Впрочем, все это было больше похоже на фантазии. Вряд ли “влюбленности” в духе частных школ и Оксбриджа часто приводили к физическим связям. С 1914 по 1919 год за “непристойное поведение” с мужчинами были преданы военному суду 22 офицера и 270 рядовых и унтер-офицеров. При этом обычно офицеры спали с офицерами, а солдаты с солдатами: как скромно отмечал Лоуренс, “12-я казарма” доказала ему, что “Фрейд был прав”{1788}.
Для Джорджа Коппарда офицеры были далекими и непонятными существами, все общение с которыми происходило через унтеров. В окопах пропасть несколько сокращалась, но оставалась пропастью, как в материальном, так и в социальном смысле{1789}. В целом, насколько можно обобщенно говорить о таких вещах, солдатам нравилась в офицерах все-таки не красота, а готовность “испачкать руки”. Обычно хорошо отзывались о командирах, которые “копали землю и наполняли мешки песком… вместе со всеми” или “брались за лопату”{1790}. Как вспоминал поэт Айвор Герни, служивший рядовым, также ценилась определенная снисходительность. Так, он смог отказаться, когда один из офицеров спросил его: “Сможете проползти туда, Герни? Вот в ту яму”{1791}. С другой стороны, многие офицеры (включая уже упоминавшегося Гая Чепмена) признавали, что с трудом запоминали имена подчиненных — настолько часто менялся личный состав{1792}. Впрочем, солдаты, в свою очередь, нередко точно так же относились к офицерам, которые гибли даже чаще (во многом именно из-за попыток завоевать уважение солдат){1793}.
Как бы то ни было, вполне очевидно, что моральный дух лишь частично зависел от дисциплины и что избыток бессмысленной муштры в отношении солдат, которые уже побывали в настоящем бою, мог даже его подорвать, как это и произошло в Этапле. Как писал Уэстбрук, моральный дух в вооруженных силах зависит от пряников в виде жалования и наград не меньше, чем от кнута дисциплины, но в первую очередь опирается на моральные и социальные связи, объединяющие армию{1794}.
Пряники
Судя по воспоминаниям об армейской жизни времен Первой мировой, важное значение имели самые прозаические вещи — и в первую очередь все, что непосредственно делало жизнь удобнее. Можно привести список простых факторов, игравших наибольшую роль:
1. Теплая и удобная одежда. В сентябре 1915 года школьные учительницы из французского департамента Ду внесли свой вклад в дело помощи фронту, прислав солдатам 4403 вязаные балаклавы. Зимой те наверняка это оценили{1795}. Хотя британские офицеры ходили в сшитой на заказ одежде, их подчиненные носили грубую форму, которая редко подходила по размеру, а в прочих армиях дела обстояли еще хуже. Германская форма была намного дешевле, хорошие сапоги были предметом зависти (см. “На Западном фронте без перемен”), ну а в российской армии в 1914 году обуви просто не хватало и солдаты нередко шли в бой босыми. Хайлендские полки гордо продолжали носить килты (под передником цвета хаки), однако в окопной войне это было неудобно. В итоге от традиционной одежды им пришлось отказаться, когда оказалось, что иприт обжигает потную кожу — с катастрофическими последствиями для здоровья{1796}.
2. Бытовые удобства. Германские окопы обычно были устроены намного лучше британских. Британские солдаты крайне редко похвально отзывались в письмах домой об условиях, в которых они жили, зато немцы (см. иллюстрацию 1 7), когда захватывали английские окопы, часто бывали удивлены их убожеством. Напротив, англичан поражало “высокое качество” германских окопов по сравнению с их собственными “вшивыми ямами”{1797}. Отдельно следует упомянуть туалеты: германские солдаты уделяли неумеренное, почти непристойное внимание своим “клозетам”, в то время как более закомплексованные британские солдаты нередко обходились простыми канавами{1798}.
3. Пища. Почти все мемуаристы отмечают, что моральный дух сильно зависел от пайка. В “На Западном фронте без перемен” еда во многих отношениях выглядит центральным лейтмотивом. Запах бекона по утрам ободрял бойцов с обеих сторон (об этом вспоминали и Юнгер, и Лиддел Гарт). Напротив, как писал Джордж Коппард, “как только в пайках начинало чего-то не хватать, среди солдат распространялись бунтарские настроения”{1799}. Если опыт Юнгера был показательным, в германской армии качество солдатского пайка заметно ухудшилось во второй половине 1917 года (“жидкий суп… треть буханки хлеба… заплесневелое повидло”). Это имело важные последствия: когда весной следующего года немцы прорвали позиции союзников, они потратили драгоценное время на грабеж. Генерал-полковник Карл фон Эйнем жаловался, что его 3-я армия превратилась в “шайку воров”{1800}. Впрочем, не следует переоценивать этот фактор: само по себе стремление пограбить — неплохой стимул. В свою очередь, французские солдаты в письмах постоянно жаловались на плохое качество или нехватку пищи: “Нас девять раз подряд кормили солониной и сайгонским рисом, — возмущался один из них в июне 1916 года. — Они, наверное, считают нас курами”{1801}.
4. Выпивка. Первая мировая война не могла бы идти без алкоголя (и, возможно, еще без табака). Когда сержант Гарри Финч из Королевского Суссекского полка выдвинулся со своим отделением на нейтральную полосу накануне Третьего сражения при Ипре (31 июля 1917 года), его поразило, что большинство его людей заснули в ожидании сигнала к атаке. Это было результатом не только усталости, но и воздействия рома{1802}. “Если бы не ром, — позднее заявил один военный медик, — мы вряд ли выиграли бы войну”{1803}. Пожалуй, это было преуменьшением — в том смысле, что он не упомянул огромное количество другого спиртного, которое бойцы поглощали, когда не находились на передовой. Простые солдаты напивались при каждой возможности — как отмечал один офицер Хайлендского легкого пехотного полка, у них был к этому “удивительный талант”{1804}. Для Джорджа Коппарда настоящим кошмаром было “торчать в глухой деревне без денег на выпивку”, пока “офицеры наливались беспошлинным виски”. Аналогичным образом и во французской армии моральный дух сразу же падал, если вина не было, оно стоило слишком дорого или его невозможно было пить{1805}. Как писал солдатский поэт в окопной газете Aussie в июне 1918 года:
