Шелестов встал. Надо бы сказать: "Да, конец…", но вместо этого, немного повысив голос, приказал:

– Палатку. Быстрее разбивайте палатку.

Петренко и Эверстова бросились выполнять приказание.

"Нет, – сказал себе Шелестов. – Пока я не предприму всего, что в наших силах, я не успокоюсь. Я бы не простил себе этого".

У майора еще теплилась надежда, что вообще свойственно человеку. Он знал случай, когда людей, уже признанных мертвыми, удавалось возвратить к жизни. Шелестов ясно представлял себе, что надо как можно быстрее, не теряя ни одной минуты, разбить палатку, развести огонь в печи, растереть лицо, руки, а возможно и все тело Быканырова снегом, спиртом, чтобы не дать лютому холоду завершить то, что начали враги, осмотреть рану, обработать ее.

– Надя, спальный мешок!

Эверстова взяла мешок, лежащий у берез, и подала майору.

"Его нужно прежде всего обезопасить от холода, – решил Шелестов. – А может быть, он замерз?"

Вместе с Эверстовой Шелестов уложил непослушное, негнущееся тело Быканырова в меховой мешок, освободив прежде ноги старика от торбазов и сняв с него кухлянку.

Уже рассвело, хотя солнце еще не показалось.

Втроем они поставили палатку, натянули ее, принесли несколько охапок сухого хвороста, Петренко сбегал к стоящим невдалеке елям и нарубил с них ветвей. Он уложил ровным слоем лапник на расчищенном месте и осторожно посоветовал майору:

– По-моему, надо бы скорее рану осмотреть.

– Знаю, – сказал Шелестов, устанавливая печь и выводя трубу. – Но на холоде это исключается.

Эверстова ломала сухой хворост, готовясь разжечь огонь в печи, и беззвучно шевелила губами. Тяжелые мысли угнетали ее:

"Все-таки страшна смерть, – думала она. – Берет всех, кого ей хочется. И человек бессилен. Неужели мы его не спасем? Неужели он умер? Ой, чего бы я только не отдала за его жизнь! Вот Очуров. Он получил два удара ножом, а теперь уже, наверно, ходит".

И Эверстовой самой непонятно было, почему так близок, так дорог стал ей дедушка Быканыров, человек, которого она несколько дней назад совсем не знала.

– Надя! – опять обратился к ней Шелестов. – Когда сеанс с Якутском?

– В любое время, Роман Лукич. Я же вам говорила.

– Забыл… – признался Шелестов.

Эверстова положила хворосту в печь, чиркнула спичкой. Огонь занялся сразу, запылал, загудел. Железная печь, принесенная с мороза, начала постреливать, потрескивать.

Быканырова внесли в палатку, вынули из спального мешка и начали снимать с него одежду. Она вся, особенно левая сторона, была густо пропитана кровью. Когда Шелестов разрезал нижнюю рубаху и повернул Быканырова на бок, он чуть не вскрикнул: пониже лопатки в левом боку зияла страшная рана. От такой раны и большой потери крови для любого было бы чудом остаться живым.

– Все усилия напрасны, – тихо сказал майор. – Кровь уже свернулась.

Шелестов долго молчал, вглядываясь в лицо покойного, и думал: "Вот и расстался ты со мной, мой старый, верный друг".

В палатке царила тишина.

Майор вышел из палатки, сел на нарты, уперся локтями в колени и, положив подбородок на ладони рук, задумался.

А Эверстова и Петренко в тяжелом молчании сидели у изголовья покойного.

– Опять убийство, – проговорила, наконец, Эверстова.

– Да, – тихо подтвердил Петренко.

*

Шелестов решил тщательно осмотреть местность, чтобы создать себе представление, как и при каких обстоятельствах погиб его друг. Идя к перекрестку, он думал: Быканыров или сам обнаружил место своей засады, или преступники заметили его.

Следы крови вывели за перекресток. Тут были видны две вмятины в снегу, оставленные телом человека. Одна вмятина была совершенно чиста, а другая почти залита теперь уже замерзшей кровью. И от этой вмятины Быканыров, видимо, и начал ползти, оставляя за собой след крови.

