Но что же делать? Бежать домой за абордажным крюком — глупо. По улицам мотается стража, и если он будет тут швыряться абордажными крюками, его просто пристрелят из арбалета. Брант обогнул дворец и нашел боковую дверь, ведущую в тайный ход и прямо в спальню к Фрике, но она открывалась только изнутри, а снаружи была гладкая. Можно было бы попытаться всунуть меч в щель и надавить на щеколду, но это занимает время, а кругом люди. Можно было вернуться домой и ждать Риту, но есть ли у Риты девять тысяч золотых — еще вопрос, а если есть, можно ли их получить за один день, а Редо там ждет, один.

— Эй! — услышал он голос сверху.

Брант поднял голову.

— Брант! Чего вы там торчите? — крикнула с третьего этажа утконосая Шила.

— Жду прилива, — откликнулся Брант.

— Давно ждете?

— Только начал.

— Может, вам будет удобнее ждать его в моих апартаментах?

— А у вас есть компас?

— Нет.

— Тогда удобнее. Но меня к вам стража не пустит. Вас тут в такой строгости содержат, что уму непостижимо!

— А?

— Я говорю, непостижимо! Уму!

— Я сейчас спущусь и набью страже морду! Идите к главному входу!

— Иду!

А девчонка, похоже, не знает, что существует потайной ход, и стражу совершенно незачем тревожить, подумал Брант.

Как только он подошел к главному входу, Шила выбежала из дверей и крикнула на стражников:

— Смирно!

Стражники сделали удивленные лица, но все-таки вытянулись.

— Проходите, Брант, — сказала Шила.

Брант зашел в вестибюль.

— А я разве сказала «вольно»? — удивилась Шила.

Стражники опять вытянулись.

— Пойдем, — предложила Шила.

Они почти бегом поднялись на третий этаж. Шила задрала юбку и держала ее на уровне колен, чтобы было легче бежать. Ноги у Шилы были коротковаты и толстоваты, а жопа пухлая, но не пышная, зато талия и грудь были весьма привлекательные, гладкие, а лицо совершенно не соответствовало всему остальному. Лицо Шилы было лицом худой женщины лет двадцати пяти. А ей всего восемнадцать.

— Заходите, — сказала она, распахивая дверь.

Брант помялся, но все же зашел в ее апартаменты. Меблировка была безалаберная, но уютная. Везде висели какие-то пестрые тряпки, на стенах тут и там красовались картинки темперой, не очень приличные тематически.

— Вообще-то, я хотел бы поговорить с вашей матушкой, — сказал он.

— Успеете еще. Садитесь.

Он сел в кресло.

— Если хотите выпить, скажите. Я все равно вам ничего не дам, у меня нет. Я хочу проверить вашу выдержку. Вон там, на столике, арбалет и стрелы. Возьмите и зарядите.

Что это еще она замыслила, подумал Брант, но сделал, чего просили.

— Вот апельсин, — сказала Шила. — Вот я беру его в руку и отхожу на десять шагов. И держу — вот так. Можете вы его прострелить?

— Княжна, мне действительно нужно поговорить…

— Да, вы уже сказали. Так вот, пока не сделаете то, что я вам говорю, вы с ней говорить не будете.

Капризный народ женщины, подумал Брант. Не давая ей времени подготовиться и встать в эффектную позу, он быстро приложился и выстрелил. Стрела прошла сквозь апельсин и вонзилась в стену. Апельсин выпал из руки Шилы.

— Ого, — сказала она. — Хотите пряник?

— Я хочу девять тысяч золотых, — сказал Брант.

— Почему именно девять?

— Надо.

— У меня столько нет. Тысячи две я вам, может, и наскребу. Остальное действительно придется брать у матушки. Зачем вам столько?

— Я же сказал — надо.

Шила стала открывать одну шкатулку за другой. Вскоре на бюро образовалась горка золотых.

— Вот, все что есть.

— Семьсот или восемьсот, — определил Брант на глаз.

— А вам точно нужно именно девять тысяч?

— Да.

— Я могла бы заложить что-нибудь из драгоценностей.

— Заложите.

— У меня не очень много… хмм… ладно, — сказала Шила, вздохнув, — пойдем к матушке, так и быть.

Брант встал. Они пересекли гостиную и спальню. Шила отодвинула засов на двери, ведущей в апартаменты матери.

— Это чтобы она сюда не лазила, когда ей не велят, — объяснила она, открывая дверь. — Мам! — закричала она грозно. — Мам! Ты где!

