Мастерс помолчала и тихо спросила:

— И выстрела тоже не слышали?

Дуарте вздрогнул и оторвался от записей. Келлер надолго задумалась; зал напряженно молчал.

— Нет, — вымолвила она, — не слышала.

— Благодарю вас, миссис Келлер, — с любезной улыбкой произнесла Кэролайн. — У меня больше нет вопросов.

Адвокат повернулась и, сохраняя бесстрастное выражение, направилась в сторону Паже. Боясь только одного — что присяжные поймут по блеску ее глаз, какие приятные мгновения она сейчас переживает.

Когда она села на место, Паже прошептал:

— Гениальное полотно.

— Гениальный этюд, не более. — Кэролайн понизила голос до шепота, увидев, что Салинас приготовился выступать. — Этой бедной леди была уготована участь Шалтая-Болтая в тот самый момент, когда ее соседка проболталась Джонни Муру, что та на протяжении двух недель кряду не могла говорить ни о чем другом, кроме процесса Карелли. Ни королевская рать, ни даже сам Виктор Салинас не смогут собрать бедолагу Шалтая-Болтая. — Она вопросительно посмотрела на Паже. — Так что, отказываемся от сделки с Бруксом?

— Никакой сделки, — ответил Крис и, минуту поразмыслив, добавил: — И никаких свидетелей защиты.

Повторный опрос стороной обвинения, выставившей данного свидетеля, как и предполагала Кэролайн, продолжался недолго.

Салинас сделал все, что мог. Да, подтвердила Келлер, она считает, что человек в коридоре и Кристофер Паже это одно и то же лицо. После того как ей предъявили фотографию и вызвали для опознания, она не связала этого человека с именем Паже — для нее он был мужчиной из коридора. Если бы в тот злополучный момент женщина надела очки, то вообще ничего не разглядела бы; что касается снотворных, то она была слишком напугана, чтобы поддаваться сонливости. Слушая ответы Келлер, Мастерс потеряла всякое представление о том, кого же та все-таки видела на своей лестничной клетке — впрочем, это, по-видимому относилось и к самой Джорджине. Насколько Кэролайн могла догадываться, это действительно был Крис Паже. Однако ее предположения имели столь же малое значение, как и тщетные попытки Виктора реабилитировать в глазах присяжных своего центрального свидетеля, оказавшегося на поверку скоропортящимся продуктом.

Когда опрос подошел к концу и присяжных распустили, Кэролайн обратилась к судье Лернеру с просьбой провести заседание при закрытых дверях.

Салинас с мрачным видом готовился принять неизбежное. Лернер сидел, развалясь в мягком кресле, и изредка бросал сочувственный взгляд на незадачливого обвинителя. Кэролайн понимала, что это значит; ей доводилось оказываться в таком положении.

— Однако пятница сегодня, — вежливо улыбнувшись Кэролайн, произнес Лернер. — Уже не хотите ли вы заставить меня работать?

Кэролайн улыбнулась в ответ.

— Ни в коем случае, Ваша честь. Какая может быть работа во время уик-энда. Мне хотелось только представить наши соображения о линии защиты.

Судья кивнул.

— Что же, слушаю вас.

— Защиты не будет, — сказала Мастерс и украдкой взглянула на Салинаса, весь вид которого, казалось, говорил, что он готов мужественно встретить выпавшие на его долю испытания. — При сложившихся обстоятельствах мы не собираемся выставлять своих свидетелей. Однако прежде чем начнутся окончательные прения, я хотела бы ходатайствовать о прекращении дела за недостаточностью доказательств.

Судья с готовностью кивнул, как будто услышав то, что и ожидал.

— Тогда в восемь утра в понедельник. Однако все же не забудьте приготовиться к заключительным прениям. — Он посмотрел на Салинаса. — У вас что-нибудь есть ко мне. Виктор?

Салинас покачал головой.

— Пока нет.

— В таком случае мне хотелось бы затронуть один деликатный вопрос — я имею в виду пресловутый «источник» мистера Слокама. — Лернер повернулся к Кэролайн. — Связано ли ваше ходатайство — хотя бы частично — с тем, что в связи с позицией, занятой стороной обвинения, или из-за этого репортера вы были лишены возможности пригласить для дачи показаний важного свидетеля? Кем бы там ни оказался этот «источник».

Кэролайн медленно покачала головой.

