9 апреля мы прошли только 2 мили к северу, так как поднявшийся шторм заставил нас остановиться. Уж целый час юго-западный ветер все крепчал, и снег падал тяжелыми хлопьями, когда мы решились выбрать место для стоянки. Мы выбрали его с подветренной стороны тороса в 10 м высотой, чтобы использовать торос как прикрытие; но только мы начали устраиваться, Андреасен (которого мы всегда называли «Уле», а потому я его буду так называть в этой книге и впредь) заметил трещину во льду. Тогда возник вопрос, где опасность больше — вблизи тороса или подальше от него. Наконец, мы остановились на открытом гладком льду, поставили там палатку и построили снежную стену с наветренной стороны, чтобы защититься от бури. События показали, что мы обязаны были жизнью Уле, заметившему трещину, благодаря чему мы не устроили своего лагеря у тороса.

Шторм свирепствовал с необычайной силой. Лед ломался вокруг нас, и нам было ясно, чем это грозит. Двухметровый лед распадался на глыбы, которые могли горою надвинуться на нас; понятно, какие это имело бы последствия. Для тех, кто никогда не видел такого движения льдов, можно привести аналогию с высыпанной на стол кучей пиленого сахара, слегка подвигаемой рукой; если сравнить величину куска сахара с хлебной крошкой, то соотношение будет приблизительно такое, как между размерами надвигающейся льдины и нашей палатки, и можно себе представить, что осталось бы от нас после прохождения такого тороса. Иногда льдина высотою в 15 м, поднимаясь в течение 10 минут, становилась отвесно, а через мгновение, немного перевесившись вперед, подламывалась на уровне воды и падала. Такая льдина раздавила бы нас, как мух. Сознавая опасность, мы бодрствовали до поздней ночи. Но попытаться предпринять что-либо было бы еще опаснее, чем лежать в палатке. Выйти из палатки и блуждать в кромешной тьме, когда густые хлопья снега залепляют глаза, значило бы не уходить от опасности, а идти к ней. С вечера мы выбрали место, казавшееся нам безопасным, и благоразумно его держались.

Я бы хотел, чтобы поэты и все пишущие о «вечном безмолвии севера» были здесь с нами во время этой ночной вакханалии. Нельзя даже сказать, что мы слышали грохот ломающегося льда. Его заглушали шум бури и хлопанье палатки. Мы только чувствовали его по непрерывному сотрясенью нашего ледяного пола. Но человек привыкает ко всякой опасности и скоро устает от непрерывного ожидания ее. Поэтому, около часа ночи мы все уже спали, хотя и не слишком крепко. Около 5 часов утра шторм настолько утих, что меня разбудил вой собаки, который часом раньше не был бы слышен. Оказалось, что веревка, которой была привязана эта собака, чуть не утащила ее в воду медленно раскрывшейся трещины. Стуркерсон отвязал собаку и пришел нам сказать, что в 10 м от нашей палатки образовался торос в 5 м высотой. Позднее я видел, что этот торос состоял из огромных глыб льда, так что любая из них, обрушившись на нашу палатку, положила бы мгновенный и безвременный конец нам и нашим планам. Следы медведя на снегу указывали, что крупный самец прошел во время пурги в 5 м от нас и в 2 м от собак. Мы, конечно, ничего не знали о его посещении; вероятно, и собаки его не заметили. Надо думать, что и медведь не почуял нашей близости.

Насколько лед передвинулся за ночь, видно было хотя бы по тому, что следы медведя, которые мы видели в одной миле от нашего лагеря, теперь оказались всего в 300 м от нас.

Одним из последствий бури 9 апреля было то, что сравнительно гладкий лед превратился в хаотическое нагромождение торосов. Зато снег, падавший в течение нескольких дней мягкими и густыми хлопьями, за время бури настолько уплотнился, что наши ноги почти не оставляли на нем следов. Это несколько уменьшало трудности пути по острым льдинам. Но истинное блаженство доставили нам наступившие холода с легким северо-западным ветром и очистившийся воздух; этот период длился целых 2 недели. Вместо 10–12° установился благоприятный для нас мороз в 25–35°.

