Хорошо также этому самому отечеству — оно может предавать кого угодно хоть каждый день, а все равно в святых и великих ходит. А мы, стало быть, не можем даже в отместку. Отечество — как капризная замужняя шлюха, спит с кем попало, но очень обижается, когда муженек разок налево пошел, сковородками кидаться начинает. Все отечества в этом плане совершенно одинаковы. И все об этом знают и открыто признают, но каждому с детства вдолбили в голову, что все другие отечества — да, шлюхи, но твое-то — безгрешно. А ежели ты вдруг в этом усомнился, то тебя, опять же, сковородкой.

А с Фалконом мы поговорим по душам! Терять мне, вроде, нечего. Ведь нечего? Или есть? Что будет? А вдруг ничего не будет? Зачем эти мерзавцы подслушали разговор? Чего им надо? Хорошо, что я Хока спас. Раз в жизни совершил, понимаете ли, благородный поступок. Очень жалко походов в таверны. «Дикость Какая!», правда, испохабилась за последние пять лет — но «Чахлая Роза»! «Райский Сад»! «У Кумушки В Кладовке»! — какие повара! какое вино!

Надо было бабу себе завести, подумал он. С другой стороны, бабы в утонченной еде мало понимают, им бы лишь бы брюхо набить, восклицая «Ах, я растолстею!», или «Ах, нет, я очень мало ем!».

Говорят, Фалкон со своей экономкой живет, как муж с женой. Даже, говорят, дети есть. Раз терять нечего, надо бы у него спросить. Вообще — странная штука жизнь, вот что. Живешь себе, живешь, гурманишь в свое удовольствие, в соусах разбираешься, в винах, в пряностях, то тут закусишь, то там тебе обед, и вдруг — стоп, приехали, давай отчет, изворачивайся.

* * *

Через четверть часа Хок остановил коня и прислушался. Его никто не преследовал, и никто за ним не следил. Он снова развернул коня, съехал с дороги, и через рощу устремился на юг, мимо Астафии. Выехав на поперечную дорогу, он полчаса скакал почти галопом и прибыл на южную окраину столицы. Отсюда он неспеша направился к центру, привязал коня у одной из таверн на набережной, и пешком дошел до особняка Фалкона. Вечернее небо затянуто было тучами, но вход в особняк освещался уличным фонарем. Хок прислонился к стене дома напротив, скрывшись целиком в тени, и стал ждать.

Через полчаса появилась комодова карета и эскорт. Комод ссыпался из кареты на мостовую и взошел, прихрамывая, на крыльцо. Охранник распахнул перед ним дверь. Эскорт явно не собирался разъезжаться.

Прошел час. Сзади к Хоку подошел подвыпивший мещанин, искавший какое-то место в городе, где собирались темпераментные девушки и играла задорная музыка. Хок велел ему убираться, но мещанин настаивал. Тогда Хок просто хлопнул его снятой перчаткой по лбу, и мещанин ушел.

Комод вышел из особняка в сопровождении Фокса. Оба сели в карету. Карета развернулась и в сопровождении эскорта поехала в направлении южной окраины, то есть, в Сейскую Темницу.

Хок постоял еще немного, размышляя. Можно было бы сразу пойти к Фалкону на прием и свернуть ему шею, но хотелось есть. Неизвестно, когда удасться поесть, если после убийства Фалкона охрана вдруг его возьмет да арестует. Все бывает. Два дня ничего не ел. Хок повернулся и зашагал к таверне, возле которой полтора часа назад оставил коня.

Карета и эскорт переехали мост. Карета остановилась и Фокс, попрощавшись с Комодом, вышел и зашагал вдоль набережной — жил он неподалеку от Кружевного Моста. Эскорт отделился и проследовал к дворцовым конюшням, оставив Комоду двух охранников — это соответствовало обычному числу охраны для высокопоставленных лиц в это время суток.

Комод был искренне рад, что все оказалось совсем не так, как говорил Хок. Ему не пришлось даже предать Хока — Фалкон выслушал доклад Комода о положении в Кникиче и, поизучав измученное лицо толстого дипломата, сказал:

— Езжайте-ка вы спать, старина, а то у вас вид очень усталый, неинтересный. Отдохните день-другой, ознакомьтесь с новостями. Скоро вам придется много работать. Очень много. И мне вместе с вами. Идите, идите, толку от вас сейчас все равно никакого, вы ровно ничего не соображаете от усталости.

