— Ты огорчен из-за того, что сказал тебе дядя?

— Я весь год работал как проклятый ради этих овец, которых он мне обещал. А теперь…

Он замолчал от досады и тряхнул головой. Его отчаяние обволакивало Исану, как жар догорающего очага.

— Ты ошибся пару раз с выбором, Тави. Но из этого не следует, что…

— С выбором… — с горечью буркнул Тави. — Можно подумать, у меня был выбор. И вообще, теперь-то мне чего гадать с выбором?

Она подергала запутавшийся в волосах гребень.

— Ты просто расстроен. И твой дядя — тоже. Здесь нет ничего, что нельзя было бы решить, Тави. Я уверена, когда все успокоится немного…

Внезапный шквал досады и боли обрушился на нее. Гребень выпал из онемевших пальцев и стукнулся об пол. Она справилась с дыханием, хотя интенсивность эмоций Тави застала ее врасплох.

— Тави… С тобой все в порядке?

— Ничего такого, что нельзя было бы решить, — прошептал он. — Только решать нечего.

— Я не понимаю: у тебя весь мир на этих овцах клином сошелся?

— Ну не понимаешь, — буркнул он, — и не надо. И вообще, оставьте все меня в покое.

Исана сжала губы и осторожно наклонилась, чтобы подобрать гребень.

— Но мне нужно поговорить с тобой о том, что случилось. Есть кое-что…

На этот раз к волне эмоций добавилась еще и злость — пронзительная, звонкая ярость.

— Не буду я больше говорить о том, что случилось, — почти выкрикнул Тави. — И оставь меня в покое. Уйди, пожалуйста.

— Тави…

Его неясный силуэт повернулся на кровати спиной к двери. Исана почувствовала, что эмоции мальчика постепенно просачиваются в ее собственные; его чувства — в ее чувства. Она сделала глубокий вдох, сдерживая их.

— Хорошо, — сказала она. — Но мы еще не договорили. Попозже, ладно?

Он не отозвался.

Пятясь, Исана вышла из комнаты. Стоило ей прикрыть за собой дверь, как она услышала щелчок задвижки. Ей пришлось отойти от двери на несколько шагов, прежде чем исходившие от мальчика эмоции не ослабли до безопасного уровня. И все равно она не понимала: почему происшедшее так расстроило Тави?

А если подумать, она ведь вообще ничего не знает о том, что произошло вчера. И связано ли это как-то с появлением в долине стольких новых людей?

Она тряхнула головой и с полминуты постояла, прислонившись к стене. Тави обладал ярко выраженной, сильной личностью, силой воли, которая только усиливала его эмоции, и ей пришлось сделать немалое усилие, чтобы отстраниться от них. По крайней мере, ее не удивляло, что его эмоции ощущаются ею сильнее остальных. Она слишком любила его, слишком хорошо знала его…

Не говоря уже обо всем остальном.

Исана решительно тряхнула головой. Какой бы слабой ни чувствовала она себя после вчерашних заклинаний, времени у нее не осталось. Чтоб их, эти эмоции! Она ведь и забыла, с какой целью шла поговорить с мальчиком: разузнать о событиях вчерашнего дня все, чего не мог вспомнить Бернард.

Она повернулась к двери в комнату брата и сделала глубокий вдох. Потом решительно отворила дверь и вошла.

Бернард оставил лампу гореть с прикрученным фитилем, поэтому комната освещалась неярким, золотистым светом. Он жил просто: со времени смерти Цессии и девочек он не заботился об уюте. Все ее вещи он убрал в два сундука, хранившихся у него под кроватью. Его собственные пожитки умещались в третьем сундуке — как в бытность его легионером. Оружие и доспехи висели на гвоздях на одной стене, напротив простого письменного стола, в ящиках которого были аккуратно разложены все счета стедгольда.

Девушка спала в постели Бернарда. Она была высокая, с точеными чертами лица, еще рельефнее выступающими в этом освещении; под глазами ее легли темные, похожие на синяки круги. Кожа ее отсвечивала золотом — почти того же оттенка, как ее волосы. Красивая. Горло ее охватывала кожаная полоска ошейника.

Исана хмуро смотрела на нее. Брат достал еще пару одеял и укрыл ее потеплее — хотя она ерзала под ними, судя по торчавшим из-под них ногам. Исана шагнула ближе и увидела, что они перевязаны и обуты в шлепанцы из мягкой телячьей кожи.

