25 июня возле юго-восточной оконечности о. Мельвиль мы нашли каменный знак, в котором оказалась жестянка из-под консервов с запиской Бернье от 16 августа 1909 г. Кроме записки, в жестянке находилась вырезка из какой-то канадской газеты 1908 г. с заметкой о снаряжении экспедиции Бернье. На обороте вырезки было напечатано телеграфное сообщение из Англии о том, что, согласно заявлению сэра Эдуарда Грея, сделанному в парламенте, «соглашение между Англией и Россией сделало бы фактически невозможной войну между какими бы то ни было европейскими державами». Читать это сообщение в июне 1917 г. было довольно курьезно.
Мы часто размышляли о том, как было бы приятно, если бы «Белый Медведь» теперь ожидал нас у о. Дили или в Зимней Гавани. Уже наступило лето, и переход по льду на Землю Бэнкса, предстоявший нам вследствие отсутствия «Белого Медведя», не обещал ничего приятного, так как идти приходилось по воде и талому снегу.
Найт до сих пор еще не участвовал в подобных путешествиях и знал об их трудностях только с чужих слов, а потому, как водится, особенно нервничал. Возмущенный тем, что тащиться вброд приходится из-за «Белого Медведя», Найт сделался откровеннее, чем прежде, и рассказал нам все, что происходило на этом корабле прошлым летом.
Оказывается, на «Белом Медведе» все были убеждены, что я и Стуркерсон — умалишенные, помешавшиеся на том, чтобы жить подобно дикарям на о. Мельвиль. Остальных наших спутников, даже и эскимосов мы якобы удерживали на о. Мельвиль против их воли, а наши путешествия на север были объявлены бессмысленными, так как никому, мол, неинтересно знать, много ли или мало островов в этом районе. Когда Уилкинс отправился с корабля на юг, а Стуркерсон — на север, было решено, что «Белый Медведь» не сделает серьезной попытки идти к о. Мельвиль, но лишь симулирует такую попытку. Эта симуляция была настолько явной, что перед отплытием к проливу Принца Уэльского оставили в бухте Динс-Дендас охотничью партию, чтобы она заготовила запас оленины ко времени возвращения корабля.
Насколько было известно Найту, в районе пролива Принца Уэльского все лето стояла необычайно теплая погода, и немногочисленные льдины, которые сначала виднелись в проливе, впоследствии совершенно исчезли. Тем не менее, «Белый Медведь» повернул на юг и, пройдя сотню миль, остановился в бухте Уокера больше чем за месяц до окончания обычного периода навигации.
Здесь я вынужден нарушить хронологическую последовательность изложения и, несколько забегая вперед, указать, что произведенное впоследствии официальное дознание подтвердило все факты, сообщенные Найтом. Единственная неточность его рассказа заключалась в том, что можно было подумать, будто капитан Гонзалес действовал под давлением команды. В действительности же оказалось, что на капитана падает значительно большая доля вины.
Сам Найт, пока находился на корабле, до некоторой степени сочувствовал тем, кто был недоволен моим образом действий. Но во время нашего весеннего путешествия взгляды Найта постепенно изменились. Он понял интерес и увлекательность нашей работы и начал сознавать ее значение, а также сделался сторонником «существования за счет местных ресурсов».
16 июля мы достигли Зимней Гавани и склада Бернье, а затем покинули о. Мельвиль и направились к Земле Бэнкса.
Переход по льдам через пролив Мельвиль, как мы и предполагали, оказался не особенно приятным. На льду уже образовались каналы, по которым собакам приходилось плыть, буксируя сани. Влезая на скользкие ледяные холмики, мы рисковали, что сани соскользнут боком и опрокинутся. Погода стояла дождливая, а 21 июля разразился необыкновенно сильный ливень.
В тех местах, где талая вода стекла в соседние полыньи, было бы легче идти, если бы не острые ледяные иглы. Ходьбу по ним наша собственная обувь могла выдержать неделю-другую, но тонкие холщевые «башмаки» наших собак изнашивались за полдня, и даже при самом тщательном присмотре не удавалось предохранить их лапы от поранений. При этом больше всего страдали те собаки, которые работали усерднее других, так как собака, которая тянет сани изо всех сил, ступает на ледяные острия вдвое тяжелее, чем та, которая лишь притворяется, будто тянет.
