Фургон грохнулся на бок, проехал по инерции со скрежетом пару метров и замер. Лера повисла на стуле. Скотч больно врезался в лодыжки и запястья. «Зато могу чувствовать!» – пронеслось в голове у девушки. Значит, действие парализатора кончилось! Вот только что от этого толку?

Ругаясь на чём свет стоит, из-под свалившейся на него аппаратуры выкарабкался Рома. По его узкому лицу текла кровь. Очки и пистолет он потерял и теперь растерянно озирался.

Лампа судорожно мигнула и потухла. В фургоне воцарился мрак.

Снаружи доносилось гудение. Судя по звукам, инквизитор опустился на четвереньки и принялся искать то ли очки, то ли оружие. Он расшвыривал всё, что попадалось под руки, и ругался, не стесняясь в выражениях.

Над головой раздались шаги: кто-то вскарабкался на стену фургона, теперь оказавшуюся наверху. Загрохотала дверь, и внутрь скользнули лучи фонариков. Рома вскинул голову, подслеповато щуря глаза. Резко хлопнул выстрел, затем другой, и инквизитор повалился на груду приборов.

Ведьма повернула голову, стараясь разглядеть «гостей», но положение было слишком неудобным. Тем не менее, вскоре перед ней возник худощавый, аккуратно причёсанный блондин в сером костюме-тройке. Смотреть на него приходилось снизу вверх, искривив шею. Незнакомец держал кинжал танто. Наклонившись, он несколькими движениями перерезал скотч. Лера рухнула со стула, но блондин тут же помог ей подняться.

– Прошу за мной, если не хотите, чтобы вас спалили с изощрённым цинизмом, – проговорил он.

– Что?! – растерянно пробормотала ничего не понимающая Лера.

Её взгляд остановился на танто «освободителя»: по самую рукоять кинжал был покрыт чем-то красным. Хотя почему «чем-то»? Ясно, что кровью.

– Топай за мной, лошара! – перевёл блондин. – Давай-давай, не стой! – поторопил он, подталкивая девушку к выходу из фургона. – Или, может, здесь хочешь остаться?

Ведьма колебалась не дольше секунды. В конце концов, что угодно – лишь бы не огонь. Может, это субчик зароет её в ближайшем лесочке, но это всё равно лучше, чем оказаться на костре. Или с содранной кожей и желудком, полным расплавленного свинца. О методах инквизиции ходили легенды.

Снаружи полыхала перевёрнутая легковушка, кабина фургона тоже была охвачена огнём, на дороге валялись, по крайней мере, два трупа. По земле стелился едкий дым.

Леру схватили за локоть и потащили вперёд.

– Живей! – крикнул над самым ухом блондин. – Шевели булками! Не на променаде.

Он добавил смачное ругательство.

Впереди ведьма увидела чёрный «Рендж Ровер». Очевидно, к нему они и направлялись. Неожиданно их обогнал какой-то амбал. Он распахнул заднюю дверь, и блондин буквально закинул Леру в машину. Она плюхнулась на мягкое сиденье и услышала, как хлопнула дверца.

Бугай забрался на место водителя, а блондин устроился рядом с ним. Ведьма видела в зеркале его отражение: на лице спасителя играла удовлетворённая и насмешливая улыбка.

– Погнали, Хизеши! – крикнул он возбуждённо.

Амбал тут же втопил педаль газа, и машина рванула с места.

Блондин обернулся, смерил девушку критическим взглядом.

– Пристегнись, – бросил он. – И хватит глаза пучить. Успеешь ещё офигеть.

Пистолет был большим и блестящим — совсем не таким, какой Семён взял бы на дело. Чтобы нести смерть, у него имелся воронёный ствол, изготовленный по спецзаказу знаменитым в определённых кругах оружейником Барабаном. Это, конечно, было прозвище. Настоящее имя мастера никто не называл, даже если и знал.

За пистолетом Семён нарочно ездил в Тулу – он верил, что нет ничего важнее традиций, и что мастерство принадлежит месту, а не людям.

Верил и не ошибся: оружейник поработал на славу. Пистолет никогда не подводил. Но воронёная машина смерти была только инструментом, продолжением руки.

