Считаю необходимым воздать должное способности моих спутников приспособляться к новому образу жизни. На «Карлуке» им не нравилось тюленье мясо, которое судовой кок приготовлял с разными ухищрениями, чтобы заглушить его специфический запах и вкус; однако все безропотно ели это кушанье. Когда же мы убили первого тюленя после ухода с корабля, разрезали мясо на куски, опустили в холодную воду, довели ее до кипения и, по эскимосскому обыкновению, выложили мясо на блюдо недоваренным, все три моих спутника признали, что в таком виде тюленье мясо гораздо вкуснее, чем было на корабле. Уилкинс даже нашел, что оно напоминает свежую баранину, к которой он привык, так как вырос в Австралии. Впрочем, я и раньше слышал от многих, что тюлений жир сходен на вкус со свежим бараньим жиром. Вообще люди, которые, подобно моим спутникам, привыкли к разнообразной пище, менее предубеждены против новых видов еды, чем люди, привыкшие к простому и однообразному питанию.

Ввиду того, что многие современные теории человеческой диететики основаны на опытах с крысами или морскими свинками, подобные же умозаключения по аналогии от собак к людям должны быть не менее интересны и поучительны. Поэтому я хотел бы сообщить здесь о некоторых наших опытах кормления собак непривычной для них пищей. В 1908 г., на пути к устью р. Маккензи, я купил упряжку, состоявшую из собак, выросших на «диете» из пресноводных рыб, с добавлением оленины, кроличьего и, может быть, куропаточьего мяса. Когда мы прибыли на морское побережье, трудно было заставить этих собак есть тюленье мясо. Я предположил, что их смущает не вкус его, а запах: во-первых, собаки даже не брали в рот тюленьего мяса, а во-вторых, вкусовые нервы у собаки, вероятно, не особенно чувствительны, так как она всегда глотает пищу очень быстро. Чтобы опыту не мешало острое обоняние моих собак, я попробовал кормить их более или менее гнилым тюленьим мясом, так как в этом состоянии оно не отличается своим запахом от гнилой оленины: все виды гниющего мяса пахнут одинаково. Придуманное мною средство сразу же подействовало, и, постепенно переводя собак на все более свежее тюленье мясо, мы вскоре приучили их к нему. Впоследствии мы подобным же способом приучили тех же собак есть гусей, от которых они отказывались целую неделю.

Через несколько лет я купил на побережье Ледовитого океана двух собак, выросших преимущественно на тюленьем мясе. Первая собака в течение недели отказывалась есть гусей; опыт прекратили из-за недостатка времени. Вторая собака отказывалась есть оленину, и пришлось принудить ее к этому голодом, так как опыт производился зимой, когда невозможно было довести мясо до гниения.

Летом 1914 г., на Земле Бэнкса, мы попробовали приучить наших собак есть волчье мясо. Опыт производился в «лабораторных условиях». Собак держали на привязи и ежедневно ставили возле них чашку пресной воды, возле которой клали кусок волчьего мяса; последний оставляли на весь день, а затем уничтожали, чтобы оно не начало гнить, так как мы хотели определить продолжительность голодания, которое заставило бы собак есть свежее волчье мясо, сохранившее весь свой запах. Из шести собак пять «сдались», одна за другой, в течение второй недели; но к вечеру четырнадцатого дня последняя собака (самая старая из них, чем, вероятно, и объясняется ее упорство) еще не дотронулась до мяса. Перед началом опыта она была самой жирной, но к концу второй недели превратилась почти в скелет.

Нам предстояла поездка, для которой нужны были все шесть собак, а потому испытание пришлось прекратить.

Возможно, что если бы оно продолжалось, то последняя собака упорствовала бы до самой смерти. Я знаю как по собственному опыту, так и по рассказам других лиц, что когда человек голодает, то ощущение голода достигает наибольшей силы приблизительно на второй или третий день и притупляется задолго до четырнадцатого дня голодовки.

