То, что она делала дальше, не подчинялось логической мысли или какому-то заранее принятому методу. Слишком на много частей раздробились ее мысли, чтобы управлять ими или хотя бы разобраться в них. Все основывалось исключительно на ее инстинктах, на ее способности высвобождать осознанную волю, ощущать все части целого — и действовать, восстанавливая это целое.

Она ощущала это как увеличивающееся давление, как стальные цепи напряжения, медленно и неотвратимо стягивающиеся на множестве ее мыслей, заглушающие их. Она боролась с этой глухотой, старалась сохранить сознание, жизнь и поделиться ими с каждой частью покалеченного тела Бернарда. Она бросилась в эту борьбу вся, без остатка, напрягая все силы в этом поединке со смертью, только бы и дальше слышать робкое, неровное биение его усталого сердца.

Она держалась за его жизнь, а тем временем фурии Рота и Отто гнали кровь обратно в его тело. Она удерживала его в этом мире, а два заклинателя принялись за саму рану, закрыв ее и заживляя частица за частицей саму ткань.

Она удерживала его жизнь из последних сил — и в какое-то ужасное мгновение между двумя ударами сердца поняла, что силы ее на исходе — что она его теряет.

Через Рилл она ощутила безмолвное стремление Рота оставить ее брата и попытаться спасти хотя бы ее. Так же безмолвно она отказалась и еще решительнее направила остатки энергии своего тела в Бернарда, в его с усилием бьющееся сердце. Она бросила все, что сумела собрать, в него — и ощутила, как эта энергия покинула ее, оставив почти без сил. Она отдала брату все, что составляло ее саму: любовь к нему, любовь к Тави, страх перед его возможной смертью, досаду, боль, страх, радость светлых воспоминаний и отчаяние самых беспросветных мгновений ее жизни. Она не оставила себе ничего.

Бернард снова содрогнулся и резко вздохнул, обжигая легкие ледяным огнем. Он закашлялся, и жуткая неподвижность сразу исчезла, заставив его легкие работать — вдох, другой, третий…

Исана испытала облегчение: тело его сразу сделалось сильнее, энергия снова заструилась по его жилам, а сердцебиение начало учащаться и становиться ровнее и увереннее; пульс его отдавался в ее сознании ударами кузнечного молота. Она ощущала Рилл, но смутно — фурия двигалась по его телу в каком-то смятении. Рот еще раз попытался послать ей какой-то сигнал, но она слишком устала, чтобы разобрать его. Она уже не контролировала свое сознание, отпустив его плавать само по себе, а сама погружалась куда-то в темноту, в тепло, обещавшее ей отдых от тревог, и боли, и усталости.

И тут в ней вспыхнул и забился какой-то огонь. Она подумала, что ощущение это ей откуда-то знакомо… Откуда-то из давних-давних времен. Ее погружение в небытие на мгновение замедлилось.

Огонь вспыхнул снова. И еще раз. И еще.

«Боль. Я чувствую боль».

Какой-то далекой, словно оторванной от нее, неуверенной частью сознания она понимала, что происходит. Рот не ошибался. Она отдала слишком много себя и не могла теперь вернуться в свое тело. Слишком устала она для этого, слишком много сил потеряла. Она умрет — прямо здесь, рядом с ванной. Тело ее осядет на пол, лишенное жизни.

Огонь вспыхнул еще раз, осветив черноту.

«Мертвые не чувствуют боли, — подумала она. — Боль — это удел живых».

Она рванулась к нему, к этому огню в ночи. Приятное погружение прекратилось, хотя часть ее отчаянно протестовала. Она тянулась назад, к боли, но не двигалась с места, не начинала всплывать.

«Слишком поздно. Я не могу вернуться».

Она попыталась еще раз — безрезультатно. Она билась с безмолвием, с теплом. Она билась за жизнь.

Внезапно свет вспыхнул прямо над ней, ослепительный, как новорожденное солнце. Исана тянулась к нему, обнимала этот далекий огонь каждой частью себя, которая еще оставалась живой. Огонь потоком омывал ее, превратившись в непрерывную сияющую пытку, боль сильнее любой другой, которую она испытывала за свою жизнь. Ее словно закрутило головокружительным вихрем, на нее сразу навалились смятение, пустота в месте, где только что была Рилл, и боль — все больше и больше боли.

