— Полковник Розе! Вызывает майор Бийот, прием, — после окончания обстрела, последнему дураку стало ясно, что долго они так не продержатся. Без артиллерии, без авиации, ожидая возможной атаки с трех сторон, срок жизни вставшего в оборону подразделения вероятнее всего будет исчисляться часами. Поэтому командир танкового батальона принял решение связаться с непосредственным начальством и запросить дополнительных инструкций. Однако эфир на его призывы оказался глух: ответа не было. — Полковник Розе. Вызывает майор Бийот! Прием.

В 15.50 в поле зрения обороняющихся вновь показались боши. На этот раз было видно, что настроены они всерьез. На окраину Жюмеля выкатилось несколько танков, пара самоходок, развернулась цепями пехота и не торопясь, с чувством собственного превосходства атакующие начали сближение. Два селения разделяло двухкилометровое поле, и немецкие танки, уже распробовавшие терпкий вкус французских 90-мм снарядов совсем не торопились приближаться, предпочитая поддерживать пехоту издалека.

Когда стрелки приблизилась к краю селения метров на пятьсот, вновь активизировались артиллеристы. То тут, то там начали вставать фонтаны земли, как бы намекая, что ничего хорошего французов сегодня не ждет.

— Ну это мы еще посмотрим, — буркнул своим мыслям майор и отдал команду, — огонь!

Тут же застрекотали пулеметы, косой смерти проходя по немецким цепям. Только этого и ждавшие опытные немецкие сержанты бросили своих людей на землю, а по пулеметам начали стрелять оставшиеся в тылу "четверки".

— Бронебойный, — с танками нужно было что-то делать иначе они всю пехоту повыбьют а потом и бронированными коробочками займутся без проблем. — Выстрел.

Снаряд описал пологую дугу пролетев в полутора метрах правее от цели, воткнулся в землю далеко в немецком тылу.

— Еще бронебойный, — второй снаряд нашел цель, однако пробить лобовую броню на смог: чиркнув по верхнему бронелисту болванка свечой ушла в небо. Даже для такой замечательной пушки два километра было немного слишком. Самого рикошета майор, понятное дело, не увидел, но то что вражеский танк продолжил после попадания стрелять, говорило само за себя.

Меж тем разрывы стали вставать на позициях обороняющихся все чаще и чаще: видимо у немцев проблем с подвозом боеприпасов не было.

— Пускай пехота отступает на запасные рубежи, — скомандовал майор. — А мы прикроем.

Прикрывать о большей части приходилось из спаренных пулеметов, патроны хотя бы добыть было более мене просто.

Конечно же атаковать все время в лоб немцы не собирались. Нарвавшись на устойчивую оборону они по своему обычаю попытались ее обойти. Справа сделать это помешали заслоны 21 дивизии, а вот на левом фланге у Биота была зияющая пустота, обещанный пехотный полк так и не подошел. Когда ближе в шести вечера позицию в Ле Файи начали обстреливать перекрестным огнем с двух сторон, стало совсем не до шуток.

Майор скомандовал отступление, и восемь танков — три машины немцам за день все-таи удалось подбить — начали потихоньку пятиться прикрываясь постройками, растительностью и складками местности, подставляя врагу только самые крепкие части, не забывая при этом огрызаться и держа врага на приличном расстоянии.

И вновь вермахт показал, что одна из самых сильных его сторон, возможно самая сильная, — это взаимодействие родов войск. Напоролись на преграду — обработали артиллерией; не получается справиться с бронированными танками — нужно вызвать летунов.

Противовоздушная же оборона у Бийота по факту отсутствовала, и уж точно двух 20-мм "эрликонов" было явно не достаточно чтобы отогнать девятку юнкерсов неожиданно появившихся с севера, тем более что зенитки уже оттащили на запасные позиции. В общем французские танки начали расстреливать как в тире без какой-либо даже возможности ответить.

Сначала на голову отчаянно маневрирующих французов — если это слово вообще применимо к медлительным тяжелым машинам — высыпали бомбы, накрыв три танка и еще одному близким разрывом сорвав гусеницу. А потом уже на слишком торопясь принялись расстреливать неповоротливые, ползающие внизу подобно черепахам цели из своих курсовых 20-мм пушек. Понятное дело, что тонкая 10–20 миллиметровая броня крыши корпуса и башни держать такие попадания не могла.