Какие предположения ни строил майор, но воссоздать картину убийства не мог, как не мог знать и того, что первую вмятину на снегу оставил Шараборин, когда притворился убитым.

Но некоторые выводы, в результате тщательного обследования местности, Шелестов, все же сделал.

То, что четверо оленей, двое нарт и весь груз на них оказались нетронутыми, заставляло думать, что преступники не были на месте засады, возможно, и не знали, что там скрывался Быканыров. Преступники, видимо, очень торопились, потому что не захотели тратить время на осмотр местности.

След, похожий на пропаханную борозду, с пятнами крови на нем, принадлежал только Быканырову. Других следов тут не было.

Исчезновение ружья и патронташа даже не требовало объяснений. Было бы странным, если бы Белолюбский и его сообщник, будучи безоружными, отказались прихватить с собой ружье и патроны.

Шелестов, продвигаясь шаг за шагом, дошел, наконец, до того места, где они нашли мертвым Быканырова, и тут увидел на коре березы стрелу, указывающую направление, в котором скрылись убийцы.

"Он вырезал стрелу после ранения, – решил Шелестов. – Вырезал и уже больше не сошел с места. И все говорит за то, что он, бедняга, видимо, сам виноват. Не послушал меня – и обнаружил себя. Скорее всего решил задержать их, вступил в борьбу и… погиб".

Шелестов обошел все место засады, поросшее тальником, и не нашел там ничьих следов, кроме следов оленей.

"А Белолюбский бежал на северо-восток, – решил он. – Об этом говорит стрела, это же подтвердили Петренко и Эверстова. Ну, ничего, ничего. Далеко вас, господа, не пущу. Не уйти вам от меня", – и опять мыслями вернулся к Быканырову. "А ведь я верил в тебя, отец, как в самого себя. Так верил, что не допускал мысли, что ты поступишь по-своему. Видно, мне самому здесь нужно было остаться в засаде, а тебя послать вместо меня. Но кто же мог знать, что враг придет оттуда, откуда его не ждали. Как я мог подумать, что ты, старый партизан, опытный охотник, проявишь горячность? Как странно, дико, нелепо. Несколько часов назад я слышал твой бодрый голос, говорил тебе, поучал тебя, а сейчас ты лежишь неподвижный и равнодушный ко всему".

Горькие мысли майора оборвала Эверстова, вышедшая из палатки:

– Роман Лукич! Будете передавать что-нибудь в Якутск?

– Да, – коротко ответил Шелестов. Он вошел в палатку, достал из полевой сумки блокнот и написал телеграмму полковнику Грохотову:

"Сегодня ночью от рук преследуемых нами преступников погиб наш проводник, известный охотник, член колхоза Василий Назарович Быканыров, находившийся в засаде. Обстоятельства его гибели для меня еще не ясны, и все подробности я доложу вам устно по возвращении. Прошу через дирекцию рудника Той Хая уведомить правление колхоза. Родных у Быканырова нет. Погоню продолжаю. Все данные говорят за то, что мы имеем дело с опасными преступниками, не брезгающими никакими средствами в достижении своей цели. Ставлю задачей настичь их в течение ближайших двух суток".

*

Родилось яркое утро. Морозное колечко опоясывало негреющее солнце.

Быканырова решили похоронить на взгорке, под березами.

Но не так-то легко было подготовить могилу в скованной морозом земле. Вначале развели огромный костер. Когда он окончательно перегорел и опал, Шелестов и Петренко сгребли в сторону золу и обуглившиеся головешки. Потом майор взялся за топор, а лейтенант за лопату.

Но земля оттаяла ненамного, всего на каких-нибудь десять-пятнадцать сантиметров, а дальше шла вечная мерзлота, от которой топор и лопата отскакивали, как от железа.

После долгого и утомительного труда, набив на руках кровавые мозоли, майор и лейтенант отрыли могилу глубиной сантиметров на восемьдесят.

– Довольно, – сказал Шелестов, садясь на край могилы. – Зверь уже не разроет.