Бесспорно, в конце 1916 года имелись некоторые основания для тревоги — не в последнюю очередь из-за недовольства германофилов в Совете управляющих Федеральной резервной системы тем, как Англия финансировала свою растущую задолженность перед Америкой, что привело к “предупреждению” американским инвесторам не вкладывать средства в британские казначейские билеты^{1696}. Однако, помимо этого, Кейнс, объявивший себя противником войны, был заинтересован в поддержке усилий Вудро Вильсона по завершению войны мирными переговорами. А как отметил 28 ноября Эдуард Грей, финансовое давление явно было одним из способов этого добиться^{1697}. В феврале 1917 года — после того как Банк Англии едва не истощил свой золотой резерв — Кейнс предпринял очередную попытку, заявив, что Англии хватит ресурсов только на четыре недели военных действий. Он не опустил рук даже после вступления американцев в войну. 20 июля он подготовил записку для Бонара Лоу, в которой предупреждал, что “вся финансовая структура нашего союза рухнет — причем это дело не месяцев, а дней”^{1698}. На следующий день сам Вильсон заявил, что Англия и Франция вскоре “будут в наших руках в финансовом отношении”^{1699}.

Разумеется, Англии было полезно иметь возможность закупать в Соединенных Штатах необходимые для ведения войны товары по завышенному курсу, который поддерживался привлеченными на Уолл-стрит кредитами. Если бы фунт упал намного ниже 4,7 доллара, Англии было бы неудобно — не говоря о том, что это вызвало бы инфляцию^{1700}. Однако идея о том, что ослабление фунта, который в течение большей части войны удерживался примерно на уровне 4,76 доллара (на 2 % ниже номинала), было бы так фатально для британских военных усилий, как доказывал Кейнс, выглядит явным преувеличением. Не стоит забывать, что, хотя Англия во время войны заняла в США более 5 миллиардов долларов, войну она закончила не чистым должником, а чистым кредитором. В марте 1919 года внешний долг Великобритании — в первую очередь перед США — составлял в общей сложности 1 миллиард 365 миллионов фунтов. При этом союзники, доминионы и колонии были должны ей 1 миллиард 841 миллион фунтов, что означало почти полмиллиарда в чистом остатке^{1701}. Фактически Англия использовала свой хороший кредитный рейтинг (изначально основанный на большом количестве долларовых активов у британских подданных), чтобы занимать в Нью-Йорке деньги, а потом ссужать их своим менее кредитоспособным союзникам. Франция тоже занимала у Англии и США, чтобы потом ссужать Россию и другие страны^{1702}. Не стоит также полагать, что Центральные державы были каким-то образом “полностью отсечены” от международного рынка капитала волей банка J. P. Morgan^{1703}. По одной из оценок, из 2 миллиардов 160 миллионов долларов, которые США ссудили воюющим сторонам до апреля 1917 года, 35 миллионов ушли Центральным державам^{1704}. К тому же с точки зрения ведения войны важнее было не то, сколько облигаций военного займа удастся продать на Уолл-стрит, а то, насколько большой дефицит торгового баланса удастся покрыть — любыми средствами. В этом отношении немцы справлялись неожиданно хорошо, несмотря на трудности, порожденные блокадой. Постоянный приток финансов извне, безусловно, помогал Англии и Франции тратить на войну больше, чем Германия и Австро-Венгрия. Тот факт, что к концу войны держателями примерно 18 % британского военного долга были иностранцы, говорит сам за себя. Однако внешнее финансирование ни в коем случае не гарантировало победу. Достаточно вспомнить о поражении и дефолте, которые постигли Россию, хотя ее долги перед союзниками в общей сложности доходили до 7 миллиардов 788 миллионов рублей (824 миллиона фунтов), что составляло не менее 30 % всех долгов, сделанных страной в военное время^{1705}.

Особенно интересно, что военные усилия Антанты должны были — по крайней мере с точки зрения Кейнса — зависеть от американских кредитов, хотя, как мы видели, Антанта начинала войну с огромным финансовым преимуществом на своей стороне. Война наглядно продемонстрировала пределы имперского могущества Великобритании. Гигантские зарубежные активы, с которыми она вступила в войну, оказались намного менее надежной финансовой подушкой, чем ожидалось. Не в последнюю очередь так получилось потому, что (как отмечал Джордж Бут) “тот, кто вынужден продавать, находится в слабой позиции, и это подталкивает покупателя по максимуму воспользоваться ситуацией. Впоследствии выяснилось, что многие из зарубежных активов продавались по плачевно низким ценам”^{1706}. С другой стороны, к 1916 году англичане оказались по отношению к Уолл-стрит явно в сильной позиции — как и полагается крупному заемщику. К 1917 году банк J. P. Morgan настолько зависел от Англии и от фунта, что реальный кризис был практически немыслим. Можно себе представить, какой восторг воцарился в офисе Моргана, когда стало известно, что США разрывают дипломатические отношения с Германией^{1707}. В сущности, 1917 год спас скорее J. P. Morgan, чем британскую экономику. После этого угроза кризиса фунта фактически превратилась в дубинку, с помощью которой американцы заставляли британцев соглашаться с их дипломатическими планами^{1708}. Как сформулировал Вильсон, прелесть финансового влияния на Англию и Францию заключалась в том, что “по окончании войны мы сможем навязать им наш образ мыслей”^{1709}.

Была ли Германия единственной страной, которая во время войны позволяла своей денежной массе стремительно расти? Конечно, нет. Все воюющие страны внесли изменения в свои довоенные монетарные правила. Они неофициально приостанавливали обмен бумажных денег на золото (Россия и Германия), ограничивали экспорт золота (Россия, Германия, Англия и Франция), накладывали временный мораторий на определенные формы долга, а потом их монетизировали (Англия) или создавали новые формы бумажных платежных средств (Англия и Германия)^{1710}. Изначально все это делалось для того, чтобы избежать катастрофического сокращения денежной массы. Однако, когда опасения на этот счет рассеялись, правительства — с учетом высокого уровня краткосрочного государственного долга и ограниченных возможностей вводить новые налоги — начинали активно наращивать количество денег в обращении. В итоге денежная масса перестала быть привязанной к имевшимся у центральных банков запасам золота. Разумеется, рост количества находившихся в обращении бумажных денег (более точных показателей для воюющих сторон у нас нет) в Германии был выше, чем в Англии, Франции и Италии. В Германии денежная масса выросла в период с 1913 по 1918 год на 285 %, а в Англии — на 110 %. Если взять годичные средние значения по обращению банкнот центральных банкаов за те же годы, окажется, что рост обращения банкнот в Германии составлял примерно 600 %, в Италии — около 370 %, а во Франции — около 390 %. Однако в Австро-Венгрии и России обращение бумажных денег увеличилось намного сильнее (см. табл. 39).