Поль Бийот пытался маневрировать и стрелять по врагам — под конец правда скорее куда-то в сторону чем прицельно — но когда по броне подобно взбесившемуся молотобойцу начали стучать авиационные снаряды отдал приказ: "Покинуть машину".

Но поздно, буквально через мгновение немецкий "привет" таки нашел уязвимость и пробив броню рванул внутри, благо сделал он это в моторном отсеке а не в боевом.

Следующие минуты майор помнил очень смутно. Вот он оглушенный открывает люк башни и пытается вылезти наружу. Изнутри танка валит густой дым и делать все приходится на ощупь. Перевалившись через край он подобно мешку с картошкой падает вниз, больно ударяясь сначала об стальной корпус, а потом о саму землю. Вокруг продолжают вставать разрывы, однако оглушенный он ничего не слышит и практически не видит — из глаз ручьем текут слезы, а попытка их вытереть рукавом комбинезона приводит только к попаданию в глаза песка.

В голове бьется только одна мысль залезть куда-то в укрытие и спрятаться, чтобы переждать этот ад, но вот очередной взрыв пинает офицера переворачивая на спину и выбивая из легких воздух. Уже сквозь темную пелену угасающего сознания, Поль Бийот почувствовал, как его кто-то ухватил за руки и одежду и куда-то поволок. А потом сознание окончательно покинуло избитое тело.

Пришел в себя майор от тряски. Судя по всему, его куда-то несли. Хотя учитывая обстоятельства, возможно, это планета под ним так лихо качалась, уподобившись палубе какой-нибудь утлой лоханки, попавшей девятибалльный шторм. Попытка открыть глаза успеха не принесла: несколько секунд накатившей паники сменились пониманием, что у него на голове какая-то повязка, а с глазами вроде как все нормально.

"Нет, все-таки несут", — до сознания наконец добрались окружающие офицера звуки: тяжелое дыхание неизвестных, хруст веток и прочего разного под ногами а также прочий шум природы, характерный для сельской местности. Вместе с активизацией чувств пришла и боль. Саднил лоб, видимо именно его перевязкой Пьер Бийот был обязан невозможности оглядеться, так же болела левая нога, и выяснять на сколько там все плохо желание почему-то совершенно не было. Зато очень хотелось пить. — Воды!

Вместо привычного слова из пересохшей глотки вырвалось только нечленораздельное сипение, которое, впрочем, было неожиданно истолковано верно.

— Он очнулся, — послышался голос со стороны головы, и качка прекратилась. — Опускай, аккуратно.

Аккуратно поучилось очень условно, встреча с землей отозвалась болью во всем теле, как будто его не так давно прокрутили через мясорубку. Невидимые руки приставили к губам горлышко фляги и помогли приподнять голову: в горло полилась отвратительно-теплая, отдающая металлом вода, показавшаяся раненному майору, тем не менее, очень вкусной.

— Где мы? Что со мной? Сколько времени прошло?

— Мы идем на юг, вернее на юго-запад, господин майор. У вас контузия, видимо, головой приложило, рассечение на лбу. Ничего особо страшного. А прошло часов десять уже после боя.

— Уберите эти тряпки с лица, я не вижу ничего.

Чьи-то руки опять приподняли голову, поправили съехавшую на глаза повязку, и майор снова смог пользоваться зрением.

— Что произошло? — Командир разгромленного батальона осмотрелся вокруг: его окружало шестеро бойцов, из которых его танкистами были четверо, а двое носили пехотные знаки различия. — Чем все закончилось?

— После того как пикировщики разбомбили танки, боши пошли опять в атаку. Мы продержались еще два часа: помог засадный взвод, ударивший по обошедшим нас слева немцам, но и их тоже быстро угомонили. После того, как все закончилось, боши сразу рванули по дороге дальше, не став искать уцелевших, а нам удалось найти вас, — сержант Лорван, командир одного из танков его батальона, видимо был самым авторитетным среди уцелевших, поэтому говорил в основном сам.