"Как же не заметили, когда заметили", – подумал Петренко, идя к Эверстовой.

– Вот, смотрите… – сказала та.

Но можно было не говорить и не показывать. И так было видно. От накатанной дороги влево на северо-восток, под углом примерно градусов в тридцать, уходил новый, совсем свежий след, который и заметила Эверстова.

Петренко достал компас, положил его на ладонь, и компас подтвердил, что след уходил именно на северо-восток.

– Они пошли по своему прежнему курсу, – проговорил он.

– Но как не заметил Роман Лукич? – удивилась Эверстова.

– Да, действительно… Хотя, знаете что? Когда он проезжал здесь, видимо, следа еще не было.

– Так что же, выходит, что они проехали после майора?

– Выходит так, – сказал Петренко. – И уж если бы майор пропустил след, что совершенно невероятно, то Таас Бас наверняка бы его обнаружил.

– Да, да… Я и забыла о Таас Басе. Значит, они ехали следом за Романом Лукичом, по его следу, а тут взяли круто влево.

– Наверное, – разница только во времени. Мы проехали полпути до перекрестка и до излучины.

Эверстова опустилась на колени и внимательно всмотрелась в след, идущий на северо-восток и проложенный одними нартами.

– А вы знаете что? – спросила она, поднявшись. – Мы сейчас должны встретиться с товарищем Быканыровым. Так ведь? Он же должен последовать за ними…

Петренко задумался.

– Может быть он тоже проехал?

– Нет, – опровергла предположение лейтенанта Эверстова. – Никак этого не может быть. Тут прошли одни нарты. Это определит любой пионер.

– Ну, если так, то мы скоро встретимся с дедушкой, – не спорил Петренко.

– Да. И чем скорее встретимся, – тем лучше. Ведь все равно придется ожидать майора.

– Совершенно верно. Поехали!

*

До перекрестка у излучины реки осталось, по подсчетам Петренко и Эверстовой, уже не более километра, но старого охотника не было.

Олени уже сбавили бег – устали.

– Я прав, – заметил лейтенант. – Дедушка Быканыров, наверное, проехал за ними.

– Могу спорить, что нет, – уверенно заявила Эверстова. – Я же полуякутка, полурусская, в тайге не раз бывала и ездила много. Я не определю точно, сколько прошло нарт, если их прошло несколько, ну, допустим, четверо, пятеро. И это очень трудно определить, но когда прошли одни нарты – ошибиться невозможно.

Петренко хотел возразить спутнице. Он хотел сказать, что большое значение имеет время суток. Одно дело днем, совсем другое – ночью. Можно же ошибиться в темноте. Но он не успел возразить. До слуха его к Эверстовой отчетливо долетел собачий вой.

Петренко придержал оленей, и те встали.

– Слышите? – спросил он.

– Слышу.

Вой раздавался метрах в четырехстах, если не меньше, от перекрестка и от того места, где был оставлен в засаде Быканыров.

– Таас Бас? – сказал неуверенно Петренко и тут же добавил:

– А может быть волк?

– Нет, не волк. Это Таас Бас. И как он воет, прямо по сердцу скребет.

– Значит, майор уже там?

– Но почему так воет Таас Бас?

– Не понимаю. Поехали…

Приближаясь к перекрестку, лейтенант думал:

"Где же Быканыров? Почему он не пошел по следу преступников? Возможно, заснул и проглядел? Ой, как жутко воет…" – и Петренко гикнул на оленей.

Уже черно вырисовывались растущие кучкой березы. Получилось так, что нарты Шелестова и Петренко подошли к перекрестку одновременно. Олени чуть не столкнулись.

Шелестов спрыгнул с нарт и быстро оглядел местность вокруг.

Стояла тишина, и только хватающий за душу вой Таас Баса нарушал ее, казался здесь ненужным и противоестественным.

Таас Бас выл в зарослях тальника. Он вырвался вперед почти за километр до перекрестка. И, подъезжая, майор также услышал вой собаки, и он взволновал его не меньше, чем Петренко и Эверстову.

– Ну, как? – спросил Шелестов, стоя на месте, и что надо было понимать под словом "как" – Петренко не мог сообразить. То ли это относилось к вою Таас Баса, то ли к тому, что заметили на пути Петренко и Эверстова.

