— Мистер Ариас, — изрек Монк, — приобщил к своему делу об опекунстве некие бумаги, в которых обвиняет вашего сына в совершении развратных действий с несовершеннолетним ребенком, а вас — в прелюбодеянии. Вам это известно?

Паже прищурился — полуденное солнце начинало резать глаза.

— Разумеется, — ответил он.

— Займемся Терезой Перальтой. — Монк поправил очки на носу. — Итак, вы отбили ее у мужа?

Никогда прежде Паже не задавался мыслью, что должны чувствовать его клиенты, когда им лезут в душу, когда у них на глазах их судьбы препарируют и составляют заново таким образом, чтобы это устраивало полицию, когда копаются в самых незначительных поступках или самых сокровенных подробностях их жизни, чтобы потом использовать все это в суде.

— Отбил, вы говорите? — переспросил он. — Терри нельзя ни у кого отбить — как нельзя и владеть ею. А что касается наших с ней отношений, то они вышли за рамки чисто дружеских уже после того, как она оставила мужа.

— Я слышал, вы собираетесь участвовать в выборах в Сенат, это верно?

Последние слова Монка несли в себе некий скрытый подтекст, возможно, выражавший внутреннее недоверие полицейского к адвокату — его извечному оппоненту в мире, в котором извращенные представления о морали не оставляют места элементарной справедливости.

— Возможно, — ответил Паже, который теперь держался уже более непринужденно. — Но до предвыборной кампании еще целых два года.

Монк молча смотрел на Паже; взгляд его, казалось, говорил, что тому не стоит баллотироваться в сенаторы. Однако был ли этот взгляд вызван общим нерасположением к адвокатам или политическим деятелям, либо более глубокими и специфическими причинами, Паже не знал. Тщательно подбирая слова, инспектор спросил:

— Почему Рикардо Ариас оставил эти бумаги запечатанными?

У Паже, хотя он и ждал этого вопроса, екнуло сердце.

— Можно только догадываться, — ответил он. — Очевидно, стремясь, чтобы опекунство закрепили за ним, намеревался оказать давление на Терри. Используя и меня, в случае необходимости.

— Мистер Ариас шантажировал вас? — поинтересовался Монк, наклоняясь вперед.

Словно Рики и не умирал: полиция продолжала выстраивать за него интриги и козни, втягивая людей, против которых Рики их замышлял.

— Нет, — ответил Паже.

Монк, казалось, видит его насквозь. Небрежным тоном, словно выражая простое любопытство, он задал свой следующий вопрос:

— Скажите, Рикардо Ариас просил у вас деньги?

Это был очередной ловкий трюк. Коварство и прелесть этого вопроса заключались в том, что за ним скрывался совсем другой вопрос: имел ли когда-либо место разговор Паже с Рикардо Ариасом?

— Нет.

Монк откинулся в кресле. Он, очевидно, ждал, что Паже сейчас добавит, что никогда не говорил с Рики. Взглянув на диктофон, который Линч держал на коленях, Паже заметил, что пленка вот-вот кончится.

— Хотите кофе? — предложил он.

— Нет, благодарю вас, — подчеркнуто вежливо произнес Монк. — Вы когда-нибудь говорили с мистером Ариасом по телефону?

Раздался щелчок — пленка кончилась.

Монк полез в карман за новой кассетой. У Паже было немного времени, чтобы подумать, записал ли Рикардо Ариас телефонные разговоры. В следующее же мгновение его осенило, что Рикардо не мог этого делать.

Монк вставил кассету, повторил, что ведется опрос свидетеля Кристофера Паже, и передал диктофон Линчу.

— Говорили ли вы с мистером Ариасом по телефону? — снова спросил он.

— Нет, — ответил Паже.

— Таким образом, вечером накануне отъезда в Италию вы не говорили с мистером Ариасом по телефону?

— Нет.

— И не видели его? И не заходили к нему домой?

— Нет.

Паже чувствовал, что инспектор старается загнать его в угол.

— А Рики звонил вам домой? — продолжал тот.

Паже смешался:

— Не знаю. Теоретически это не исключено.

— Кто кроме вас подходит к телефону?

— Очевидно, Карло. Иногда Сисилья, горничная. Кроме того, есть еще автоответчик, когда он работает.

