Столь силен был этот шквал эмоций, что взгляд его затуманился, и он заморгал, отгоняя слезы, и сразу же увидел, что и она моргает ресницами с глазами, полными слез. И когда взгляд Тави прояснился окончательно, то же случилось и с ней, и глаза их снова встретились — и он увидел в них не прежний вихрь сменяющих друг друга оттенков; нет, теперь они превратились в два бездонных изумрудно-зеленых озера.

Таких же зеленых, как его собственные.

— О нет, — прошептала Китаи слабым от потрясения голосом. — О нет.

Она открыла рот, попыталась сесть — и без сил рухнула обратно ему на руки.

Застывшее мгновение миновало.

Тави, очнувшись, поднял голову и увидел, что первый Хранитель миновал уже горящие одеяло и ветку. Тави вскочил, поднял Китаи и, шатаясь, вернулся к веревкам. Он продел ступню в петлю на конце одной веревки, дотянулся до другой и привязал ею Китаи к себе. Дорога начал тянуть веревку наверх, не дожидаясь, пока он закончит вязать узел. Вторая веревка тоже дернулась вверх — должно быть, ее тянула по команде Дороги Хашат.

Тави изо всех сил держался за веревку и — едва ли не крепче — за Китаи. Он обессиленно закрыл глаза и не открывал их до тех пор, пока они с Китаи не оказались на ровной земле, на холодном, свежем, чистом снегу. Когда он наконец открыл их, он сидел, привалившись спиной к камню, а рядом с ним темнело пятно земли в месте, откуда Дорога вырвал камень.

В следующую секунду до него дошло, что Китаи лежит рядом с ним, под его рукой, — теплая, живая, хоть и почти без чувств. Смутившись, он осторожно убрал руку — впрочем, ему хотелось, чтобы она оставалась там, где лежит.

Тави заметил, что над ними стоит и смотрит на них, широко открыв глаза, Хашат. Медленно-медленно ее удивленный взгляд сменился негодующим.

— И что ты собираешься делать с этим? — спросила она, повернувшись к Дороге.

Вождь, вены на руках которого вздулись от усилия, запрокинул голову и расхохотался.

— Ты знаешь это не хуже меня, Хашат. Дело сделано.

Вождь клана Лошади нахмурилась и скрестила руки на груди.

— Никогда не слышала ни о чем подобном, — заявила она. — Это невозможно.

— Вовсе нет, — пророкотал Дорога. — Нам теперь предстоят другие дела.

Хашат раздраженно мотнула головой, отбрасывая упавшую ей на глаза гриву.

— Не нравится мне это, — буркнула она. — Это подвох. Ты меня провел.

Глаза Дороги озорно блеснули, а на губах мелькнула улыбка, но голос его звучал серьезно, даже резко.

— Не забывай, зачем мы здесь, Хашат.

— Ради Испытания, — кивнула та и повернулась обратно к Тави. — Ну, алеранец? Ты принес Благословение?

Тави вздрогнул и вдруг ощутил себя дурак дураком. Он ведь и забыл. Со всеми этими страстями он совсем забыл про Испытание. Он забыл, что использовал тот гриб, который был нужен ему, чтобы одержать победу над Китаи. И хоть он и спас девушке жизнь, Испытание он проиграл. Жизни его теперь цена — ломаный грош. И мараты — все их племена — навалятся теперь на его народ.

— Я… — начал Тави.

Он машинально сунул руку в сумку — и наткнулся там на теплые пальцы. Тави увидел, что Китаи осторожно убирает руку из его сумки. Взгляды их на мгновение снова встретились, и он скорее ощутил, чем увидел, в ее глазах безмолвную признательность, восхищение его смелостью.

— Глупо все-таки, — шепнула она и снова закрыла глаза.

Не в силах вымолвить ни слова, Тави снова полез в сумку и нащупал там подсунутое Китаи второе Благословение Ночи. Разумеется, он снова укололся о шипы. Окровавленными пальцами достал он его из сумки и протянул Дороге.

Дорога опустился на колени и с торжественным видом взял у Тави Благословение. Он посмотрел на гриб, потом перевел взгляд на бедро Китаи, на подсыхающую на нем корку желтого яда. Глаза его вдруг расширились: он понял. Он повернулся к Тави и, склонив голову, внимательно посмотрел на него. Почему-то Тави не сомневался, что вождю гаргантов известно все, что произошло внизу. Дорога протянул руку и положил свою огромную ладонь Тави на голову.