Фокс вышел из особняка вместе с Комодом. Начальник эскорта ждал у дверей, но ничего не сказал, а Фокс ни о чем его не спросил.

Комод потянул за шнур. Ему не хотелось ехать сразу домой. Карета остановилась.

— Ну-ка, — сказал он, высовываясь из окна, — съездим-ка мы на Улицу Святого Жигмонда.

Ему хотелось кое-что проверить. Как все это бывает на самом деле, а не у больших людей.

Он велел остановиться на углу, вышел из кареты, и проследовал под фонари вдоль ряда девушек в масках и без, которые все до одной улыбались ему загадочными улыбками.

* * *

Идет клиент, подумала Синекура и распрямилась гордо, выставив одну ногу вперед и согнув одну руку в локте, как будто собиралась подписать вексель тысяч на десять. Несколько локонов упали ей на лоб поверх черной бархатной маски.

Клиента она узнала, а он ее нет. Это ее позабавило.

Они провели вместе около двух часов, и Комод в первый раз за многие годы постарался проявить какие-то мужские чувства помимо механических, и у него получилось — пусть с непривычки плохо, но получилось. Синекура изображала оргазмы. Он видел, что она притворяется, но его это не расстраивало и не раздражало. Он очень щедро, на его взгляд, заплатил ей, вышел из комнаты, спустился по лестнице, оставил консьержу чаевые, распахнул входную дверь и вдохнул уличный воздух, наполненный ароматами лоточной еды. Было легко дышать и двигаться. Да, подумал он, нужно срочно завести себе бабу. И даже детишек. И каждый вечер, приходя домой, видеть гостеприимные, а не профессиональные, улыбки. Пожалуй, именно так. Он лихо рванул дверь кареты и залез внутрь без особых усилий. Есть не хотелось. Эдак я даже похудею, наверное, подумал он с эстетическим удовольствием. Высунув голову в окно, он подмигнул эскорту, а затем сказал кучеру:

— Домой.

Несколько мгновений спустя он уснул. Сказалось пережитое за день, затрата усилий и нервов, и мерное покачивание кареты. Ему снилось, что он очень молод и очень худ, женат, работает писцом в какой-то конторе и собирается провести две или три недели в Теплой Лагуне, со всей семьей. Целых два года копил он деньги на это путешествие.

Он проснулся, когда карета остановилась. Открыв дверь, он увидел перед собой Сейскую Темницу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. ТЕАТР, ТОННЕЛЬ, ИНСТРУКЦИИ И КАМНИ

— А купол зачем? — спросил Фалкон.

— Чтобы вместо отскакивания, эхо расплывалось, — объяснил Брант.

— Но только над сценой.

— А в зрительных рядах вообще не нужно ничего. Сиденья обобьем материей, стены завесим драпировкой.

Фалкон задумался.

— А музыкантов куда? — спросил он.

— На сцену.

— Нет, — сказал Фалкон. — Это перегрузит композицию. Может, перед сценой?

— Сцена будет трехфутовая. Головы будут торчать.

— Да, вы правы. За сцену?

— Оттуда их никто не услышит.

— Правда. О! Знаете что, Брант? А давайте мы сделаем перед сценой углубление. Между сценой и первым рядом.

Теперь задумался Брант.

— Нет, — сказал он. Не пойдет. Идея хорошая, но не пойдет. Сверху купол, снизу яма — слишком асимметрично.

— Но вы попробуйте.

— Хорошо.

— Вот вам письмо к архивариусу. А там правда какой-то фундамент лежит?

— Черт его знает. Что-то лежит. Может, фундамент, может еще чего-нибудь. По слухам там был раньше какой-то древний город. Засыпало его. Может, я на стену дома наткнулся. Вот и надо в архивах посмотреть. Кстати говоря, если это действительно стена, да еще и прочная — можно просто сделать ее частью основания. Предки яйца куриные в известку вбивали, так теперь такую стену тараном не пробьешь.

* * *

Архивариус встретил Бранта хмуро и хотел было захлопнуть дверь перед самым его носом. Брант вставил ногу между дверью и косяком и поднял письмо Фалкона до уровня глаз. Архивариус, увидев подпись, смягчился.