Мы внесли еще одно нововведение в жизнь полярного исследователя. Мы не только намеревались жить охотой, когда не будет больше провианта, но и ели вдоволь, пока он у нас был. Мы шли по льду, который плавал на неведомом океане, вдали от всех исследованных человеком стран, и не собирались скоро вернуться назад. Я прочел, кажется, всю полярную литературу, но мне ни разу не пришлось прочесть о какой-либо экспедиции, которая, при подобных обстоятельствах, не стала бы экономить каждой крошки съестного. С гордостью я указал на это моим товарищам; так же уверенно был настроен Стуркерсон: он годами жил охотой и обладал темпераментом охотника; у Уле были кое-какие сомнения на этот счет, но он держал их про себя.

До 25 апреля мы шли днем, а спали ночью. Но, начиная с этого дня, мы предпочли путешествовать по ночам. Время было слишком позднее, чтобы строить снежные хижины, и ночью было достаточно светло. Хотя в моем дневнике того времени ежедневно попадаются записи, выражающие радость по поводу того, что держатся холода и западные ветры, температура днем настолько повышалась, что снег местами таял, хотя в тени она еще была ниже нуля. Мы устраивались в наших дневных лагерях с большим комфортом, так как палатки, защищая нас от ветра, свободно пропускали солнечные лучи; нам было тепло, иногда даже слишком жарко. Сохранять нашу одежду сухой стало очень просто: стоило ее только развесить утром на солнце, и к вечеру она уже высыхала.

Двадцать пятого апреля мы прошли расстояние в 24 мили, — это был хороший день, но с плохим концом. Когда мы уже собирались расположиться лагерем, произошло то, чего мы давно опасались: подул восточный ветер с туманом и легким снегопадом, Это означало дрейф на запад; если бы мы собрались идти на восток, мы бы встретили полыньи, идущие на север и на юг, параллельно далеким берегам Земли Бэнкса и о. Принца Патрика, что затруднило бы подход к этим землям.

С восточным ветром пришло тепло, и полыньи, образовавшиеся вследствие подвижки льда, больше уже не замерзали. Когда температура держится на 20–40° ниже нуля в феврале или марте, появление полыньи не имеет серьезного значения. Она может задержать на один день, но уже на следующий день она покрывается льдом, и можно пересечь ее, если она лежит на нашем пути. Иногда обстоятельства складываются даже так удачно, что полынья вскрывается в направлении нашего пути; тогда путешественнику не остается желать ничего лучшего: если он находит полынью уже замерзшей, он как бы выходит из леса на мощеную дорогу; если же полынья еще открыта, он может быть уверен, что в течение одной ночи она превратится в «бульвар», прочный и удобный для ходьбы. Но в конце апреля, если даже полынья тянется по направлению нашего пути, и лед, достигающий толщины в 15–25 см, существует уже целую неделю, он все же мягок и ненадежен, поскольку нельзя ждать сильного мороза; идти по такому льду не безопасно, и приходится искать мост из более старого льда.

Восточный ветер и наше теоретическое знакомство с ледовыми условиями заставили нас изменить направление. Мы находились приблизительно на 75° с.ш. и 141° з.д. Если бы мороз простоял еще хоть две недели (или, как мы обычно говорили, «если бы мы вышли двумя неделями раньше»), мы смогли бы подняться еще на 2° севернее, затем повернуть на восток, чтобы выйти к юго-западной оконечности о. Принца Патрика. Но сейчас время было упущено. Поэтому мы решили идти кружным путем к мысу Альфреда на северо-западной оконечности Земли Бэнкса. К тому времени у нас оставалось 147 фунтов провианта для людей и 74 фунта продовольствия для собак, что составляло запас для людей на 15 дней и для собак на 10.

Первые дни после того, как мы повернули к мысу Альфреда, мы шли по гладкому, ровному льду; местами встречались вполне проходимые полыньи, так что мы могли проходить по 15–25 миль в день. В ночь на 3 мая полуночное солнце в первый раз осталось на горизонте, спрятавшись лишь на одну треть.

