— Дай мне попить, — просипел он. — Мочи уже нет терпеть…

Он дернулся вверх так сильно, что лязгнули цепи на его браслетах. Я сделал шаг к его кровати и примерился, как бы ловчее поднести кружку ко рту лежащего человека и не облить при этом его больничную робу.

Стоп. А может я фигню сейчас делаю? Я вспомнил мутные глаза обезьяноподобного чудища из подземелья. Вдруг где-то тут рядом на стене висит инструкция, что этого старикана после полуночи нельзя поить?

— Да не дергайся ты, — пробормотал я, поддерживая голову старика за затылок. Он вцепился своими крупными желтыми зубами в жестяной край кружки и принялся жадно хлебать воду. Проливая на застиранную ткань робы, конечно же.

Я смотрел на него и думал, что не люблю стариков. Почему-то старушки, даже самые ветхие и топчущиеся на краю могилы не вызывают у меня особых отрицательных эмоций. А вот старики… Брр… Они всегда в тысячу раз противнее любых, даже самых вредных бабок.

Но убедить себя в том, что не надо давать пристегнутому к кровати деду воды, мне не удалось. Я и гремлинов вспомнил, и какой-то мультик про кащея, закованного в подвале, который тоже воды просил. Или не мультик это был? И даже инструкцию про «если вы снимаетесь в фильме ужасов» вспомнил. Но вот передо мной беспомощный дед. Просит пить. И что вы прикажете делать? Говорить: «Пошел на хер, дедуля, вдруг я тебе воды дам, а ты цепи порвешь и меня сожрешь?» Ну-ну. И кто потом будет чувствовать себя как идиот?

Старик допил всю воду из кружки и блаженно откинул голову на подушку. Зажмурился, отдышался, потом открыл глаза и посмотрел на меня.

— Вот уж спасибо тебе, кто бы ты ни был, — сказал он.

— Да ладно, не мог же я мимо пройти, — я пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. Надо поставить кружку на место. Да и вообще как-то не хотелось продолжать разговор с этим стариканом. А то сначала он воды попросил, потом скажет, что ручки затекли, отстегни браслетики. А потом…

— Постой-ка… — цепи снова звякнули. — А ведь я тебя знаю! Подойти-ка поближе, мальчик!

— Это вряд ли… — пробормотал я, но обреченно вздохнул и вернулся к кровати деда. Мне сразу вспомнилась моя маман, которая как-то, когда мне было лет семнадцать, в момент доверительной откровенности пожаловалась, что бабки и деды — это ее ночной кошмар. «Заходишь, — говорит. — В метро. Садишься спокойно на сидячее место. А на какой-нибудь Петроградской обязательно рядом встанет бабка и начнет сверлить осуждающим взглядом. И я, как дура, вскакиваю. Ну а что скажешь? Бабушка, мне сорок лет, я паспорт могу показать! Может вы пойдете над душой стоять вон у того переростка с айфоном?!» Так и я. Ну вот что мне мешает сейчас сказать: «Пошел ты на хер, дед!» Уйти, закрыть дверь и вернуть ключи на сестринский пост. И кружку еще на место поставить. Так нет же. Дед командует идти к нему, и я иду. Потому что, ну, он же беспомощный, надо помогать слабым…

— Наклонись поближе… — дед прищурил свои выцветшие старческие глаза.

— Думаю, вы ошибаетесь, — сказал я. — Вряд ли мы виделись.

Наклоняться, ясное дело, не стал. Ни жизнь, ни здоровье, ни удобство этого конкретного старика от возможности рассмотреть меня получше не зависели, так что совесть моя благополучно промолчала. Дед некоторое время щурился, потом дернулся вверх, опять звякнув цепями. Прищурился еще сильнее, от чего пергаментная кожа на его лице собралась в сплошной узор из сплошных морщин.

— Нет… — прошептал он и побледнел. Первый раз я видел, как лицо буквально за долю секунды до этого имевшее нормальный цвет становится белым, как полотно. Даже синеватым. — НЕТ… Изыди. Прочь… Не мучь меня, не морочь меня… По одну сторону дороги — рожь, по другую — серебряна река. Ты пройди, пройди, меня обойди. Звон бубенцов мимо проведи. Твоему серпу здесь работы нет. Ты пройди, пройди, мимо ивового куста, мимо желтого листа, мимо сторожки стылой, берегом озера, пруда, моря и океана. Проведи твоим серпом по воде студеной… Кррррххх…

Старик вжался в свою постель так, будто хотел оказаться за ней. Ужас в его глазах был прямо-таки запредельным. Не понял. Это он меня испугался?

