— Может, в этом все дело, — неохотно заметил Бернард.

Амара нахмурилась и посмотрела на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, в мире есть две разновидности плохих людей. То есть быть плохим можно по-разному, но если разобраться, тех, кто причиняет другим зло умышленно, можно разделить на две группы. Тех, кто считает, будто в мире нет никого и ничего важнее их самих. И тех, кто считает, будто в мире имеется что-то важнее, чем человеческая жизнь. Не исключая, кстати, их собственную. — Он покачал головой. — Первых, конечно, больше. Мелочь, которой везде хватает. Они и дохлой вороной не поделятся ни с кем. Но по большей части и зла от них не так много. Другие вроде этого твоего патрицеруса. Те, кто ценит нечто выше своей и любой другой жизни. Ради этого они готовы биться, готовы убивать, и каждый раз они будут убеждать себя в том, что якобы это необходимо. Что это единственный верный путь. — Бернард покосился на нее. — Вот эти опасны. Очень опасны.

Амара кивнула.

— Да. Он опасен.

— Кто сказал, — буркнул Бернард, — что я говорил про Фиделиаса?

Амара пристально посмотрела на него.

— В конечном счете все сводится к простым людям. Невозможно построить идеальную империю без людей, которые верили бы в нее. Поддерживали бы ее. Мне кажется порочным жертвовать людьми ради того, чтобы ее защитить.

— Не так все просто, стедгольдер.

— Правда? Вспомни, кто тебя этому учил. — Бернард говорил мягко, но уверенно. — Как раз сейчас он находится где-то здесь, недалеко, и, возможно, считает, будто поступает правильно. Вороны, да он, возможно, уверен в том, что прав. Якобы он знает то, чего не знают другие, и поэтому право выбора принадлежит ему, а не кому-то еще.

Она откинула волосы с лица.

— А как мне узнать, прав он или нет?

Бернард встал и подошел к ней. Он положил руку ей на плечо и заглянул в глаза.

— Здоровое дерево не растет из гнилых корней, Амара. Великое предприятие невозможно начать с предательства. С обмана тех, кто верит тебе.

На этот раз слезы все же обожгли ей глаза, и ей пришлось зажмуриться на мгновение. Он легонько привлек ее к себе, и она прижалась к нему, набираясь его тепла, его сил.

— Не знаю, что еще можно сделать, — призналась она. — Я перепробовала все возможное, чтобы остановить надвигающуюся беду. И всего оказалось мало, а ведь Гай положился на меня. Он доверил мне судьбу операции…

— Порой, — заметил Бернард, — самое умное — это ничего не делать. Иногда приходится просто ждать, пока события не начнут разворачиваться, — и лишь потом действовать. Наберись терпения.

Она тряхнула головой.

— Но некогда же, — возразила она. — Нам нужно вытащить сюда хоть кого-то. Ты должен заставить их выслушать меня или…

Бернард положил свои ручищи ей на плечи, легонько обнял и прислонил ее плечами к тяжелой деревянной двери. Потом навалился на нее и, пригнув голову, прижался своими губами к ее; Поцелуй вышел недолгим, но страстным.

Амара открыла глаза. Рот его оказался мягким, горячим, и она вдруг разозлилась. Он что, принимает ее за бездумную болтушку, за неопытную школьницу, которую можно сбить с толку поцелуем?

Но… но его тепло, его близость утешали, успокаивали. И мягкая сила его рук, его тела ободряла и пугала одновременно. И запах его — запах кожи, и свежего ветра, и чего-то еще… такого… непонятно чего, но наверняка мужского — ей вдруг захотелось сорвать с себя одежду и голышом купаться в этом запахе.

Она подняла руки, чтобы оттолкнуть его, но вдруг поняла, что ладони ее на его мускулистой груди, словно оценивая силу, жар, а ее губы сами собой ищут его губы. Он издал негромкий, голодный звук, прижимаясь к ней еще сильнее, и сердце ее забилось быстрее. Она злилась на него. Ну конечно же. Ей нужно заниматься делом. И как бы замечательно от него ни пахло, как бы тело ее ни откликалось на его…

Раздраженно зарычав, она оборвала поцелуй. Он чуть отодвинулся от нее, снова заглянув ей в глаза.

— И что, по-твоему, ты делаешь? — спросила она, хотя и не так громко и возмущенно, как ей хотелось бы.

