Тогда он отпустил меня. Я подождала, пока в голове у меня прояснится, потом зажгла свет. Я лежала на кровати, а Рамон, голый по пояс, стоял на коленях, тупо уставившись на меня. Я посмотрела ему в глаза и как можно отчетливее произнесла: «Не видать тебе сына, Рамон, потому что ты не мужчина. Все, на что ты способен, это бить женщину».

При воспоминании об испытанных страдании и ненависти Роза содрогнулась.

— А потом, — тихо продолжила она, — человек, бывший твоим отцом, бил меня, пока я не потеряла сознание.

Терри закрыла глаза.

— Когда я пришла в себя, — рассказывала дальше Роза, — перед глазами у меня все плыло. Но уже наступило утро, и я должна была проводить тебя в школу. И вдруг внизу я услышала его голос; он говорил тебе, что я заболела и не могу подняться с постели и что он проводит тебя до миссии Долорес, где находилась школа. Через несколько минут я увидела в окно Рамона, тебя, Марию и Еву: взявшись за руки и глядя по сторонам, вы переходили улицу. На перекрестке вас встретила монахиня из миссии и приветливо улыбнулась ему — такому заботливому папаше. — Голос ее сделался жестким и холодным. — Понимаешь, для него было крайне важно, чтобы ни единая душа не догадывалась о том, что происходит за стенами нашего дома. Настолько важно, что он пригрозил убить меня, если я хоть словом обмолвлюсь об этом.

— Наблюдая за вами из окна, я решила позвонить в полицию — пока он на самом деле не убил меня.

— Вечером к нам пришли двое полицейских и спросили Рамона. Он вышел с ними на крыльцо. Я прошла наверх и слушала их разговор через окно. Слышно было плохо, но я все поняла. Они сказали, что к ним поступила жалоба, что пока они не будут предпринимать никаких мер, но ему впредь следует думать, прежде чем бить жену. Затем один из них похлопал Рамона по плечу, и они удалились.

Я слышала, как он поднимается по лестнице. Я страшно перепугалась, даже поймала себя на том, что считаю шаги. Вдруг звук его шагов стал удаляться от нашей спальни. На мгновение я почувствовала громадное облегчение, но потом поняла, что он пошел к вам в детскую, чтобы убедиться, что вы все уже спите.

У Терри перехватило дыхание: у нее сохранилось мимолетное воспоминание об отце, который склонился над ее кроваткой, чтобы поцеловать и пожелать ей спокойной ночи.

— Что было дальше? — вымолвила она.

Роза посмотрела туда, где теперь была Елена.

— Разумеется, он избил меня. Потом перевернул меня лицом вниз, сказав, что придумал новый способ сношения, при котором у меня не будет угрозы забеременеть. — Голос ее звучал тихо-тихо. — Больше я не обращалась в полицию.

Терри вздрогнула; она вдруг снова увидела себя девочкой там, на лестнице, когда отец держал мать сзади, со спины. Только теперь до нее дошел смысл этой сцены.

— Боже мой, мама…

— Ты сама хотела знать, Тереза, — отчетливо произнесла Роза. — После того случая я уже не знала о наличии денег у нас. Рамон не показывал мне чековую книжку и давал мне ровно столько, чтобы хватало на еду. Без его согласия никто, даже ваши школьные подруги, не могли появляться в нашем доме. А мне он велел наказать вам (что я и сделала), чтобы ни одна из вас не смела никому рассказывать о нашей жизни. Рамон был очень хитер. Он знал, если я попрошу вас об этом, вы обязательно подчинитесь. Потому что я была тем человеком, которого вы любили, он же тем, кого вы боялись. В Рамоне проснулся его отец.

— Но люди ведь все равно догадывались, — сказала Терри. — Я чувствовала это.

Роза обратила к ней вопросительный взгляд, хотя на губах ее еще лежала презрительная усмешка.

— Ты что-нибудь рассказывала им?

— Нет. Никогда.

— В таком случае, Тереза, они могли делать вид, что ничего не происходит. Это все, что людям нужно. Потому что, как говорил мне отец Анайя, семья — это святое.

Терри покачала головой.

— Мне не хочется думать, будто все такие.

— В глубине души все мы желаем, чтобы люди были именно такими. Мы даже готовы помочь им, лишь бы они ни о чем не догадывались. А разве не то же самое происходило с твоей собственной семьей год за годом? Ты сама помогала Рики скрывать от окружающих его истинное лицо, а окружающим помогала не видеть этого лица. Ты была одержима желанием выйти за него замуж, чтобы создать семью, которой, как ты считала, у тебя никогда не было. Только теперь я понимаю это. — В голосе Розы послышалась легкая грусть. — Тереза, я не подарила Рамону Перальте сына, похожего на него. Я подарила Рикардо Ариасу жену, похожую на меня.