— Дедуля? — спросил я. — Может еще воды принести?

— Прочь! — закричал он. — Прочь! И кровь твоя проклята, и дыхание твое проклято, чудовище, тварь… А я еще воду пил из твоих рук, вот я дурак старый, слепец, поднырок болиголововый…

— Вы обознались, — сказал я, когда он сделал паузу на то, чтобы перевести дыхание. Но какое там. Он даже не услышал. Продолжал сучить ногами и руками в попытках отползти от меня подальше. Может у меня за спиной кто-то еще стоит? Я даже оглянулся. Ну не может же этот дед меня так бояться?

— Тварный знак, тварная печать, — снова забормотал дед. — Отпусти-пусти свет в окно, во двор, за околицу. Отдай ветру пепел, ручью щепки, огню ветки сухие. Ни черни в глазах, ни красноты на руках, ни хулы в помыслах. Сотрись, пропади пропадом, пусть съест поедом муха срамная, утка клеклая…

Я тряхнул головой. Все ясно, дед просто в маразме. И пытаться разговаривать с ним сейчас — это вообще бессмысленно. Что совой об пень, что пнем об сову… Тьфу, блин, он со своими заклинательными текстами даже мысли мои развернул на какой-то сказочный лад.

— Ладно, дедуля, — я поднял с пола сползшее покрывало. — Что-то не получается у нас с тобой разговора. Пойду я. Нужна будет водичка еще — кричи.

Я накинул покрывало на старика, он в этот момент выпучил глаза и снова предпринял попытку отползти под кровать. Даже кожу себе содрал браслетами, бедолага. Надо и правда пойти поискать кого-нибудь из персонала. Как бы он тут кони не двинул от переизбытка чувств.

— Трава не расти, ворон не клюй, вода не беги, ветер не дуй… — пробормотал старик и дернулся еще раз. Как раз когда я поправлял покрывало, чтобы оно снова не сползло. Я отдернул руку, но одним пальцем он коснуться моей ладони успел. Я чуть не заорал. Обожгло так, будто палец был из раскаленного докрасна металла. Правда боль сразу стихла.

— Ага!!! — глаза деда торжествующе загорелись. И кажется даже засветились, но больше похоже, что в них просто лампочка отразилась. Я посмотрел на свою ладонь. В том месте, где меня обожгло, на мякоти под большим пальцем, теперь красовалось пятно очень странной формы. Как цветок, только лепестки незамкнутые. Восемь крючков от центра. Черные линии, будто татуировка.

— Что это еще за фигня, дед? — спросил я. — Я, значит, воды тебе принес, а ты на меня какую-то магию насылаешь?

— Это сущность твоя, злище злодейское, тварь без роду, без крови, без племени, в короне неправедной… — снова забормотал дед. Его колотило крупной дрожью, губы тряслись, победное торжество из тусклых глаз исчезло. Он меня боялся. Боялся настолько, что казалось, что его сейчас удар хватит.

Я прислушался к себе. Вроде никакого темного зла внутри не шевелилось, все как раньше… А может он просто людей с магическими способностями вот так принимает?

Короче, сбегать, вот что. Еще пара минут у кровати этого деда, и я сам начну говорить народными заговорами, побасенками и прочими «ой вы гой-еси…»

— Паки-паки, иже херувимы, — пробормотал я и направился к выходу. Старикан продолжал нести мне вслед еще какие-то слова, но чем дальше, тем меньше они походили на связную речь. «А ты точно Кащей? А скажи что-нибудь на кащеевом…» — подумал я, поворачивая ключ в замке.

В коридоре было все так же пусто. Я подошел к столу дежурного, вернул ключи на место, закрыл ящик. Прислушался к скулежу деда из-за двери. Может и правда поискать кого? Сдохнет ведь дедуля, а я потом буду виноват…

Я подошел к двери лазарета и подергал ее. Ну да, логично. Заперто. Если бы я был дежурным, которому не хотелось бы сидеть на своем посту, что бы я сделал? Правильно, запер бы дверь, а сам завалился спать в одной из палат. Я вздохнул. Повернулся к темному коридору. Потом посмотрел на ящик стола, в который только что вернул связку ключей. Еще раз посмотрел на коридор.