Она вернулась в нее и была счастлива этому. Свет и боль поглотили все: члены ее болели как от непосильной нагрузки, неровное дыхание жгло легкие, голова гудела как котел, а сознание захлебывалось от переполняющих ее ощущений.

Она услышала крики. Кто-то визжал, последовал тяжелый удар — кто-то упал. Снова визг. Линялый, подумала она.

— Эй! — крикнул кто-то. Отто? — Смотрите! Она дышит!

— Одеяло сюда! — рявкнул решительный голос Рота. — Нет, два — еще для Бернарда!

— И похлебки: им обоим нужна пища!

— Сам знаю. Да уберите же отсюда этого идиота-раба, пока он еще кого-нибудь не покалечил!

Окутывавшее ее плотное облако боли начало понемногу рассеиваться, ограничившись под конец тупой пульсацией в сведенной судорогой руке и даже странно приятным усталым покалыванием по всему телу. Она открыла глаза и, повернув голову, увидела, что Бернард, щурясь, оглядывается по сторонам. Она протянула руку и увидела, что пальцы ее распухли и странно изогнуты. Исана дотронулась до него, и боль ослепила ее.

— Осторожнее, Исана. — Рот взял ее за запястье и осторожно отвел руку назад. — Осторожнее. Тебе нужно отдохнуть.

— Тави, — произнесла Исана. Она пыталась говорить как можно внятнее, но губы плохо слушались, так что она даже себя понимала с трудом. — Найдите Тави.

— Отдыхай, — повторил Рот. Старый стедгольдер смотрел на нее с мягкой, сочувственной улыбкой. — Отдыхай. Ты и так сделала больше, чем могла.

У плеча Исаны возникла Битте.

— Мы поставим стедгольдера на ноги к утру, детка, — заверила она. — Он обо всем позаботится. А ты пока отдохни.

Исана мотнула головой. Она не могла отдыхать. Тем более пока на улице бушевала гроза. Пока Тави оставался там — беспомощный, хрупкий, одинокий. Она сделала попытку сесть и не смогла. У нее едва хватало сил на то, чтобы поднять голову. Она упала на пол, и по щеке ее скатилась слеза досады. Эта слеза, похоже, проложила дорогу другим, и скоро она просто ревела — негромко, но не видя ничего вокруг, да и дышала с трудом.

Ей стоило бы вести себя осторожнее. Ей нужно было запретить ему уходить из стедгольда сегодня утром. Ей нужно было следить за братом внимательнее, разгадать планы кордгольдеров прежде, чем дело дошло до насилия. Ей стоило приложить к этому больше сил. Она ведь старалась. Фурии свидетели, она старалась. Но все ее усилия не привели ни к чему. Время обрушилось на нее, быстрое, как голодная ворона.

Тави остался на улице в грозу. Один.

«О фурии и души ушедших! Пожалуйста, помогите ему вернуться живым».

Амара пыталась не обращать внимания на холод и усталость. Руки и ноги ее дрожали так сильно, что она едва могла шевелить ими, и все тело отказывалось повиноваться от усталости. Больше всего ей хотелось сейчас рухнуть на пол и уснуть — но поступи она так, это стоило бы мальчику жизни.

Она попыталась стереть грязь с его лица и шеи, но липкая гадость только размазалась по его бледной коже. Вид у него от этого стал как у пролежавшего несколько дней на открытом воздухе трупа. Амара сунула руку ему под рубаху, пытаясь услышать сердцебиение. Даже в эту осеннюю погоду одежда на нем была довольно легкая, да и плотный плащ не слишком-то согревал — свидетельство закалки нелегкой жизнью здесь, на дальней границе королевства. Она поежилась от холода и с надеждой оглянулась на ближний из погребальных огней.

Стук его сердца отозвался в ее ладони ровным, уверенным ритмом, однако, отняв руку, она увидела на ней алую кровь. Мальчик был ранен, хотя вряд ли серьезно — иначе он был бы уже мертв. Амара негромко выругалась и пощупала его руки. Они показались ей ледяными. Пытаясь заставить свою усталую голову придумать что-нибудь, она принялась растирать ему руки, сразу очищая их от грязи, согревая и восстанавливая кровообращение. Она несколько раз окликнула его по имени, но, хотя веки его и трепетали при этом, силясь подняться, глаз он не открыл и не издал ни звука.