Буря, естественно, вызвала подвижку льда в течение 1–2 дней, но наступивший после бури мороз сковал ледяные поля, так что в этот день мы сделали 13 миль, а в каждый следующий проходили еще больше; мороз все держался, а лед, по мере нашего удаления от берега, становился все глаже; отойдя на 100 миль от берега, мы могли уже проходить по 20–25 миль в день. 13 и 14 апреля мы шли по огромным полям блестящего льда, несомненно, образовавшегося в текущем году. Так как молодой соленый лед никогда не бывает блестящим, очевидно, эти поля образовались в пресной воде устья р. Маккензи и, отломившись, были отнесены дрейфом на 100 миль к западу.

Хотя лед был достаточно плотен, мы все же через каждые 10–15 миль натыкались на различной ширины полыньи, направленные на восток и на запад; иногда нам попадалась полынья в полмили шириной, но, идя вдоль нее в ту или другую сторону, мы обычно доходили до такого места, где выступ нашего поля соприкасался с таким же выступом соседнего, так что мы могли перешагнуть на него. Во многих полыньях мы производили измерения глубины, но при том количестве линя, которым мы располагали, лот ни разу не достиг дна, так что мы можем, только сказать, что глубина была больше 1 386 м. Когда мы покидали берег, у нас было больше линя, но мы частью порвали, частью потеряли его при различных промерах.

Найдем ли мы тюленей в глубоких водах вдали от берега — вот вопрос, который постоянно вставал перед нами в Аляске, причем не только все полярные авторитеты, но и большинство китобоев и прибрежных эскимосов решали его отрицательно.

Мы, конечно, тщательно выискивали следы тюленей. Здесь нам пригодился наш долголетний охотничий опыт. He-охотник будет бродить по лесу, не замечая следов оленя, но эти следы будут явственно видны охотнику, хорошо изучившему лес и нравы животных. Точно так же человек, лишь тогда узнающий о присутствии тюленя, когда тот высунет голову из воды, может долго ходить по полярному льду и остаться при своем первоначальном убеждении, что там нет животных, пригодных в пищу.

Тюленей находят почти исключительно под однолетним льдом. Этот лед большей частью нагроможден торосами, где тюлень жить не может; но кое-где попадаются ровные места, частью покрытые снегом, а частью — там, где снег смело ветром, — с открытой поверхностью. Если внимательно осматривать каждый шаг проходимого пути, можно заметить то тут, то там трещины на льду, если, конечно, тюлени вообще водятся в этой местности. Предположим, например, что прошлой осенью, когда молодой лед только формировался и еще представлял собою «ледяную кашу», какой-нибудь тюлень высунул голову, чтобы дышать; при этом он не только проломал лунку в 15–25 см диаметром, но сделал это так стремительно, что разбросал кругом обломки льда. Очертания такой лунки видны много месяцев спустя, но еще заметнее мелкие куски льда вокруг нее.

У нас в санях еще оставалось достаточно продовольствия, и мы стремились продвигаться как можно быстрее. У нас не было времени останавливаться у полыней в поисках тюленей, а когда мы все же почему-либо останавливались, мы их ни разу не видели. Но почти ежедневно нам попадались трещины на льду, указывавшие на то, что тюлени были здесь в сентябре, или октябре, а если они были здесь в сентябре, то можно быть уверенным, что они снова появятся в апреле. Итак, мы шли вперед с непоколебимой верой в нашу теорию, неопровержимая логика которой была мне ясна с самого начала.

15 апреля 1914 г. я впервые построил сам снежную хижину, хотя уже в 1907 г. я печатал статьи о том, как именно их следует строить. Во время экспедиции 1906–1907 гг. я в первый раз имел случай наблюдать постройку снежной хижины эскимосами. Это показалось мне очень простым делом, хотя в обширной полярной литературе постройка снежных хижин изображается как нечто непостижимое для белых, доступное только национальному таланту эскимосов.

В эту нашу экспедицию мы до апреля не строили снежных хижин, потому что весьма некстати для нас стояла теплая погода; когда же наступили морозы, мы торопились идти вперед, используя каждый момент, а раскинуть палатку отнимает, конечно, меньше времени, чем построить снежную хижину, особенно когда это делают неопытные люди. Но вечером 14 апреля у меня сделался легкий приступ снежной слепоты, а ночью перед нами предупредительно раскрылась полынья, что дало нам лишний повод для остановки. Таким образом, представилась долгожданная возможность применить на практике мои теоретические познания о постройке снежных хижин, и мы в течение 3 часов соорудили хижину, имевшую внутренний диаметр в 3 м при высоте в 2 м. Она была построена не хуже тех сотен хижин, которые мне пришлось сооружать впоследствии, с той только разницей, что после некоторой практики мы втроем сооружали такую хижину за 45 минут.