Некоторое время Исана молча смотрела на эти шлепанцы. Белого цвета, аккуратно сшитые, с бисерным узором сверху. Она узнала их сразу: она сама сшила их лет десять назад. Подарок на день рождения Цессии. Они пролежали в сундуке под кроватью больше десяти лет.

Исана отошла от кровати. Она хотела поговорить с девушкой, но брат предупредил, чтобы она ее не беспокоила. Много лет она надеялась на то, что он найдет себе кого-то еще, но он, потеряв Цессию и девочек, так и оставался одиноким. Бернард всегда держался чуть обособленно, и те, кто жил в долине и помнил его жену и дочерей, не обижаясь, оставили его в покое.

Если ее брат созрел наконец, чтобы впустить в свою жизнь кого-то еще — а судя по его словам и тому, как обращался он с девушкой, все к тому шло, — может ли она быть против?

Исана снова шагнула вперед и положила ладонь на лоб девушке. Даже не призвав еще на помощь Рилл, она ощутила небольшой жар. Она поежилась и с помощью фурии проникла в спящую рабыню своими чувствами.

Бернард не ошибался. Девушка была изранена: от болезненных порезов на ногах и сильно распухшей лодыжки до резаной раны на предплечье. Кроме того, она была измождена до предела, и даже во сне, Исана это чувствовала, ее терзали чудовищные тревога и страх. Исана прошептала команду Рилл, и фурия послушно разбежалась по телу девушки, заживляя небольшие ранки, снимая опухоли и унимая боль. От этого усилия голова у Исаны снова закружилась, поэтому ей пришлось отнять руку и сосредоточиться на том, чтобы устоять на ногах.

Когда она снова опустила взгляд, девушка уже открыла глаза и смотрела на нее.

— Вы, — прошептала она. — Вы и есть та заклинательница, которая исцелила стедгольдера?

Исана кивнула.

— Ты отдыхай, — сказала она. — Я только хочу задать тебе один вопрос.

Девушка кивнула и устало закрыла глаза.

— Ты пришла за мальчиком? — спросила Исана. — Ты охотишься за ним?

— Нет, — шепнула девушка, и Исана почувствовала, что та сказала правду, так же ясно, как если бы прозвенел серебряный колокольчик. В том, как та говорила, была чистота, ощущение искренности, и это чуть успокоило Исану, уняло, пусть и немного, сковывавшее плечи напряжение.

— Хорошо, — сказала Исана. Она поправила одеяла, снова укрыв девушке ноги. — Спи. Попозже я принесу тебе поесть.

Девушка не ответила и не пошевелилась на кровати, и Исана вышла из комнаты, остановившись на верхней ступеньке лестницы. Снизу слышались голоса: обитатели стедгольда собирались в зале. На улице раскатисто, зловеще пророкотал гром. В памяти невольно всплыли события минувшего вечера, нападение кордгольдеров, и ее пробрал озноб.

А потом она выпрямилась и начала спускаться по лестнице — разбираться с другими оказавшимися в Бернардгольде незнакомцами.

Фиделиас подождал, пока рослый стедгольдер не скроется на лестнице, неся на руках кого-то, завернутого в одеяло. Потом бывший курсор огляделся по сторонам. По крайней мере, на минуту-другую его со спутниками оставили одних. Он нахмурился и повернулся к Одиане и Олдрику. Мечник смотрел вслед стедгольдеру.

— Ладно, — буркнул он. — Хотелось бы мне знать, к чему это все.

— Все яснее ясного, — сказал Фиделиас и покосился на Одиану.

— Страх, — прошептала она и теснее прижалась к Олдрику. — Восхитительный страх. Страх узнавания.

— Амара, — кивнул Фиделиас. — Она здесь. Это была она.

Олдрик поднял брови.

— Но он же не оборачивался. Вы же не видели ее лица.

Фиделиас посмотрел на Олдрика в упор и подавил приступ раздражения.

— Олдрик, пожалуйста. Уж не думаешь ли ты, будто она повесит на двери объявление, что она здесь? Все сходится. Три следа на дороге: мальчишки, стедгольдера и ее. Она хромала. Потому он ее и нес на руках.

Олдрик вздохнул.

— Раз так, хорошо. Я поднимусь наверх и убью этих двоих, и мы можем двигаться дальше.