— Нет, Ваша честь. Если заключительные прения состоятся, мы намерены лишь обратить внимание на двусмысленность, которую эта позиция породила. Однако мы уже согласились пойти на компромисс с мистером Салинасом. — С этими словами она повернулась к обвинителю. — Разумеется, если они с мистером Бруксом по-прежнему готовы к этому.

Виктор производил впечатление человека, раздираемого противоречивыми чувствами и старающегося не выказывать этого внешне: Кэролайн была глубоко убеждена, что Брукс приказал ему любой ценой сохранить в тайне источник Слокама. Она могла представить себе, что должен чувствовать одержимый честолюбивыми помыслами человек, вроде Салинаса.

— Окружной прокурор принял решение оставить за мистером Слокамом право не раскрывать свой источник, — выдавил из себя Салинас.

Лернер удовлетворенно кивнул.

— Тогда до понедельника. Посмотрим, что нам приготовила мисс Мастерс.

Это был финал.

— Кстати, — шепнула Кэролайн Салинасу, — мы не принимаем сделку с Маккинли. Но можете успокоить его — ему нечего опасаться.

Виктор равнодушно пожал плечами, сохраняя на лице непроницаемое выражение. Возможно, постигшее его разочарование было лишь плодом воображения Кэролайн. Друг за другом они вышли из кабинета судьи — невозмутимый Салинас и внешне невозмутимая, но втайне довольная успехом Кэролайн Мастерс.

Как никогда, она была уверена в том, что правильно сделала, поставив на Лернера. Интуиция подсказывала ей, что наступит понедельник, и он закроет дело.

И тогда Кристофер Паже победил.

Выходные не принесли неожиданностей. Паже, в отличие от Кэролайн, не льстил себя надеждой, полагая, что Лернер может как прекратить дело, так и передать его на усмотрение присяжных — в лояльности последних Паже Крис сильно сомневался. Мысль о скором исходе — дело закрыто, поиск новых доказательств прекращен — была заманчивой и мучительной одновременно. Минуты казались часами, часы — вечностью.

Это давало ему возможность спокойно подумать, но мысли бились невеселые. Паже было тяжело сознавать, что Карло и Терри ради него пришлось лгать и изворачиваться и что отношения с ними никогда не будут прежними. Это волновало Криса куда больше, нежели то, что происходило в реальной действительности, а именно — под его окнами, где сновали многочисленные репортеры и толкались съемочные группы. Публика предвкушала победу Паже. Однако победа тоже имела обратную сторону: если в понедельник он будет оправдан, все равно при виде его в сознании людей еще долго будет всплывать другое имя — Рикардо Ариас.

Он встретился с Терри только однажды. Ей звонила психолог, занимавшаяся с Еленой, и Тереза казалась крайне взволнованной, но говорила мало. Впервые, придя к нему, держалась скованно, а при встрече с Карло лишь коротко поздоровалась с ним и снова замкнулась в себе. Известие о том, что Паже окончательно отказался давать показания, она встретила с ледяным спокойствием, пожелав ему удачи и не задавая лишних вопросов. Пробыла она недолго.

Паже понимал, что независимо от того, выиграет он дело или проиграет, им с Терри предстоит непростое объяснение. У каждого из них болела душа, и каждого терзали сомнения, и только время могло все расставить по своим местам. Что-то подсказывало Крису: избежать окончательного разрыва — хотя бы ненадолго — им удастся лишь в случае вынесения ему обвинительного приговора, потому что тогда Терри сочтет себя не вправе оставить его. Мужчина понимал, что такое положение ни одному из них не принесло бы утешения, и был полон решимости сказать ей об этом.

Единственным светлым пятном оставался Карло. Паже знал истинную цену последней разыгранной Кэролайн партии, в которой она в пух и прах разгромила Джорджину Келлер. Для опытного и талантливого адвоката не секрет, что зачастую бывает не столь сложно доказать несостоятельность показаний свидетеля-очевидца, которые дилетанту, как правило, представляются убийственными. Но Карло не мог этого знать и воспринял последний успех как торжество справедливости, словно желая хоть как-то восполнить недостаток общения с отцом. Даже понимая, что оптимизм Карло — это скорее усилие воли, чем искреннее убеждение, Паже не отчаивался. Теперь, не смея гадать о своей участи, искренне радовался всякий раз, когда заставал сына в приподнятом настроении.