— Когда у вас бывает Сисилья?

— Пять дней в неделю, с половины третьего до половины седьмого. Она занимается стиркой, убирается по дому, иногда готовит нам ужин.

— У вас есть ее адрес? — спросил Линч.

Паже повернулся к нему:

— Вы можете поговорить с ней здесь. Когда я буду дома. Я должен предупредить ее — так будет удобнее. Иначе она до смерти перепугается.

Инспектора переглянулись.

— Давайте вернемся к вам, — предложил Линч.

Монк сложил руки на груди и спросил:

— У вас есть оружие?

— Нет.

— Когда-нибудь имелось?

— Только когда я служил в армии.

— Вам приходилось стрелять?

— Опять же только в армии. Я не люблю огнестрельного оружия.

— А что вы можете сказать в этом смысле о миссис Перальте?

— Терри уже говорила вам, — удивленно заметил Паже. — Она ненавидит оружие. Ее невозможно представить с оружием в руках, и я вообразить не могу, зачем оно ей нужно.

— А ее семья? — поинтересовался Монк, сохраняя то же непроницаемое выражение лица, так что было невозможно догадаться, что он имеет в виду.

— Вы хотите сказать, есть ли у них оружие? Отца Терри давно нет в живых, в Сан-Франциско живет только ее мать. И я как-то сомневаюсь, что она снабжает Терри оружием. Если вас интересует именно это.

Монк только пожал плечами.

— Вы когда-нибудь встречались с ее матерью? — спросил он.

— Нет.

— Знаете ли вы, какие отношения были у матери Терри с Рики Ариасом?

— Нет… Разумеется, она знала его. Этого, на мой взгляд, достаточно, чтобы предположить, что она не была от него в восторге.

Линч мрачно ухмыльнулся, Монк сохранял невозмутимость.

— А сама миссис Перальта? — спросил последний. — Как бы вы охарактеризовали ее отношения с мистером Ариасом?

— Как весьма натянутые. Хотя ради Елены Терри старалась не показывать виду.

— Считаете ли вы, что миссис Перальта могла желать зла мистеру Ариасу? — спросил Монк, при этом вид у него был таким, словно он утратил всякий интерес к предмету разговора.

Паже покачал головой.

— Инспектор, все время, пока мы были в Италии, Терри, невзирая ни на что, переживала из-за того, что Рики куда-то пропал. Разумеется, переживала она из-за Елены. — Паже решил бросить им кость и поведать кое-что из своей личной жизни, чтобы отвлечь их внимание от Терри: — В Италии мы долго и тяжело обсуждали, есть ли будущее у наших отношений в свете злобных происков Рики. Едва ли мы стали бы изводить себя этими разговорами, если бы знали, что Рики мертв.

— Если только один из вас не ломал при этом комедию. — В голосе Монка послышался металл.

Монк рассчитал правильно — для Паже оказалась полной неожиданностью такая трактовка итальянского эпизода: получалось, что убийца пытался заручиться своего рода алиби, играя на чувствах возлюбленного или возлюбленной, в надежде, что по разложившемуся трупу Рики будет невозможно установить дату смерти.

— А каково было ваше отношение к Рикардо Ариасу? — неожиданно поинтересовался Монк. — Вы были не очень-то словоохотливы, говоря о причинах, по которым могли недолюбливать его. Например, эта история с вашим сыном, а?

— Мне он был всегда неприятен. И теперь тоже. — Паже скрестил руки на груди. — Что касается моего сына, то вы спрашивали меня не о нем, а об обстоятельствах смерти Рики, о которых мне, увы, ничего неизвестно.

Монк испытующе посмотрел на него.

— Таким образом, вам нечего сказать по поводу возможных обстоятельств его смерти?

— Мне неизвестно ничего, за исключением тех сведений, которые обнаружились при разговоре с вами.

— И вам не приходило в голову, что это могло быть убийство?

— Нет.

— У вас нет даже такого предположения?

Некоторое время Паже с явным интересом разглядывал инспектора.

— Разрабатывать версии — эта ваша работа, а не моя. Хотя меня лично версия о самоубийстве вполне устроила бы. Будь я на вашем месте, то для меня его предсмертное послание послужило бы достаточным основанием верить в искренность его намерений.