— По-моему, меня заперли в крошечную коморку с красивой женщиной, — невозмутимо отозвался Бернард. — И я ее целую.

— Мне некогда целоваться, — заявила Амара, но взгляд ее против воли скользнул к его рту, а губы ощущали себя так, будто их обманули.

— Но ты сама хочешь целовать меня, — возразил Бернард.

— Нет, — сказала Амара. — То есть да, но теперь не время.

— Не время? И куда ты сейчас пойдешь?

Он снова наклонил голову и осторожно поцеловал ее в шею. Его язык пощекотал ее кожу, и тело ее словно пронзило молнией, наполнив неведомым доселе желанием. Она ощутила, как против воли прижимается к нему.

Схватив его за волосы, она снова привлекла его губы к своим губам и жадно припала к ним. Забыв про все, она прижималась к нему, а руки ее скользили по его груди, рукам, плечам. Потом оттолкнулась спиной от двери и, продолжая прижиматься к нему всем телом, двинулась через камеру, пока он не споткнулся о лежанку и не опустился на нее.

Так и не отрываясь от его губ, она уселась ему на колени. Руки его — большие, сильные — сжали ее талию, и страсть вспыхнула в ней с новой силой. Ей вдруг захотелось ощущать эти руки на своих бедрах, на спине, на горле — везде.

— Это всего лишь поцелуй, — прошептала она почти невнятно, ибо ее губам не хотелось отрываться от его губ ради такой мелочи, как слова. — Только и всего… Всего поцелуй…

Она перестала сопротивляться своей страсти, целуя его в подбородок, в шею, в ключицу, чуть прикусывая его кожу.

— Только и всего, — согласился он, но в голосе его слышалось страстное рычание.

Руки его сжали ее талию, потом скользнули ниже, на бедра.

На мгновение Амара оторвалась от его губ, вглядываясь в его лицо, пытаясь собраться с мыслями. Однако это оказалось нелегко — гораздо проще было бы сорвать одежду с себя, с него, коснуться своей кожей его кожи. Ей хотелось ощущать на себе его вес, ощущать его силу в себе, сопротивляться ему и сдаться в этой борьбе. В ней горел жаркий огонь примитивной, животной страсти, противостоять которой было почти невозможно. Издав негромкое, страстное рычание, она принялась возиться с пряжкой его пояса.

— Погоди, — пробормотал Бернард. — Ох… о вороны. Брутус, идиот ты этакий.

Он вдруг повернулся под ней, поднял ее на руки и бесцеремонно посадил на лежанку.

Бернард отошел от нее на пару шагов и поднял руку, останавливая ее. Потом нахмурился, сосредоточиваясь.

— Нет. Уймись, Брутус.

И Амара, опомнившись, вдруг обнаружила, что сидит на лежанке, замерзшая, голодная, что тело ее болит от давешних испытаний и от начинавшей отпускать ее страсти, что одежда ее измялась еще сильнее, волосы растрепаны, а губы распухли от поцелуев.

Она подняла руку и коснулась виска.

— Т-ты… ты меня околдовал.

— Знаю, — вздохнул красный как рак Бернард. — Я не хотел. Извини.

— Ты натравил на меня свою земляную фурию.

— Извини, — быстро повторил Бернард. — Брутус… моя фурия из сильных, и порой считает, будто лучше меня знает, что мне нужно. — Он тяжело опустился на пол. — Прости. Я сам не понимал, что он это делает, иначе я бы никогда не допустил такого. То есть я… — Он тряхнул головой, потом помолчал немного. — Я очень давно не занимался этим. А Брутус просто… просто хотел, чтобы у меня все было хорошо.

Долгую минуту она молча смотрела на него, сидя на лежанке, постепенно успокаивая дыхание и чувства. Потом поджала колени под подбородок и обхватила их руками. Взгляд ее упал на башмаки, в которые обула ее Исана еще там, в Бернардгольде.

— Ты был женат, — негромко сказала она.

— Десять лет назад, — так же тихо отозвался Бернард. Казалось, он боится, что, произнеси он эти слова хоть немного громче, они вырвутся из его рта жестокой отрыжкой. — Она умерла. И дочь.

— И ты не… — Она не договорила.

Он мотнул головой.

— Слишком много дел. Да я и не хотел ничьей близости до тех пор, пока… — Он перевел дыхание. — Пока ты не поцеловала меня вчера ночью. Должно быть, это задело что-то там, внутри.