— Не пей, тебе говорят!

— Ты, касатик, хлебало-то закрой свое подлое, — сказала ведьма зловеще. — Не мешай приличным людям развлекаться, ханжа. А то мало ли, что может произойти.

Нико тем временем залихватски опорожнил кружку, решив, вероятно, произвести впечатление на окружающих.

— Пррррекрасная брага, — сказал он. — Заб… забористая. И бабка тоже прекрасная и забористая. На заборе сидит.

Он захохотал, скинул ноги с поручня, положил руки на стол, а голову на руки, и продолжал хохотать. Он не мог остановиться, но только замедлился, всхохатывая через равные интервалы, пока не уснул.

— Вишь ты, как ему хорошо, — сказала ведьма одобрительно. — Не то, что ты. Сидишь, глазами шныряешь. Боишься?

Брант промолчал.

— Боишься, — удовлетворенно сказала старуха. — Это правильно, ибо ничего хорошего ты от меня здесь не получишь. А может и получишь. Это как мне захочется, по настроению. А не хочешь ли ты, касатик лицемерный, со мною лечь? Вот прямо здесь, в этом доме? Вот честное слово даю, и кровью скрепить могу, что коли ляжешь, я для тебя чего хочешь сделаю. Ты не смотри, что выгляжу я… да… я знаешь какая? Ууу. Тебе такую бабу вовек не встретить. Вот я какая. Не веришь?

— Выпили вы много, — сказал Брант.

— Ты мне тут не считай, сколько я выпила! Нравлюсь я тебе или нет, отвечай? Ну!

— Вы не в моем вкусе, хотя, конечно, есть в мире люди, которым вы могли бы понравиться, — ответил Брант уклончиво.

— Вкусе? Понравиться? Ну ты нахал. Ну ты, брат, изверг. Не в его я вкусе. Хо-хо. Да ты не заигрываешь со мною ли?

— Знаете, нет. Может, дело в обстановке.

— Чем же тебе обстановка не нравится?

— Как-то все здесь… Нет, конечно, дом у вас хороший, добротный, но… не располагает почему-то.

— Обстановка не располагает? Ну-ну.

Старуха повела глазами и обстановка начала меняться. Брант замер, следя, как стены белеют, портьеры светлеют и тончают, потолок поднимается, появляются зеркала и свечи. Плавно и быстро, затхлое помещение превратилось вдруг в прелестную залу в мраморном дворце. На столе появилась скатерть, кувшин сменился бутылью, кружки золотыми кубками. Прогнившие доски пола превратились в гладкий блестящий паркет. И только Нико, старуха, и он сам не изменились. Нико продолжал спать, положив голову на руки.

— А теперь? — спросила старуха злобно. — Лучше обстановка, привереда ты мой лживый? Ляжешь со мной, или в змею тебя превратить?

Ну вот, наконец-то, первая настоящая угроза. Брант даже почувствовал что-то вроде облегчения вместе со страхом. Старуха улыбалась тремя зубами. Крючковатый нос подрагивал, толстые веки не мигали, слюнявые губы блестели, костлявые пальцы с длинными грязными ногтями шевелились, как волосы на голове горгоны.

— Вы со всеми путниками так? — спросил Брант сквозь зубы.

— Как — так? — проскрипела старуха. — Обходительна? Ну, нет. Не каждому я с собой лечь предлагаю. То честь великая, касатик подколодный, лгунишка мелкий.

— А почему на вас такая одежда? — спросил Брант.

— Не нравится? — старуха улыбнулась шире. — Понимаю, понимаю. Все вы, мужчины, привереды. Нет, чтобы оценить женщину, какая она есть, вам одежку подавай красивую. Ну, что ж, пусть будет красивая одежка.

Грязные тряпки, покрывавшие тело старухи, начали плавно сменяться чем-то… гладким, блестящим, и чистым. Шелк. Очень богатый голубой шелк. На морщинистой шее старухи засверкало колье. В Астафии за такое колье любой ювелир не задумываясь предложил бы тысяч тридцать золотых.

— Ну? — спросила старуха и встала.

Она прошлась перед Брантом, кокетливо и очень неловко покачивая бедрами. Брант тупо смотрел на нее и думал, что же ему делать и чем все это кончится. Она норовила зайти ему за спину, и ему пришлось развернуться вместе с креслом, которое, как он только что заметил, было бархатное и лакированное.

— Красиво, — сказал он.

