Торговая галера, груженая артанскими коврами и гобеленами, входившими в моду в Ниверии, покачивалась, время от времени стукаясь бортом в причал. Капитан и команда были ниверийцы все до одного. Хозяин, пожилой богатый купец, одетый очень пестро в тяжелое ниспадающее, со смоляной, явно подкрашенной, косичкой, смотрел раскосыми своими глазами на женщину, быстрым шагом приближающуюся к причалу со стороны ратуши. Соблюдая конспирацию, женщина одета была в простое весеннее платье нейтрального бежевого цвета. Конспирация была — простая формальность, конечно. Теплая Лагуна — маленький город, и в порту рослую эту даму знали решительно все, и узнавали сейчас, хоть и с задержкой — проходя мимо и потом вдруг оборачиваясь, чтобы убедиться, что это действительно она — та самая, подружка астафского художника, что малюет морские пейзажи — надела сегодня платье вместо обычного своего охотничьего костюма.

Артанский купец скрылся в надстройке, что тоже было пустой формальностью — за встречей никто не следил.

Придерживая подол, Рита прыгнула с причала на палубу, вошла в надстройку, и встала у двери. В правой руке она держала обыкновенный бумажный веер с переплетами из слоновой кости. Если подумать, слоны — не менее легендарны, чем мамонты. Ходившие в далекие походы моряки рассказывали небылицы, делали рисунки, и привозили вот эти самые кости в Ниверию уже лет сто, но ни один из сухопутных ниверийцев, а таких было в стране большинство, ни разу в жизни не видел ни одного живого слона.

— Итак, — сказал купец.

— Да, — сказала Рита.

Прекрасно на ней сидит это платье, подумал купец. Удивительно — несмотря на привычки и профессию, на рост, на тяжелый этот взгляд, она умеет быть женщиной — до сих пор. Платье на ней не болтается, не топорщится, осанка правильная, ноги чуть врозь, правая чуть вперед, руки чуть согнуты в локтях, что придает им видимость грации и хрупкости, голова чуть влево. Не знай я ее, мне бы захотелось ее защитить, уберечь от жестокого мира, быть ее рыцарем. Впрочем, и так хочется, несмотря на то, что я прекрасно ее знаю, увы, и ни в какой защите она не нуждается. Настолько не нуждается, что упаси нас Великий Род попасть в эти хрупкие руки.

— Очевидно, это последняя официальная встреча, — сказал он по-ниверийски.

— Это вообще последняя встреча, — ответила она с такой беззаботностью, что ему захотелось завыть.

Почти двадцать лет его и ее связывала стальная воля Фалкона. Два раза в год встречались они, в разных местах — он предоставлял ей информацию, она передавала ему приказы. Теперь, когда Фалкона не стало, необходимость встреч отпала сама собой — а он все еще ее любил, сильнее, чем раньше. Ей он был безразличен — не ненавистен, как когда-то, но совершенно чужд. За короткий срок она перешла из мира цинизма и разрушения в мир наивной мудрости и созидания. Любовник ее, продажная сволочь каких свет не видывал, был блистательный художник. Сын ее, угрюмый и капризный, склочный, был зодчий.

— Что ж, — сказал он. — Может, ты все-таки выйдешь за меня замуж?

Ее это рассмешило. Крупные, ровные зубы обнажились в улыбке. Она тряхнула головой. Шелковистые волосы, блондинистость с сединой, не потеряли свой блеск за все эти годы. Безупречная кожа старела, но не становилась менее привлекательной. Величавую осанку не портила больше угловатость, которую он двадцать лет назад принял за мужиковатость. На ней были сандалии — открытые, безупречной формы, ухоженные ноги нисколько не постарели — восемнадцать лет было этим ступням с идеальными пальцами. А сам он — погрузнел торсом и отощал конечностями, как это часто бывает именно в Артании. Артанцы не умеют благородно стареть. Сколько ни крась косичку, все равно ты стар и порочен.

— Я видел его, — сказал он.

Она сразу поняла, о ком он говорит, и перестала улыбаться.

— И что же? — спросила она холодно, готовая одним движением сломать ему хребет, если нужно.