Сверкающий же красавец, недавно приобретённый в коллекцию, дарил эстетическое наслаждение. Семён мог любоваться им, потом откладывать, а затем, спустя некоторое время, опять подходить, чтобы прикоснуться к серебряной поверхности, ощутить тёплую фактуру деревянных накладок на рукояти. Это было произведение искусства, услада глаз. Семён даже не собирался из него стрелять. Он вообще не любил бессмысленную пальбу. Профессионал нажимает на спусковой крючок либо чтобы убить, либо чтобы потренироваться убивать – так он считал.

Держа одну руку на пистолете и слегка поглаживая его, Семён другой придвинул к себе ноутбук и ещё раз вгляделся во врага Господа. Именно так он воспринимал всех, на кого получал заказы, – вне зависимости от пола, возраста, национальности и веры. В этом плане Семён был космополитом.

На это раз на него смотрело молодое лицо, ничем особо не выделяющееся. Семён не обратил бы на него внимания в толпе, да и никто, скорее всего, не обратил бы. Подобные люди встречаются сплошь и рядом – они составляют фон, поток, живую реку мегаполиса. Семён и сам относился к ним. Оставаться незаметным, не обращать на себя внимания — искусство, которому он научился в своё время прежде всего.

Семён внимательно всматривался в черты лица, стремясь запомнить их так, чтобы даже в темноте не оставалось сомнений, кому предназначена вылетевшая из ствола пуля. Он не знал, в чём вина этого человека. Его это не интересовало. Инквизиция сделала свой выбор, а Семён верил, что она не ошибается. В конце концов, она боролась с нечистью в течение веков — сначала открыто, а затем, когда нравы изменились, тайно.

Он бросил последний взгляд на экран, взял пистолет. Свет от настольной лампы отражался в его отполированной поверхности подобно маленькому солнцу. Пришло время помолиться: если Богу угодно, чтобы человек на фото умер, он не откажет Семёну в своей милости. Как пистолет являлся инструментом в руке человека, так Семён был оружием в руке Господа.

Иконостас располагался в красном углу. Убийца встал перед ним на колени, трижды перекрестился и ударился лбом об пол. Он начал молиться горячо, но молча – только быстро, как в лихорадке, шевелились сухие губы.

Спустя четверть часа Семён поднялся. К заказу он должен приступить только через несколько дней — так велел отец Илларион, всегда отправлявший ему информацию о приговорённых. Почему понадобилась задержка, не сообщалось, но Семёна это и не интересовало: его задача – мочить тех, кто ступил на путь мерзости.

Так или иначе, выдалось свободное время, а у Семёна ещё раньше наметилось одно дельце, которое он непременно хотел провернуть. Взглянув на часы, он стал одеваться. Делал он это медленно, словно обдумывая каждое движение. Поверх рубашки надел кобуру, куда сунул пистолет (воронёный, конечно, а не блестящую игрушку), за голенище высокого ботинка заткнул нож. В прихожей внимательно осмотрел себя в зеркало, надел старую выцветшую куртку и вышел из квартиры.

На лестничной площадке было темно: кто-то снова вывернул лампочку. Семён давно хотел узнать, какой урод этим занимается, но никак не мог подкараулить вора. Что бы он с ним сделал, он не думал – надеялся на вдохновение и экспромт. Он вообще чаще всего рассчитывал на то, что Бог вразумит и направит его. Правда, только когда дело касалось того, что он считал мелочами жизни — то есть всего, что не было связано с работой.

Семён вышел на улицу, по привычке огляделся, застегнул куртку — вечер выдался прохладным — и двинулся к Калинкину мосту.

Он был рад, что ему удалось счастливо избежать встречи с другими жильцами, которые любили покурить на лестнице и поприставать с никчёмными, как считал Семён, разговорами. В особенности его раздражала одна надоедливая старуха, обитавшая на первом этаже и словно нарочно поджидавшая проходивших мимо жильцов, чтобы пожаловаться на что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание. Судя по всему, она стояла в прихожей и прислушивалась. Стоило раздаться на лестнице чьим-то шагам, как она поспешно открывала дверь, высовывала узкую лисью мордочку и начинала громко вещать, возмущённо причитая на все лады.