— Еще бы. Но, соколик мой подлый, я знаю, что тебе нужно. Знаю, знаю. Обстановка да одежа — мало. Тебе еще и внешность нужна. Ты без этого не можешь, тебе главное, чтобы было чем хвастать потом. Будет тебе и внешность.

Лицо и тело старухи расплылись, разгладились, и даже свет от свечей стал на нее падать по-другому, как показалось Бранту. Через некоторое время не старая карга, но ослепительно красивая дама лет тридцати пяти стояла перед ним, улыбаясь жемчужными зубами, сверкая зелеными глазами, грациозно поправляя рыжеватый локон, сбившийся на лоб, рукой идеальной формы. Голос у дамы был низкий, бархатный, ласкающий.

— Что скажем? — спросила дама. — Не сочтет ли молодой человек за труд пройти со мной в одну из спален? Льняные мои простыни, пуховые мои перины, а за окном поет соловей?

Она была несказанно красива. Страх куда-то исчез. На мгновение у Бранта захватило дыхание. Красива и желанна. Кожа красивых обнаженных плечей манила, к благородных очертаний ключицам хотелось прикоснуться губами. Никаких сомнений не было в том, что если он, Брант, встанет сейчас, возьмет ее за талию, и пройдет с ней в уютную, чистую спальню, она не превратиться снова в страшную старуху, не прирежет его тайком — нет. Она действительно хотела, чтобы он ею обладал, в этом не было подвоха, но было обещание вечера, ночи, дня, опять вечера, опять ночи, полных щемящей ласки, страсти, нежности. Но это было не все.

Было еще что-то, какие-то мысли и мотивы, неизвестные Бранту. Что-то скрывалось в зеленых глазах пленительной женщины, возможно вовсе не неприятное, возможно даже глупое, а может и нет, о чем его не собирались пока что оповещать. Не женская тайна, но какой-то расчет.

Брант встал и смело посмотрел на даму. Хамить старухам было — не в его характере. А вот теперь он был на вполне знакомой территории. Красивая женщина предлагала ему себя, но сердце его принадлежало другой. Нет, это не остановило бы его, если бы с ним просто хотели переспать. Хотя, может, и остановило бы. Но у этой конкретной женщины явно были какие-то планы, непосредственно его, Бранта, касающиеся, и ему, Бранту, неизвестные. Он хорошо знал этот тип женщин и церемониться с ними не привык.

— Ну вот что, милая дама, — сказал он резко. — Поговорила, поиграла, пококетничала — хватит! Нечего из меня дурака делать! Я вам не Нико!

Дама вдруг отступила на шаг и несколько раз мигнула. Брови ее поднялись жалостно. Она слегка куснула себя за палец, как делают женщины, не желающие падать в драматический обморок, когда этого требует форма.

— Что за представления? — грозно спросил Брант. — А? Двое идут по дороге, торопятся, а вы, стало быть, развлекаетесь, потому что можете? А будь мы колдуны страшные, так убежали бы да спрятались? Вон Нико храпит — мне его теперь на себе волочь по вашей милости, да?

— Я превращу вас в хомяка, — нерешительно сказала дама.

— Превращайте! Чего еще от вас ожидать! Дрянь!

— Ах! — сказала дама и отступила еще на шаг.

— А ну, стойте на месте! — приказал Брант. — Отвечайте, где здесь можно найти лошадей? Ну!

Дама покраснела и потупилась. Повернувшись к Бранту боком, она искоса на него поглядела и снова потупилась.

— У меня есть два… скакуна… за домом. Хорошие скакуны, — жалобно сказала дама. — Только не кричите так. Я их вам отдам, бесплатно. Честно.

— Одолжите, — сказал Брант. — Мы их обратно приведем. На какого лешего они нам потом будут нужны!

— Нет, лучше оставьте их у эльфов. Вы ведь к эльфам идете?

— А вам-то что за дело?

— Никакого дела, вы совершенно правы. Не желаете ли посмотреть на скакунов?

— Желаю.

— Ничего, если я приму мой прежний вид? А то они меня такой не видели.

— Не сметь! — крикнул Брант. — Скакунам все равно, какая вы. Оставайтесь, как есть! И пока мы отсюда не уехали, ничего не менять! Хватит с меня вашего театра, хватит!

— Хорошо, я согласна, только не надо так кричать, пожалуйста, — заискивающе сказала ведьма. — Пойдемте? К скакунам? Кричать не будете?

Брант обошел стол, взял Нико под мышки, вынул из кресла, и, напрягшись, перебросил через плечо.