— Красивый мальчик, — сказал он искренне. — Нисколько не изменился. Целеустремленный. Мне хочется думать, что в этом есть и моя заслуга. Четыре года я его воспитывал, и мне казалось, что он любил меня как отца. И был бы рад меня видеть сейчас.

— Ты с ним не говорил?

— Нет. Я шел за ним по городу. Наблюдал. Очень хороший мальчик, обходительный, вежливый. Вот я и говорю…

Он понимал всю безнадежность своего предложения, но не мог не предложить.

— Фалкона нет, и я снова свободен, снова властитель, далеко не последний в Артании. Клан Номингов — один из самых могущественных. Я усыновил мальчика, и он — мой полноправный наследник. Подумай. Здесь он никто, обыкновенный простолюдин. В моем княжестве он — наследный принц. Улегвичи в растерянности, Артания ждет нового повелителя. Подумай.

— Никто? — насмешливо сказала она, переполняясь материнской гордостью. — Никто? Ты так думаешь?

— Да.

Победоносно посмотрела она на него.

— Он зодчий. Он великий зодчий. Он строит храмы и виллы с эркерами.

Эркеры она приплела, не зная толком, что это такое — Брант обронил как-то, и слово запомнилось. Она не была уверена, бывают ли у вилл эркеры. Может, они только у храмов бывают. А может наоборот. Единственным архитектурным термином, не употребляемом в просторечии, с которым она была хорошо знакома, был фронтон — только потому, что купец, продавший ей когда-то особняк на Улице Плохих Мальчиков, использовал наличие мраморного фронтона, как одно из оправданий явно завышенной цены. «Посмотрите», — говорил он. «Видите, мраморный фронтон. Мраморные фронтоны бывают только у дворцов. А мрамор, между прочим, гладкоозерный». Уже купив особняк, Рита стала присматриваться к фронтонам других особняков, и легко обнаружила, что многие фронтоны были из мрамора. О гладкоозерном мраморе она спросила у Бранта. Брант засмеялся тогда и сказал, что мрамора в Ниверии много, а единственным регионом, где его нет совсем, является именно регион Гладких Озер.

— Зодчий?

— Ты видел три строящиеся виллы, на берегу, к востоку? А новый храм?

— Какой новый храм? Где?

— Здесь, в Теплой Лагуне.

— Нет, не видел.

— Там пока что только фундамент, но то что будет — грандиозно.

Он как-то странно на нее посмотрел. В первый раз за все их знакомство ему пришло в голову, что она не очень умна, вне зависимости от того, права она сейчас или нет. Он вспомнил, что происхождением она — славка. Славов он в своей жизни видел мало и только недавно стал разбираться в славских типах. Женщина, которую он любил все эти двадцать лет, принадлежала к простонародному типу, обитающему в беспросветной северо-восточной славской глухомани, вдали от больших городов и дорог, известному своим безграничным упрямством и безграничной же тупостью. Медлительные, тугодумные, они копошились возле своих болот под соснами, и никакая смена власти в Висуа, никакие культурные и политические всплески по всей стране, никакие перемены их не задевали — как были полупервобытные, так и остались. И все бы ничего, но отличались они от других славов еще и злопамятностью, недоброжелательностью, и постоянными приступами злобы. Он вспомнил поведение своего приемного сына — да, пусть не слишком ярко, но все это безусловно наличествовало в характере обыкновенно веселого мальчишки. Он вспомнил, как умиляла его мальчишкина глупость.

— Может, ты все-таки разрешишь мне его навестить? — спросил он.

Она задумалась. Ей стало его жалко.

— Леший с тобой, навещай. Завтра меня не будет в городе, я еду на этюды. Вот и пользуйся моментом.

— Спасибо. А кинжал у тебя в рукаве зачем?

— В зубах ковырять, — ответила она.

Как только он получил два первых заказа, очаровав одну дородную жену купца и одного тайного торговца оружием, Брант приступил к постройке сразу трех вилл, в том числе и своей. Плохо говорящий по-ниверийски новый мэр города, которому только что исполнилось восемнадцать, пригласил Бранта в ратушу и, сразу подпав под обаяние сводного брата (о том, что Брант его сводный брат он, конечно же, не догадывался), договорился с советом священников города о постройке нового храма. Половину расходов город брал на себя.