— Но я рассталась с ним, мама.

— Верно, — язвительно проронила Роза. — Только независимая женщина имеет право выбора, когда речь идет о ее детях. Но в итоге все вышло не так, как ты бы хотела. А пожинать плоды твоего выбора приходится Елене.

Терри понимала, что раздражительный тон матери — это только внешнее проявление глубокого страдания и гнева, которые та не могла излить в словах. Поэтому после всего услышанного Терри старалась говорить как можно мягче:

— Нам было лучше, оттого что ты решила остаться с мужем? — спросила она.

— Да. А еще оттого, что я то и дело грозила ему разводом. Ты, наверное, помнишь, что случались такие периоды, когда мы жили мирно, Рамон не пил, играл с тобой и брал на прогулку. Наверное, тебе было непривычно видеть отца таким и хотелось, чтобы это продолжалось всегда?

Терри молча кивнула. Она снова вспомнила, как они с отцом смотрят на корабли в заливе, как наблюдают за звездным небом.

— Я знаю, почему он иногда был таким, — сказала Роза. — Так же, как всегда знала, что это не может длиться долго. — Она едва заметно улыбнулась. — Понимаешь, было еще одно, чего Рамон страшно боялся — он боялся остаться без меня. Ведь в душе он был слабый человек, такой же, как Рикардо. Поэтому несколько раз в году, когда мне становилось совсем невмоготу, я говорила, что ухожу от него. Он пускался в слезы, уговаривал меня: «Прошу тебя, останься. Я буду другим». — Голос Розы снова был ироничен. — Если ты помнишь, такие периоды затишья всегда начинались с букета роз. Подарок от твоего раскаивавшегося отца, который вечно сопровождался запиской с обещаниями любить меня вечно.

Внезапно Терри вспомнила: за ужином широко улыбающийся Рамон водружает на стол вазу с розами. Какой он чудесный, думала она в тот момент.

— Боже мой, — вырвалось у Терри.

Роза внимательно посмотрела на нее, словно хотела прочесть ее мысли.

— Но он, надеюсь, не делал тебе больно?

— Нет, мама. Он ни разу не прикоснулся ко мне.

— Что ж, и на том спасибо. Рамон ревновал меня, потому что боялся. И в одном он был прав: когда я выходила за него замуж, я уже не была девственницей. Однажды, когда мне было четырнадцать, твой дед, пьяный, ввалился ко мне… Ни он, ни я больше никогда не вспоминали об этом. — Ее слова были проникнуты горечью. — Так что, Тереза, Рамон Перальта вовсе не исключение. Передо мной был пример собственного отца.

Едва оказавшись в кабинете Маккинли Брукса, Кэролайн Мастерс почувствовала недоброе.

Прежде всего — в самом облике этого наиболее удачливого в городе чернокожего политика. Его улыбка сразу показалась ей натянутой, поскольку глаза при этом оставались холодными, а за напускной доброжелательностью угадывалась сосредоточенная работа мысли. Но более всего настораживало то обстоятельство, что здесь же присутствовал помощник прокурора Виктор Салинас.

Эти двое представляли собой полную противоположность друг другу. Брукс, чей возраст приближался к сорока пяти, излучал любезность и ничуть не тяготился своей полнотой; Салинас был на десяток лет моложе, подчеркнуто худощав и подтянут, а его собранность выдавала человека, который, ежедневно играя партию в сквош, заботится не только о собственной форме, но и о победе. Аккуратные усики и шикарный галстук придавали ему вид щеголя, чего Брукс старался избегать. Однако оба были в равной степени тщеславны, только Салинас к тому же этого не скрывал (в ведомстве окружного прокурора ни для кого не являлось секретом, что он лелеет надежду при случае сесть в кресло Брукса). Решение адвоката поручить дело помощнику прокурора говорило о необычности дела. Одно из двух — либо Брукс-юрист счел, что ради того, чтобы использовать упорство и пробивную силу Салинаса, стоит рискнуть, даже обеспечив последнему рекламу. Либо Брукс-политик, оценив ситуацию, решил поручить дело помощнику, который стал бы столь же искушенным в политике, как он сам. При последнем варианте выходило: Маккинли планирует в перспективе занять более высокое положение. Однако, как бы то ни было, Кристофер Паже попал в серьезный переплет.