– Мы обнаружили их след, товарищ майор.

– Где?

– Километрах, примерно, в восьми отсюда.

– Куда идет след?

– На северо-восток. Я точно определил по компасу.

– И след совсем свежий, от одних нарт, – добавила Эверстова.

– Но где же Быканыров? – спросил Шелестов, и в его вопросе послышалась тревога.

Петренко развел руками.

– Не знаю, мы его не встретили…

– Но почему воет Таас Бас? Что случилось? – не в силах сдержать волнения, спросил майор.

– Мы сами перепугались, – робко заметила Эверсгова.

А Таас Бас продолжал выть и выл как-то призывно-жалобно, точно зовя на подмогу.

Шелестов машинально поправил автомат, болтающийся на груди, сделал несколько шагов и остановился. Рядом с ним стали Петренко и Эверстова.

Они отчетливо увидели странную, точно кем-то пропаханную борозду в снегу, идущую от перекрестка туда, где был оставлен в засаде Быканыров и где сейчас выл Таас Бас.

Шелестов и его друзья стояли в оцепенении, не двигаясь.

Ночная мгла медленно, как бы нехотя, редела, таяла. Гасли в небе звезды на западной стороне, а на востоке, сквозь предрассветные сумерки уже проглядывал неуверенный утренний свет.

– Отец! А отец! – дрогнувшим голосом громко крикнул Шелестов.

Отозвалось и быстро угасло только эхо.

– Таас Бас! Ко мне! Таас Бас! – опять крикнул Шелестов.

Таас Бас умолк на мгновение, но потом завыл опять еще жалобнее, еще тоскливее.

Шелестов, вдруг сгорбившись, точно на плечи ему взвалили непосильную ношу, увязая по колени в снегу, пошел вперед, по борозде.

Петренко и Эверстова следовали за ним.

И вот при свете рождающегося утра Шелестов увидел капли замерзшей крови. Майор почувствовал, как под сердцем у него похолодело, как утратили твердость ноги.

"Что тут стряслось? – задавал себе Шелестов тревожный вопрос. Откуда взялась кровь? Почему не отзывается Быканыров?"

Тяжело дыша, идя по глубокому снегу, о том же думали и друзья Шелестова.

И то, что представилось глазам всех троих, когда они подошли к березам, точно пригвоздило их к месту: на снегу, под самой большой березой, упершись спиной в ствол, как-то перекосившись и неестественно свесив голову, сидел неподвижный Быканыров.

Таас Бас, не замечая подошедших людей, сидел возле хозяина и, задрав морду, выл. В сторонке, сбившись в кучку и подрагивая, стояли четыре оленя.

Эверстова закрыла лицо руками. Шелестов стоял, глядел и словно не видел раскрывшейся перед ним картины. Потом он рванулся вперед, завяз в снегу и упал. Его обошел лейтенант Петренко. Он подбежал к старику, опустился на колени. Полуприкрытые веками, потерявшие живой блеск глаза Быканырова показались Петренко искусственными. Брови и ресницы были густо припорошены инеем. Лицо, изрытое морщинками, с застывшей улыбкой, выражало покой и удовлетворение. От дедушки Быканырова веяло холодом, смертью. Под ним на снегу ярко вырисовывалась лужица крови, уже затянутая ледяной коркой.

– Жив? – приглушенно крикнул Шелестов.

У Петренко не повертывался язык сказать страшное слово. Вместо ответа он взялся за холодную, уже негнущуюся руку старика в надежде, что хоть слабое биение пульса опровергнет страшное подозрение. Но тщетно.

Шелестов, не повторяя вопроса, тоже опустился на колени, сбросил рукавицу, перехватил своими пальцами запястье старика. Другой рукой он медленно провел по застывшему лицу… Все противилось ужасной мысли, что его старый преданный друг уже мертв, что он сидит против человека, для которого все теперь безразлично. Шелестов бесслезно плакал. От нестерпимой внутренней боли лицо майора постарело, глаза ввалились. К чувству тяжелой утраты примешалось горькое сознание, что, возможно, он что-то не так сделал, чего-то недоучел, не предусмотрел, что это и послужило причиной гибели старого охотника.