Первые 10 дней мая мы были в непрерывной тревоге. Солнце безжалостно поднималось все выше и выше, мы опешили к Земле Бэнкса, подгоняемые страхом перед наступающим летом. 5 мая истощился наш запас керосина, но в полыньях не видно было тюленей, а мы не решались останавливаться, чтобы искать их, так как нам был дорог каждый час. Когда же нужно было топливо для приготовления пищи, нужда делала нас изобретательными. Наши постели состояли из двух медвежьих шкур, и у нас была пара ножниц. Длинный волос этих шкур оказался подходящим топливом, хотя и не слишком ароматным. Полшкуры было достаточно, чтобы сварить еду на целый день. В течение долгого времени мы объедались, чтобы поскорее уменьшить наш груз, и теперь наши сани были почти пусты, и — единственный раз за всю нашу экспедицию — мы перешли на половинные порции. Мы прибегли к этому, так как не хотели останавливаться для охоты, ибо мы были уверены, что с наступлением тепла станет гораздо труднее идти, и мы, быть может, не доберемся до Земли Бэнкса раньше следующей зимы. Это, в свою очередь, поведет к тому, что мы не встретимся с «Полярной Звездой» у Норвежского острова, как было условлено. Собаки тоже были переведены на половинные порции, вследствие того же опасения, что летняя погода помешает нам добыть пищу и для них.

Перечитывая мой дневник того времени, я вижу, что настроение у нас было довольно тревожное. Вера наша была крепка, но, как это бывало с верующими во все времена, порою на нас нападали сомнения. Теория принадлежала мне, поэтому я свободнее, чем кто-либо из моих спутников, мог критиковать ее. Иногда вечером, после тяжелого дневного перехода, мне случалось писать в своем дневнике, что, быть может, правы эскимосы, промышленники и полярные исследователи и на полярном льду может оказаться мало пищи. Мы проходили полынью за полыньей, не видя ни одного тюленя. Однако я припоминал, что в изобилующих тюленями водах северной Аляски я проводил дни и даже недели, высматривая их, и они все не показывались, но в один прекрасный день я подходил к воде и находил их с дюжину, плавающими на расстоянии выстрела. Я верил и надеялся, что то же повторится всюду, где нам придется остановиться для охоты.

Кроме приближавшегося лета, было еще основание спешить к Земле Бэнкса. Эскимосы, китобои и полярные исследователи утверждают, что тюлени чаще водятся поблизости от земли, чем в глубоких водах вдали от берега. Если это верно, то чем ближе мы подошли бы к Земле Бэнкса, тем больше мы имели бы шансов достать себе пищу, когда истощатся наши запасы.

Быть может, в связи с тем, что мы были на уменьшенных порциях, в моем дневнике часто встречаются записи о сравнительных преимуществах разных видов пищи. У нас были с собою пеммикан, ветчина, масло, гороховая мука, рис, шоколад и сгущенное молоко. Мы все были согласны, что 2 кг гороховой муки с маслом или с ветчиной в день на троих лучше, чем 3 кг пеммикана и сухарей. Прежде всего, обычный завтрак полярного исследователя, состоящий из пеммикана, сухарей и чая, вызывает жажду; ее легко утолить, глотая снег, если быть свободным от странного предрассудка, будто глотать снег опасно; но все же лучше не испытывать жажды.

За исключением религии, нет такой области человеческой мысли, где привычка и предрассудок настолько заменяли бы знание и логику, как в вопросах питания. Неудивительно поэтому, что опыты над питанием, особенно когда они производятся под давлением суровой необходимости, дают результаты, как раз противоположные ожидаемым. Я не встречал никого, кто допустил бы мысль, что ему может понравиться, как ежедневное блюдо, суп из риса, масла, шоколада и сгущенного молока, сваренных вместе. Но многие участники наших экспедиций, побывавшие на этой диете, предпочитают это блюдо всем другим испробованным нами блюдам. Некоторые из наших людей, бывшие прежде моряками и успевшие приобрести определенные вкусы, предпочитали рису гороховую муку. Теоретически надо признать, что гороховая мука была бы, несомненно, предпочтительнее риса, если бы не было шоколада, но поскольку был шоколад, заключавший в себе протеин, я предпочитал рис, хотя бы потому, что его легко варить.