— Я очень любил ее мать. Китаи — все, что осталось у меня от нее. Ты смелый, алеранец. Ты рисковал своей жизнью, чтобы спасти ее. И сделав это, ты спас не одну, а двух моих любимых. Всю мою семью.

Марат поднялся с колен и протянул Тави руку.

— Ты защитил мою семью, мой дом. И Единственному угодно, чтобы я вернул тебе этот долг, алеранец.

Тави глубоко вздохнул и покосился на Хашат. Глаза воительницы возбужденно вспыхнули, и она положила руку на эфес своей сабли.

— Идем, юноша, — негромко произнес Дорога. — Моей дочери нужно отдохнуть. И если ты хочешь, чтобы я вернул тебе долг, мне нужно многое сделать. Ты пойдешь со мной?

Тави набрал воздуха в грудь, и собственный голос показался ему сочнее, увереннее, чем прежде. По крайней мере, он не дрогнул и не сорвался.

— Я иду с тобой.

Он принял руку Дороги. Массивный марат блеснул зубами в свирепой улыбке и рывком поднял Тави на ноги.

В досаде Амара сняла ремень и заколотила пряжкой о прутья решетки, которой было забрано крошечное окошко их камеры.

— Часовой! — крикнула она, надеясь, что голос ее звучит достаточно властно. — Часовой, а ну, немедленно иди сюда!

— Зря стараешься, — заметил Бернард, растянувшись на матрасе у дальней стены. — Они все равно ничего отсюда не услышат.

— Так ведь несколько часов прошло! — возмутилась Амара, беспокойно расхаживая взад-вперед перед дверью. — Чего ждет этот идиот Плювус?

Бернард потеребил бороду.

— Это зависит от того, насколько он трус.

Она остановилась и посмотрела на него.

— Что ты имеешь в виду?

Бернард пожал плечами.

— Если он честолюбив, он пошлет своих доверенных людей узнать, что происходит. Он попытается использовать ситуацию себе на пользу.

— Но ты в этом сомневаешься?

— Ну, не похоже, чтобы он действовал таким образом. Гораздо вероятнее, он приказал уложить Грэма в постель, а сам послал курьера в Риву сообщить им о сложившейся ситуации и испросить инструкций.

Амара выругалась.

— Но ведь для этого нет времени. Он наверняка предусмотрел это. Он расставил дозоры воздушных рыцарей по всему периметру долины, чтобы перехватить любого летающего посыльного.

— Он? Тот, у брода? Который стрелял в Тави? — Голос Бернарда почти не изменился, но в нем проскользнула жесткая нотка.

Амара сложила руки на груди и устало прислонилась к двери. Если бы это могло помочь, она бы расплакалась.

— Да. Фиделиас. — Горечь, прозвучавшая в ее голосе, удивила даже ее саму, и она повторила это имя, на этот раз тише. — Фиделиас.

Бернард повернул голову и долго внимательно смотрел на нее.

— Ты знаешь его.

Она кивнула.

— Ты не хочешь об этом говорить?

Амара кашлянула.

— Он мой… был моим учителем. Моим патрицерусом.

Бернард сел, нахмурившись.

— Он курсор?

— Был курсором, — сказала Амара. — Он спутался с заговорщиками. — Она покраснела. — Возможно, мне не стоит говорить об этом, стедгольдер?

— Не хочешь, не надо, — успокоил он ее. — И называй меня просто Бернард. Пока мы заперты в этой коморке, мне кажется, мы можем обойтись без формальностей. Для них здесь тесновато.

Она слабо улыбнулась ему.

— Что ж, пусть будет Бернард.

— Он был твоим другом, этот Фиделиас?

Она молча кивнула, пряча от него глаза.

— Больше, чем другом?

Амара вспыхнула.

— Если бы он сам захотел этого. Когда я начала учиться у него, мне было всего тринадцать и он был для меня всем. Но он не воспользовался. Он не… — Голос ее оборвался.

— Он не воспользовался своим преимуществом, — предположил Бернард. Амара промолчала. — Что ж, я уважаю это в мужчине.

— Он хорош, — сказала она. — Я хочу сказать, он опытен. Один из лучших. Послужной список у него больше, чем у любого другого из курсоров, и говорят, что многое в этом списке опущено. Некоторые из его операций вошли в учебники. Он спас жизни тысячам людей, которые даже не подозревают о его существовании. — Она помолчала. — И если бы ты спросил меня об этом неделю назад, я бы даже не сомневалась в том, что в империи невозможно найти человека, более преданного Короне. — Она снова услышала в своем голосе горечь. — Большего патриота.