Сапсук, который был одной из наших лучших собак, изранил себе лапы так сильно, что нам пришлось выпрячь его и позволить ему идти налегке за санями. Впоследствии эта льгота была распространена на трех других пострадавших собак. Сапсук все время держался возле саней, тогда как остальные «инвалиды» иногда отставали на целую милю.
Однажды, в конце перехода через пролив, я шел впереди партии и увидел белого медведя, приближавшегося со стороны Земли Бэнкса. Мы остановили обе упряжки, и я прилег на лед, чтобы выждать, пока медведь подойдет поближе. К несчастью, он влез на торос, и вследствие этого одна из собак разглядела силуэт медведя на фоне неба; через мгновение все собаки залаяли. Медведь догадался об опасности и стал удаляться тяжеловесным галопом. Я выстрелил с расстояния примерно в 400 шагов. Впоследствии оказалось, что пуля пробила плечо зверя. Он продолжал бежать, но уже медленнее.
Мое внимание сосредоточилось на медведе, а мои спутники были заняты тем, что удерживали обе упряжки. Вдруг мы увидели, что Сапсук гонится за зверем и уже приблизился к нему на половину расстояния.
Выше я дал описание эскимосского способа охоты на медведя и указал, почему я никогда не применяю его. Но на этот раз нам поневоле пришлось к нему прибегнуть. Я сразу же вспомнил, что Сапсук еще ни разу не имел дела с медведем и не сможет вовремя остеречься. Из числа остальных наших собак две, купленные на о. Виктории, были нам рекомендованы как хорошие «медвежьи» собаки, а другие две отличались поразительным проворством. Мы поспешно спустили с привязи всех четырех, надеясь, что они успеют добежать до медведя раньше, чем Сапсук. Но наша надежда не оправдалась. Сапсуку раньше случалось есть медвежатину, и теперь он летел к зверю, как стрела, очевидно, считая его не столько противником, сколько пищей. В бинокль я увидел, что Сапсук самым наивным образом подбежал к медведю и укусил его, по-видимому, воображая, что начинает не битву, а обед. Зверь ответил ударом лапы, парализовавшим бедного Сапсука, который плашмя упал на лед. Через минуту подоспели другие собаки и окружили медведя; но, наученные горьким опытом Сапсука, все они, за исключением одной собаки с о. Виктории, не решились подойти к зверю вплотную.
Эта собака, которой Эмиу дал кличку «Тайп», вела себя великолепно, и если бы таких было две-три, они смогли бы удержать медведя без всякой опасности для себя.
Тайп нисколько не был взволнован и даже не лаял. Когда медведь поворачивался в его сторону, он, как хороший стратег, отступал на безопасное расстояние, т. е. шагов на пять. Но, как только медведь поворачивался к другой собаке, Тайп подбегал и, хладнокровно нацелившись, кусал его за пятку. По-видимому, укусы были очень болезненны, так как зверь каждый раз быстро оборачивался; но Тайп отскакивал еще быстрее и останавливался на почтительном расстоянии и с таким равнодушным видом, что медведь не мог сообразить, которой из собак мстить за укус.
Однако другие собаки, вместо того чтобы оказать поддержку Тайпу, только лаяли и с трудом увертывались от ударов медвежьих лап. Чтобы не попасть в собак, мне пришлось подойти ближе. Выждав удобный момент, я прикончил зверя выстрелом.
Вернувшись к Сапсуку, я тщательно осмотрел и ощупал его. Наружных повреждений не оказалось, кроме пары глубоких ссадин, и все кости, по-видимому, были целы; но удар пришелся по крестцу, и задние лапы были парализованы. Я все же надеялся, что собака выживет, и, когда мы остановились на ночлег, устроил ей удобную постель из медвежьей шкуры. На следующее утро Сапсуку стало лучше, но он все еще не мог встать, а потому мы уложили его на подстилку в сани Эмиу и повезли с собою.
Добравшись до Земли Бэнкса, мы остановились на несколько дней у мыса Рессельс, чтобы из брезента нашей лодки сделать вьюки для собак. Во время этой стоянки Сапсук поправился настолько, что уже смог ходить. 28 июля мы выступили в путь к мысу Келлетт.
