиковала предложения, высказанные народом. Целые экспедиции специалистов опрашивали людей, собирали мнения, предложения, идеи. И наконец множество мыслей, изобретений и открытий сконцентрировалось в Центре по проектированию города-идеала. Но ничего толкового не выходило. Оказалось невозможным учесть массу разноречивых желаний. Идеи идеями, а нужны реальные проекты, за которые бы взялись строительные организации. К тому же возведение города целиком с его оригинальными зданиями, площадями, проспектами, висячими (!) садами требовало немалых средств. А ежели из нового материала строить еще и по старинке?! Сколько времени уйдет? Кто возьмется проектировать? Кто осмелится строить нечто невообразимое, уникальное для всей планеты? Обсуждение грозило зайти в тупик.

Но однажды в центр проектирования пожаловал какой-то чудак и предложил: использовать для строительства города, его домов и кварталов, природную энергию, которая бы направлялась генетическим кодом.

В самом деле! Посмотрите, какие крепкие зубы у волка! Какие мощные клыки были у мамонта! Наконец панцирь черепахи природа создает по генетическому коду!

А нельзя ли заложить в ядро будущего города программу, которая, вбирая в себя элементы почвы, камня, песка, начала бы развиваться сама, кристаллизоваться в блоки, стены, потолки, перекрытия, окна, двери?.. Да неужто панцирь черепахи менее совершенен, чем какой-то дом, даже самый изящный? Пусть это не дом, а дворец. Панцирь черепахи — вот образец прочности! Все дело только в том, чтобы он рос и рос до размеров дворца — и модифицировался, ведь в панцире черепахи люди не станут жить! Им нужны дома, дворцы…

Его мысль посчитали в центре очень подходящей, тем более что ни камней, ни песка не понадобилось- их исключал новый искусственный материал, созданный химиками и биологами: по желанию человека он мог стать и камнем, и сталью, и резиной, и стеклом.

Чудак родил главное — идею: все, о чем долго спорили, вложить в программу развития ядра идеального города, закодировать в генах молекулы стройматериала будущего — самостоятельный рост.

Иными словами, воплощение замысла теперь выглядело так: любой дом, дворец будут расти так же, как дерево, или как панцирь черепахи, или как зуб. Город-идеал рос как бы из яйца.

И скоро на специально выбранной площадке, в плоской долине среди гор, в двух часах лета от нашего обычного города, из «эмбриона» начало развиваться нечто похожее на кристалл в особом растворе — первый домик! Он разрастался, сперва, как неоперившийся птенец инженерной мысли, смахивал на какую-то невыразительную халупу, но время шло, и стены его крепли, крыша вздымалась, и из земли вознесся стройный дворец с колоннами.

Потом рядом стали расти другие дворцы, дома, улицы, мосты, витиеватые ограды — поднимался нерукотворный жилой массив. И что-то еще, небывалое, говорят, в нем происходило.

«Нет, на это следует посмотреть!» — в один голос утверждали те, кто там побывал.

Город вырос, манил к себе сверкающей красотой громад, ослеплял людей великолепием, необычностью, но жить в нем… никто не соглашался. Почему?.. Так я получил задание от редактора нашего еженедельника.

Публика летела со мной самая разношерстная: здесь были цивилизованные туристы, люди в равной мере страдающие как любознательностью, так и любопытством, респектабельные искатели острых ощущений, не знающие, на чтобы еще эдакое потратить деньги, и — бродяжки, никогда таких сумм не видевшие, даже во сне, тем не менее всегда путешествующие по планете, их легко угадать по живописно неряшливьш одеждам и независимой манере поведения, смешной и печальной рядом с надменной небрежностью воротил бизнеса нашего процветающего двадцать первого века.

Тем не менее все летели в одном салоне. Компания по туризму делала бизнес, и потрясающий успех рейсов в город-идеал заставлял хозяев прессовать кастовые различия пассажиров наподобие слоеного пирога.

В салоне я обратил внимание на типов, старавшихся ничем среди прочих пассажиров не выделяться, но именно вид их безупречно белых манишек и манжет, гетр, снова вошедших в моду, вызывал подозрительность. Смокинги, бабочки, кейсы — вся непременная атрибутика именно этого сорта людей наводила меня на раздумья, что едут в город-идеал и те, кто далек от чистых помыслов и, возможно, в белых перчатках прячет обагренные чужой кровью руки, а в кейсах — отмычки, фомки и прочий воровской инструмент. Ведь как часто за внешним благородством неожиданно открывается нам бездна подлости, предательства, человеческой мерзости, которую не изжили и в нашем мире, да, наверное, и грядущие поколения не справятся: и зло, и добро ухитряется вмещать в себя человечество одновременно.

Что же может привлекать туда контрабандистов? — размышлял я. Впрочем, город-идеал проектировался как город небывалой роскоши. В его программу ухитрились втиснуть самые невообразимые пожелания людей.

Нетерпение мое и остальных пассажиров разрасталось по мере приближения к Сиэлу. И скоро, казалось, сам воздух горел огнем всеобщего возбуждения. Все слои общества смешались, никаких различий более не существовало ни у богача, ни у бедняка.

Единое «ах!» восторга прошелестело на крыльях в застывшем воздухе салона, и все приклеились лицами к стеклам иллюминаторов.

Солнце только поднималось из-за вершин гор, аэробус лег в крутой вираж, чтобы затем на воздушной подушке мягко поплыть по посадочной стреле аэропорта. И пока автопилот разворачивал машину на вираже, все пассажиры завороженно следили, как надвигается величественная панорама — остроглавый хрустальный город спорил белизной крыш со снежными вершинами гор, бравших в кольцо висящие в воздухе ленты магистралей, сады, каскады лестниц и лоджий, распахнутых солнцу. Башни средневековья и парящие крылья мембран над стадионами и торговыми площадями. Сверху, со стороны, откуда транспорт влетал в долину, город и впрямь виделся восьмым чудом света, сказочный и несказанно богатый сиянием драгоценных отделочных камней.