Считается, что этот внутриполитический кризис убедил правящие элиты Германской империи в необходимости войны как способа убежать от наступающей социал-демократии^{723}. Как мы видели, Бетман-Гольвег не учитывал в расчетах этот фактор. Но нельзя сказать, что дебаты 1908–1914 годов по поводу финансов вовсе не имеют отношения к войне. Их подлинная роль, возможно, как раз заключается в их финансовой незначительности: почти ничего существенного достигнуто не было. Военный закон предусматривал единовременное выделение 996 миллионов марок и дополнительные ежегодные ассигнования в среднем в объеме 194 миллиона марок, с дополнительной нагрузкой до 512 миллионов марок на бюджет 1913 года. Первоначальный правительственный законопроект предполагал следующие источники финансирования указанных расходов. Новые гербовые сборы при регистрации уставов фирм и оформлении страховых свидетельств должны были обеспечить рост доходов с 22 до 64 миллионов марок в год. Расширение права государства на принудительное отчуждение частной собственности принесло бы 5–15 миллионов марок в год. Единовременный взнос на оборону (оплаченный благодаря 0,5-процентному сбору со всего имущества стоимостью более 10 тысяч марок и 2-процентному — на доходы свыше 50 тысяч марок) должен был быть собран в три приема (374 миллиона марок и дважды по 324,5 миллиона марок). Налог на прирост капитала взимался по прогрессивной шкале (десять категорий): с 0,6 % (на доходы 25–50 тысяч марок) до 1,5 % на доходы более 1 миллиона марок (планируемый ежегодный доход — 82 миллиона марок). Все эти шаги отнюдь не означали революцию в германских финансах^{724}. Спор в бюджетной комиссии касался в основном дифференцированного подхода к отдельным экономическим группам, а не абсолютного уровня доходов и расходов. Более того, результат оказался политически неоднозначным. Принятие оборонного и финансового законопроектов продемонстрировало глубину партийных разногласий, а не означало окончательную победу прогрессивной коалиции над силами реакции^{725}. Вслед за мизерным политическим успехом — принятием прямого имперского налога (точнее, трех налогов — учитывая, что взносы на оборону теоретически могли быть повторены) — последовала реакция, когда консерваторы перегруппировались (хотя значение этой перегруппировки историки иногда преувеличивают)^{726}. Например, Кер ошибочно указывал, что доходы имперского бюджета в 1912–1913 годах быстро росли и, если бы довелось, “милитаристски настроенные и феодализированные” депутаты рейхстага приняли бы программу, предусмотренную “Большим меморандумом” Людендорфа^{727}. В высшей степени сомнительно, что правительство смогло бы заручиться поддержкой большинства депутатов для неизбежного в этом случае повышения налогов.

Австро-Венгрия испытывала сходные затруднения. Общий (в основном оборонный) бюджет двуединой монархии финансировался за счет совместных поступлений от таможенных доходов и дополнительных отчислений каждого из двух государств. Остальные публично-властные функции финансировались или королевствами, или подчиненными им союзными государствами и муниципалитетами. Считается, что венгры несли совместные расходы в меньшей мере, чем должны были, но это верно лишь отчасти. Во-первых, австрийские земля (Länder) и королевство (Königreiche) платили около 70 %, а венгерская Länder — 30 %. По новому соглашению (1907) доля Австрии снизилась до 63,6 %, а Венгрии, напротив, возросла до 36,4 %. Это в целом соответствовало долям населения двух государств (на Венгрию приходилось около 40 % населения двуединой монархии). Тем не менее современники считали, что Австрия платит чрезмерно много. Согласно одной оценке, в 1900 году на общую казну приходилось около 14,6 % австрийского бюджета и лишь 9,5 % венгерского. Гораздо важнее представляется зависимость обоих государств (отдельно и вместе) от косвенных налогов. Главным источником общих доходов служили таможенные сборы (25 % в 1913 году). В Австро-Венгрии прямое налогообложение приносило лишь 13 % доходов бюджета.

Иными словами, из-за отсутствия должного налога на прибыль все континентальные государства испытывали нехватку средств, и для финансирования расходов (в том числе военных) им фактически приходилось полагаться на регрессивные налоги. Государственное устройство Германии и Австро-Венгрии, однако, порождало и другие препоны на пути совершенствования системы. Особенно важное значение имели разногласия центральных и региональных органов управления в рамках федеративной системы.

Другой источник средств для дорожающей внутренней и внешней политики — это, разумеется, заимствования. Как показано в таблице 14, одни страны пользовались этой возможностью охотнее, чем другие. И Германия, и Россия накопили после 1887 года крупный государственный долг. Тем не менее после перехода России [в 1897 году] на золотой стандарт курс рубля в стерлинговом выражении повысился, и ее внешний долг в 1890–1913 годах вырос лишь на две трети. В то же время объем государственного долга Германии увеличился более чем вдвое. Франция (в абсолютном выражении) также много занимала, хотя уже имела больше долгов, чем Германия (отсюда меньший рост ставок). Великобритания на этом фоне представляла собой необычную картину: в 1887–1913 годах объем ее государственного долга уменьшился. Этот успех тем более впечатляющ, если помнить, что Англо-бурская война (1900–1903) привела к дополнительным заимствованиям на сумму 132 миллиона фунтов.

Таблица 14. Государственный долг европейских стран, исчисленный в национальной валюте и фунтах стерлингов (1887–1913 гг.)

прим. “Германия” = имперский центр + союзные государства.

* Увеличение доли дано в стерлинговом выражении.

источники: Schremmer, Public Finance, p. 398; Mitchell and Deane, British Historical Statistics,

pp. 402f; Hoffmann el al., Das Wachstum der deutschen Wirtschaft, pp. 789f; Apostol, Bernatzky

and Michelson, Russian Public Finances, pp. 234, 239.

Повторюсь: беспрецедентный экономический рост не обернулся непосильным бременем. Более того, во всех четырех рассмотренных случаях совокупная задолженность в отношении к чистому национальному продукту сокращалась (табл. 15).

Таблица 15. Государственный долг европейских стран в виде доли чистого национального продукта (1887–1913 гг.)

прим. “Германия” = имперский центр + союзные государства.

источники: Schremmer, Public Finance, p. 398; Mitchell and Deane, British Historical Statistics,

pp. 402f; Hoffmann el al., Das Wachstum der deutschen Wirtschaft, pp. 789f; Apostol, Bernatzky

and Michelson, Russian Public Finances, pp. 234, 239; Hobson, Wary Titan, pp. 505.

У английского правительства имелась несравненная система заимствований, восходящая к XVIII веку. В отличие от ведущих стран континентальной Европы, Англия пережила эпоху войн (кульминация которой пришлась на Ватерлоо) без дефолта по своим облигациям и без обмана держателей государственных обязательств путем разгона инфляции (в этом был смысл решения в 1819 году вернуться к золотому стандарту). До 1873 года государственный долг Великобритании существенно превышал долг континентальных стран. Он был более чем в десять раз больше налоговых поступлений; а расходы на его обслуживание в 1818–1855 годах составляли около 50 % бюджетных расходов^{728}. Это заставило английских политиков избегать новых заимствований, и когда во время Англо-бурской войны они были вынуждены занимать, им стало не по себе. Эдвард Гамильтон из Министерства финансов заявил Асквиту в 1907 году: “Сумма денег, которую может собрать государство, небезгранична. Во время войны с бурами мы все считали иначе, но теперь знаем, что тогда существенно подорвали свой кредит заимствованиями”^{729}.