Кэролайн снова оказалась лицом к лицу с Уорнер.

— Вы когда-нибудь задумывались о том, что мистер Ариас мог покушаться на растление своей дочери? — спросила она тем же сдержанным голосом.

Уорнер молчала, вперившись в нее ненавидящим взглядом.

— Нет, — наконец произнесла она.

— Или что, поговори вы с миссис Перальтой, Елене можно было бы помочь?

Уорнер поморщилась; Кэролайн видела, как с каждым вопросом тают симпатии присяжных к данному свидетелю.

— Я поступала так, как считала правильным, — неохотно ответила та.

Кэролайн смерила ее долгим пристальным взглядом.

— Верно ли будет сказать, — спросила она наконец, — что ваша оценка личности мистера Ариаса целиком основывалась на ваших личных впечатлениях от встреч с мистером Ариасом?

Снова возникла пауза.

— Думаю, я неплохо разбираюсь в людях. Представителям моей профессии свойственна наблюдательность.

«Если, конечно, есть зрение», — подумала Кэролайн.

— Ведь вы ничего не знали толком про его жизнь, правильно? Кроме того, что он сам рассказывал вам?

— Полагаю, это так.

— Следовательно, вы не могли знать, что мистер Ариас делал, когда его не было рядом с вами?

— Нет, не могла.

— У вас нет специальной подготовки в области психологии или психиатрии?

— Нет.

Кэролайн помедлила и, решив, что пора сместить акценты, спросила:

— Вы что-нибудь читали о самоубийствах?

Уорнер смешалась.

— Нет.

— Кончал ли жизнь самоубийством кто-нибудь из ваших близких знакомых?

Уорнер растерянно покачала головой.

— Кажется, нет.

— Тем не менее вы убеждены, что смерть мистера Ариаса не самоубийство?

— Да, убеждена. — Лесли упрямо поджала губы.

Кэролайн повернулась вполоборота; только теперь она позволила себе взгляд в сторону присяжных. Те взирали на Уорнер с нескрываемым скептицизмом; Джозеф Дуарте постукивал себя карандашиком по губам, на которых играла ироническая полуулыбка. Кэролайн поняла, что настало время нанести решающий удар. Обратившись к Уорнер, она неожиданно спросила:

— Ведь вы недолюбливаете Терезу Перальту, верно?

Уорнер часто заморгала, наконец нехотя выдавила:

— Да, это так.

— Чем объясняется ваша антипатия?

В глазах Лесли отразилась напряженная работа мысли; похоже, она решила, что ей предоставляется шанс вернуть утраченные было позиции, и теперь мучительно пыталась понять, с какой стати Кэролайн вдруг пошла на уступки.

— Тереза Перальта ударила меня по лицу, — призналась она.

— При каких обстоятельствах?

— Я находилась в школе, в своей комнате. — Учительница растерянно замолчала, но пути назад у нее уже не было. — Я пригласила полицейских, чтобы они задали Елене несколько вопросов.

— Елене? — переспросила Кэролайн, словно не веря своим ушам. — Той самой? Шестилетней дочери Терезы Перальты?

— Да. — Голос Уорнер заметно окреп. — Примерно за месяц до смерти Рики я как-то заметила, что Елена хандрит; все дети пошли играть, а она осталась в классе. Когда я спросила, что случилось, она ответила, что ее родители ругаются и что она слышала, как миссис Перальта угрожала убить Рики.

— Вам известны обстоятельства, при которых произошла эта сцена?

— Нет. — Уорнер снова начинала нервничать. — Когда я рассказала об этом Рики, он только рассмеялся, заявив, что у его жены отвратительный характер.

— Вы пытались поговорить с миссис Перальтой?

— Нет.

— Предупредили ли вы миссис Перальту о своем намерении напустить на ее малолетнюю дочь полицейских инспекторов?

— Нет.

— В таком случае поставили ли вы в известность директора школы?

— Нет.

— Психолога?

— Нет.

— Вы консультировались с кем-нибудь относительно того, как утрата одного из родителей, который к тому же умер насильственной смертью, могла отразиться на состоянии Елены?

— Нет.

— А относительно того, какие пагубные последствия для девочки может иметь ее допрос полицией?

