Итак, метод Пири превосходен, но применим лишь в известных пределах. Из его рассмотрения ясно, почему он оказался для нас неприемлемым. Чтобы выполнить задание канадского правительства, нам предстояло совершать путешествия на значительно большие расстояния, чем это делал или мог делать Пири. Для «системы этапов» у нас не было достаточного числа людей и саней, хотя собак мы могли купить. Таким образом иначе, чем «за счет местных ресурсов», мы совершенно не могли бы путешествовать.

После долгого обсуждения всех доводов за и против моего плана мне, наконец, удалось набрать среди участников экспедиции минимальную необходимую мне группу добровольцев; сопровождать меня на протяжении всего пути соглашались Бернард, Мак-Коннелль (который, впрочем, отсутствовал в данное время) и Уилкинс, а идти во вспомогательной партии вызвались Кроуфорд, Иогансен, Нэменс и Чарльз Томсен. Из числа лиц, не принадлежавших к составу экспедиции, к нам присоединились Стуркерсон, Уле Андреасен и Кэстель. Имелось также четыре добровольца с «Белого Медведя», но использование их теперь не являлось необходимым, так как я на него рассчитывал лишь на случай, если бы не удалось найти других людей.

Налицо были все, кроме Мак-Коннелля, который уехал к мысу Холкетт, чтобы перевезти Дженнесса к о. Бартер для археологических работ. Мак-Коннеллю уже давно пора было вернуться, и его отсутствие начинало меня беспокоить. Мне очень хотелось иметь его своим спутником; кроме того, нам пригодились бы его собаки и сани.

Кэстеля я завербовал на «Бельведере», где он служил матросом. Я знал его еще с 1906 г. и был о нем самого лучшего мнения. Уле Андреасен был брат капитана Андреасена. Об Уле у меня еще не составилось определенного впечатления, но, во всяком случае, он обладал весьма ценной способностью оставаться веселым при любых обстоятельствах и никогда не скучать, хотя бы в пустыне и в полном одиночестве.

Капитан Бернард, несмотря на свой 56-летний возраст, был одним из лучших моих спутников. Он отлично умел править собаками, а также изготовлять и ремонтировать сани.

Биолог Фриц Иогансен шел с нами, чтобы, по мере возможности, производить океанографические и биологические наблюдения. В пути он так воодушевился, что, вопреки первоначальным намерениям, не захотел возвратиться со вспомогательной партией и пожелал сопровождать нас до конца путешествия. Но я убедил его не делать этого, так как на берегу оставалось много биологических приборов, с которыми никто, кроме Иогансена, не умел обращаться, так что они остались бы неиспользованными. Впоследствии оказалось, что я был прав, так как по количеству собранных научных данных Иогансен опередил почти всех остальных исследователей, участвовавших в нашей экспедиции.

На третий день после моего возвращения мы уже были готовы отправиться к мысу Мартина и оттуда на лед. Но тут вмешалась сама природа. С юго-востока поднялся один из сильнейших штормов, какой нам когда-либо довелось испытать. Он задержал нас на 2–3 дня, после чего наш караван двинулся в путь. Через два дня мы прибыли на место.

По дороге к мысу Мартина мы видели на облачном небе над морским льдом черные полосы: очевидно, это было отражение открытой воды, находившейся недалеко от берега. По рассказам эскимосов, китобоев, а также и наших людей, мы знали, что за месяц или два до того береговой лед на всем видимом пространстве был неподвижен и очень гладок. По-видимому, он с самого января оставался не взломанным на расстоянии, по крайней мере, 20–30 миль, так как до последнего шторма, с берега нигде не было видно «водяного неба». Если бы мы вышли хоть на неделю раньше, то могли бы гораздо быстрее отойти от берега и пройти по морскому льду эти первые 20–30 миль, которые являются самой трудно проходимой зоной, так как, чем ближе берег, тем больше встречается препятствий на пути.