Здесь изложены лишь некоторые из моих опытов и наблюдений по вопросу о «диететике» собак. Сделанные мною общие выводы заключались в следующем. Собаки, выросшие возле судов и привыкшие добывать пропитание в кучах отбросов, охотно едят всякую предложенную им пищу. Вообще, собака, привыкшая к разнообразию в еде, по-видимому, не боится нового. Собаки старше года, которые выросли на «диете», состоявшей лишь из двух-трех видов пищи, всегда сначала отказываются от совершенно непривычной пищи. При этом они руководствуются не вкусом, а обонянием; если дать им новое мясо достаточно гнилым, чтобы естественный запах был заглушен гнилостным, то собаки охотно едят такое мясо, не отличая его от знакомого.

Охотники и туземцы утверждают, что собаки не едят мяса волков к лисиц, так как испытывают отвращение к «каннибализму» в отношении родственных им животных. Но я нашел, что нежелание собак есть волчье мясо является не более сильным, чем нежелание есть оленину или гусей, когда эта пища оказывается абсолютно непривычной. После того как удалось заставить собаку есть волчье мясо, она привыкает к нему так же, как и ко всякой другой пище.

«Предубеждение» против незнакомой пищи бывает тем сильнее, чем старше собака; среди собак одинакового возраста, по-видимому, самки являются более «консервативными», чем самцы.

Я полагаю, что в области «диететики» собак было бы интересно произвести дальнейшие опыты в следующих направлениях. Взяв щенков от одной и той же матки, кормить одного из них в течение двух лет бараниной, другого — рыбой, третьего — говядиной и, может быть, четвертого — вегетарианской пищей. Опыт будет еще интереснее, если для каждой диеты взять самца и самку. Судя по нашим опытам, можно предположить, что через два года собака, питавшаяся бараниной, откажется от говядины и от рыбы, а собака, питавшаяся рыбой, откажется от баранины и от говядины. Отвращение к новой диете, вероятно, будет выражено у самок сильнее, чем у самцов.

Перехожу к людям. Как известно, многие эскимосские племена не едят почти никакой растительной пищи. Но морошку эскимосы любят всюду, за исключением района залива Коронации. Когда я прибыл туда в сопровождении эскимосов из Аляски, их поразило, что туземцам, живущим в местности, где эта ягода растет в изобилии, даже в голову не приходило попробовать ее, хотя она не считается «табу». Мои эскимосы пытались приучить туземцев есть морошку. Дети ели ее охотно, если их не удерживали матери. Из мужчин, насколько я помню, тоже ни один не отказывался, но в течение всего лета ни одна женщина не согласилась хотя бы попробовать ягоду. Подобный же консерватизм эскимоски проявляли и в других случаях. Так, например, у западных эскимосов почти все женщины курят; но у восточных эскимосов мужчины охотнее приучались курить, чем женщины, хотя при посещении наших судов они могли видеть курящих западных эскимосок.

Когда мне приходилось переводить белых людей на питание исключительно мясом, я убедился, что законы выбора пищи, выведенные из опытов с собаками, вполне применимы и к людям. Чем старше человек, тем упорнее он возражает против непривычной пищи. Подобно судовым собакам, человек, привыкший к разнообразной пище, охотно переходит на новую еду, как, например, мои спутники — на тюленье мясо; тогда как люди, постоянно живущие на однообразной диете из каких-нибудь пяти-шести видов пищи, избегают новых блюд, если только последние не были заранее расхвалены, как «шикарные» или особенно вкусные. Конечно, люди руководствуются более сложными побуждениями, чем собаки. Например, малокультурный человек может считать для себя унизительным, что его заставляют есть пищу «дикарей»; напротив, для культурного человека пища незнакомого народа обладает прелестью экзотики.

Так было и с моими спутниками. Впервые находясь среди настоящих эскимосов, они, как и всякий культурный человек, не могли не заинтересоваться экзотичностью туземной стряпни. Первое же блюдо, которое им случилось попробовать (пышки, зажаренные на тюленьем жиру), оказалось удивительно вкусным; такими же были признаны и все остальные новые кушанья.

Продолжая идти вдоль побережья, мы, наконец, добрались до мыса Смитс. Наши друзья, жившие в поселке, не ожидали увидеть нас так скоро и при таких обстоятельствах, но, конечно, оказали нам самый теплый прием.