— Нет.

— И, разумеется, — поскольку вы вообще избегали всяких разговоров с миссис Перальтой — ничего не знали о том, что в то время она уже обратилась за помощью к детскому психологу?

Уорнер точно оцепенела.

— Я поступала так, как считала правильным.

— Вы всегда так поступаете, я заметила, не правда ли? Верно ли, что, прежде чем ударить вас, миссис Перальта спросила, отдаете ли вы себе отчет в том, какое зло причиняете ее дочери?

Глаза Лесли округлились.

— Возможно, она сказала что-то в этом роде.

— На что вы заявили, будто она не имеет права воспитывать дочь и что без Рики Елена осталась одна-одинешенька?

— Да, кажется…

— После этого она ударила вас.

— Да.

Кэролайн смерила ее презрительным взглядом.

— Сколько времени прошло с того злополучного инцидента с пощечиной, — тихо спросила адвокат, — прежде чем вам пришла в голову мысль позвонить в полицию и предложить дать показания, опровергающие версию о самоубийстве?

Уорнер безвольно дернула плечами.

— Точно не помню. Какое-то время спустя.

— А может быть, на следующий же день, мисс Уорнер?

Всем своим видом выражая обиду, Уорнер вскинула голову.

— Как вам будет угодно.

— Не сомневайтесь, мне угодно. — Кэролайн презрительно усмехнулась. — И последнее. Прежде чем ударить вас по лицу, миссис Перальта назвала вас идиоткой, не так ли?

— Да, она это сказала, — оскорбленно произнесла Уорнер.

Кэролайн недоверчиво покосилась на нее и спросила:

— И после этого вы по-прежнему считали ее плохой матерью?

Лишь когда в зале раздался смех, до Уорнер дошло, что над ней зло подшутили, и лицо ее побагровело от злости. Следующим спохватился Салинас.

— Это беспардонное глумление, — гневно заявил он. — Расчетливое издевательство над свидетелем.

Кэролайн обернулась к нему:

— Прошу простить меня, Виктор, — с покаянным видом изрекла она. — Я всего лишь поступала так, как считала правильным.

Кэролайн повернулась спиной к Лесли Уорнер и внезапно перехватила взгляд Джозефа Дуарте, который едва заметно кивнул ей.

Направляясь к столу защиты, Кэролайн Мастерс подумала, что во время процесса случаются моменты, когда кажется, будешь жить вечно.

Тереза Перальта сидела в приемной Денис Харрис и, пока та занималась с Еленой, читала отчеты о процессе над Крисом.

Отчеты она получала через Кэролайн Мастерс, которая попросила помощника вести подробные записи всех заседаний. После того как Салинас добился запрета на ее присутствие в зале суда, Терри решила, что должна знать о каждом шаге обвинителя вплоть до того момента, когда ей самой придется занять место свидетеля. Из вступительной речи Салинаса следовало, что обвинение решило сделать ставку на заявлении Рики о совращении. Сейчас, по иронии судьбы, Терри, лишенная возможности самой следить за ходом процесса, ждала у закрытой двери, за которой совершенно посторонний человек колдовал с ее дочерью в надежде установить истину.

Но даже Крис представлялся теперь чужим. И дело было не только в том, что он отказывался комментировать происходившее на процессе. Необходимость сохранять хладнокровие и способность рассуждать как юрист и в то же время постоянная тревога за Карло отнимали у него так много душевных сил, что он, казалось, вовсе не замечает окружающего мира. Терри с трудом верилось, что было когда-то время, когда она всецело находилась в его власти, когда одной его улыбки было достаточно, чтобы в ней снова пробудился вкус к жизни, когда она была убеждена, что достаточно знает его, чтобы разделить с ним свою судьбу. Однако на смену ему пришло другое время, когда ей стало казаться, что в душе у него существуют тайники и Крис никого к ним не допускает.

Но зато теперь Терезе открылось другое. Она была твердо уверена, что как мать оказалась несостоятельна — Елена служила тому живым свидетельством. Ее собственная мать теперь тоже представляла для нее загадку — и это стало новым откровением. Казалось, в глубине души Роза всегда была одинока — от нее буквально веяло одиночеством.