Теперь перспективы были не блестящи. Водяной отблеск виднелся так высоко в облаках, что открытая вода, очевидно, находилась не дальше 4–5 миль от берега. Нам оставалось только надеяться, что наступит тихая и холодная погода; тогда молодой лед закроет полыньи, из которых старый лед был угнан ветром в открытое море. Но именно такой погоды мы нескоро дождались. Когда буря утихла, стало тепло, как весной, хотя время было зимнее. Временами температура поднималась почти до нуля. Это нас смущало, потому что после бури лед обычно подвижен; для того, чтобы он стал плотным и проходимым, требуется мороз в 30–35° ниже нуля.

В субботу, 22 марта 1914 г., мы двинулись в путь по льду, к северу от мыса Мартина. Мы сделали это с опозданием на 3–4 недели. Солнце с каждым днем стояло все выше, и приближалась весна, когда движение по льду Полярного моря становится трудным и небезопасным. Но после того как «Карлук» потерпел неудачу, мы должны были отправиться во что бы то ни стало. Теперь или никогда! Как канадское правительство, так и сочувствующие нашему делу круги отказали бы нам в дальнейшей поддержке, если бы нам не удалось чего-либо достигнуть этой же весной.

В моем дневнике имеются некоторые записи о нашем снаряжении. Первая упряжка, под управлением капитана Бернарда, состояла из семи собак, тащивших 462 кг груза. Затем шел Уилкинс с семью собаками и грузом в 358 кг. Далее — Кэстель с пятью собаками и 292 кг и, наконец, Стуркерсон с шестью собаками и 435 кг. Андреасен и Иогансен были наготове, чтобы оказать помощь любой упряжке, если бы сани опрокинулись в снежный сугроб или перевернулись. Я шел впереди, тщательно выбирая путь между массами торосистого льда, совершенно непохожего на ту ровную гладкую поверхность, которую представляют себе люди, видевшие только озерный лед; в действительности зимний торосистый лед полярных морей напоминает нечто среднее между цепью невысоких гор и внутренностью гранитной каменоломни.

В первые часы пути мы вполне успешно продвигались вперед. Но шторм, прошедший 17 марта, разломал береговой лед в 9 км от берега, так что после 3 часов пути мы подошли к той зоне, где кончался береговой припай и начинался движущийся пак. Здесь перед нами оказался «архипелаг» из больших льдин, плавающих среди каши из мелко битого льда и движущихся на восток со скоростью около полумили в час.

Эта полоса мелко битого льда, образующаяся там, где пак разбивается о кромку припая, является наиболее опасной зоной для полярного исследователя. Мы все же надеялись, что ночью ударит сильный мороз. Температура в 30–35 градусов ниже нуля при утихшем ветре так уплотнила бы лед, что он сделался бы проходимым, хотя и не вполне безопасным. Но, несмотря на тихую погоду, температура не опускалась ниже -18° C, и, хотя лед около нас двигался слабо, наутро мы увидели мало утешительную картину.

Напором с моря льдины прижимало одну к другой и к береговому припаю. Так как время года было слишком позднее, чтобы ждать более благоприятных условий, мы двинулись по этому непрочному льду и прошли около 2 км, переходя с одной льдины на другую там, где их края соприкасались, иногда мы переходили и через узкие трещины, заполненные мелко битым льдом; он выдерживал собак и сани, но люди были вынуждены опираться всей своей тяжестью на хорей, чтобы не провалиться в воду. Некоторые все же провалились настолько, что промочили ноги.

Затем наше продвижение было приостановлено уже не тяжелыми ледовыми условиями, а несчастным случаем, который легко мог стать роковым. Капитан Бернард с передовой упряжкой по-прежнему шел непосредственно за мною, когда мы переходили через небольшой торос, высотой не более 1 м, круто спускающийся к поверхности льда. Обычно такой торос не является серьезным препятствием, так что я даже не оглянулся. Бернард держался руками за хорей и, когда запряжка спускалась, не успел его выпустить. Тяжестью саней Бернард был сброшен вперед и упал вниз лицом, ударившись о хорей. Кто-то (по-видимому, не сам Бернард) слабо вскрикнул. Когда я оглянулся, Бернард сидел на льду, держась руками за лоб; через минуту он опустил руку и хотел было подняться, но на глаза ему свесился лоскут сорванной со лба кожи, обнажая череп и покрыв почти все лицо до самого рта. Дугообразная рана начиналась выше наружного края левого глаза и шла через весь лоб до наружного края правого глаза.