— Что ты орешь! — раздался голос Фрики из спальни. — Зайди и скажи спокойным голосом, что тебе надо. Раскаряка дурная!

Бранту понравились отношения. В гостиной Фрики пахло красками и скипидаром. Ах да, точно, вспомнил Брант. Роквел. Портрет.

— Постойте здесь, — сказала Шила, идя к двери в спальню. — А то неприлично.

Но Фрика сама вышла из спальни, в халате поверх ночной рубашки.

— Мам, не хватает восьми тысяч трехсот золотых.

— Здравствуйте, Брант. Шила, не кричи, а то у тебя голова лопнет. Не хватает до чего?

— До девяти тысяч.

— Зачем тебе девять тысяч?

— Мне не нужно. Мне люди все сами покупают или дарят. Вот ему нужно, — Шила ткнула пальцем в Бранта.

— Не знаю, есть ли у меня столько, — сказала Фрика. — Сейчас посмотрю.

Она стала открывать ящики и шкафчики. Незаконченный большой портрет Фрики, в полный рост, стоял в углу на мольберте. Пол вокруг мольберта был заляпан красками. Тут же, рядом, помещался ящик с кистями, пигментом, маслом, тряпками, углем, и палитрами. Некоторая часть этого инвентаря не помещалась в ящик и лежала неопрятной горкой рядом. Брант подошел ближе.

Грубо намазанный фон оставлял желать лучшего — в нем сочетались несочетаемые цвета, но, решил Брант, этот аспект Роквел исправит. Гордая государственная поза натурщицы нисколько не напоминала Фрику в жизни, угловатость и худоба были сглажены, платье Роквел, возможно, рисовал отдельно, купив за медяки на какой-нибудь театральной барахолке. Руки, как было отмечено ранее, были у портретной Фрики пухлые. Совсем не ее руки. Длинная шея на портрете была скрыта воротником и сверкающими бриллиантами. Волосы светлее, чем в жизни. Зато лицо было — да, лицом Фрики. Брови были сделаны несколькими лихими мазками и было видно, что они подвижны. Как художник добился такого эффекта — Брант понятия не имел. Глаза с поволокой, часто встречающейся у женщин из Беркли и, очевидно, доставшейся им от славских соседей, смотрели на зрителя чуть насмешливо и ничего не обещали. И ничего не ждали. Брант украдкой обернулся и посмотрел на Фрику, склонившуюся над бюро, разбирающую драгоценности. Глаза на портрете были глазами Фрики до предыдущей ночи.

— А зачем вам девять тысяч? — спросила Шила, надеясь что теперь-то, в присутствии Фрики, Брант не посмеет не ответить.

Брант молчал, продолжая рассматривать портрет.

— Шила, — сказала Фрика, роясь в шкатулках, — возьми себе за правило не задавать бестактных вопросов. Если бы ты свои деньги зарабатывала непосильным трудом, ты бы, возможно, имело бы право спрашивать, хотя это тоже было бы не совсем прилично. Но тебе деньги дают ни за что, просто так. Они не твои. Мне тоже. Если Брант сочтет нужным, он сам скажет. Если нет — это его право. Нет, больше трех тысяч не набирается. Позвольте, вот есть колье. Тысяч на семь точно затянет. Шила, солнышко, бери колье и беги к ювелиру. Не закладывай, а сразу продавай.

— Я бы не советовал, — сказал Брант.

— Почему же?

— Бросается в глаза. Оригинальные формы. Если кто-нибудь из знающих заметит, пойдут пересуды.

— Вы правы, — сказала Фрика. — Что же делать?

— Если у вас есть золото в чистом виде, которое можно перелить… кольца там, или серьги… вынуть камни и перелить… было бы лучше. Правда, цена сразу упадет примерно в два раза.

— Вы правы, — сказала Фрика и открыла сразу три шкатулки.

— Я сейчас, — сказала Шила и убежала к себе. Она сразу вернулась, неся четыре шкатулки. Мать и дочь вывалили содержимое шкатулок на стол.

— Вот, — сказала Фрика. — Отбирайте, что нужно, Брант. Вы, очевидно, в этом разбираетесь.

— Не очень, — сказал Брант, но все же отобрал две дюжины колец попроще. — Вот, наверное, теперь хватит.

— Шила, бери кольца и беги, — сказала Фрика. — Но как ты объяснишь ювелиру, что их надо перелить?