Мы быстро разбили палатку, кое-как зашили рану и повезли капитана на берег в порожних санях. Однако, у капитана от тряски так усилилось кровотечение, что к концу пути все его нижнее белье было пропитано кровью, и сапоги были полны крови. Поразительно, что он ни разу не потерял сознания.

На следующее утро выяснилось, во-первых, что рана капитана, по-видимому, неопасна, и во-вторых, что наше присутствие ему ничем не может помочь; поэтому мы снова двинулись в путь. Тем временем остальные вернулись к кромке берегового припая и ждали нас там. Отсутствие капитана Бернарда было для нас большой потерей, так как он был человеком, ценным во всех отношениях, полным энтузиазма и жизнерадостности. На его место стал Кроуфорд, который, вместе с Мак-Коннеллем, догнал нас на льду как раз перед несчастным случаем с Бернардом. Мак-Коннелль, вернувшийся на мыс Коллинсон через несколько дней после нашего отъезда и утомленный долгим путем от мыса Барроу, все же бодро пошел за нами, хотя ему и говорили, что он едва ли нас нагонит. К сожалению, он не мог знать, как нужны нам были его сани, и обменял их на мысе Коллинсон на более легкие, с которыми и пошел к лагерю Кроуфорда. Здесь Кроуфорд присоединился к нему, и они шли вместе, пока не догнали нас. Рано утром 23 марта, когда мы, казалось, потеряли всякую связь с сушей, они появились в нашем лагере, причем Мак-Коннелль передал почту с мыса Барроу. Он же потом взялся наложить швы на рану капитана и сделал это как нельзя лучше.

Мы снова были готовы в путь, и снова судьба была против нас. Обычно в Арктике во вторую половину марта стоят морозы в 30–35°, но в этом году температура в тот же период резко падала ниже -18° C, а несколько раз дело доходило до оттепели. За 6-мильной полосой берегового припая лед, взломанный штормом 17 марта, двигался теперь очень медленно. При хорошем морозе он стал бы в одну ночь, но этого «хорошего мороза», как назло, не было.

Читателю, может быть, интересно знать, что такое движущийся морской лед. Зимой некоторое количество льда, называемое припаем, прочно примерзает к берегу и иногда на протяжении нескольких сот метров или даже нескольких миль лежит непосредственно на мелком дне. На некотором расстоянии от берега на кромку припая наталкивается пак, который после сильных бурь движется очень быстро (у северного побережья Аляски скорость его движения иногда составляет до 3 км в час, и даже больше). Ледяные поля могут быть любой величины и формы. Когда большое поле движется вдоль кромки берегового припая и сталкивается с ним, получается «толченый» пак. Это столкновение иногда представляет жуткую картину. Вместо того, чтобы описывать ее самому, я приведу выдержку из дневника Мак-Коннелля, который видел это явление в первый раз: «Вечером начальник и Стуркерсон прошли вперед. Вернувшись, они сказали Уилкинсу и мне, что там, где они были, мы можем увидеть нечто интересное, но что не следует подходить слишком близко к кромке льда.

Нашим глазам открылось величественное и жуткое зрелище. Встречное поле целиком двигалось по направлению к востоку и часто сталкивалось с полем, на котором находились мы. Слышался оглушительный грохот трескающегося, ломающегося и дробящегося льда; льдины с дом величиною низвергались в воду с легкостью пробки. Встречное поле мчалось со скоростью около 2 км в час, и столкновение его с крепким береговым припаем предвещало недоброе. Вырастали торосы высотою в 10 и более метров и сразу же вновь опрокидывались в море, как только уменьшалось давление движущегося поля. Уилкинс сфотографировал меня на фоне такого тороса. Потом мы вернулись в палатку. Я был подавлен впечатлением непреодолимой мощи арктического льда, движущегося силою течения или ветра. Это было поразительное, чарующее зрелище».

От нажима полей на береговой припай и друг на друга получается ледяная каша или обломки, которые бывают любой величины, то в кулак, то в дом. При движении полей открываются и вновь закрываются полыньи всевозможных видов и размеров. После такой бури, какая недавно пронеслась, вблизи берега редко встречаются льдины площадью больше 5 га, но по мере удаления от земли они увеличиваются, а в 75 км от берега после самой сильной бури лед состоит из огромных ледяных полей площадью в несколько квадратных миль. Конечно, при столкновении таких полей, независимо от их расстояния от берега, получается некоторое количество мелко битого льда.

Очевидно, что лагерь на льду никогда не бывает в полной безопасности. Даже в 50 милях от берега, посреди пола нашей снежной хижины или палатки может открыться трещина, хотя вероятность этого уменьшается по мере удаления от берега. Первоначальная трещина может находиться в нескольких сотнях метров от лагеря, но при столкновении двух полей края их легко обламываются. Наибольшая опасность наступает, когда поле, сталкивающееся с нашим, движется таким образом, что пути обоих пересекаются под небольшим углом, от 10 до 30°. Огромные глыбы отрываются тогда от краев обоих полей, если они одинаковой толщины, или же от более тонкого. Если лагерь находится на меньшем поле, приходится быстро менять место. В противном случае огромные обломки нашего поля могут подняться на ребро и обрушиться на нас; лед вокруг лагеря и под ним ломается и прогибается; там, где он прогнулся вниз, появляется вода, а там, где он выгнулся кверху, образуются невысокие торосы. Относительные скорости ледяных полей могут различаться не больше чем на 2 мили, а потому скорость, с которой мы должны бежать, не превышает 2 миль в час и часто бывает еще меньше. Однако, если лед дает трещину, пока мы еще спим, приходится мгновенно вскочить, чтобы немедленно что-либо предпринять.

Мы научились с таким комфортом устраиваться в нашем лагере, что, если он стоял на берегу, мы всегда раздевались на ночь; то же мы делали и на льду, если считали данное место сравнительно безопасным. Очень благоприятным фактором, предупреждающим об опасности, являются сотрясение и треск ломающегося льда, передающиеся на расстояние многих миль через лед, когда по воздуху еще ничего не слышно. Снежный дом так звуконепроницаем, что лай и визг дерущихся невдалеке собак редко доходят до слуха; если же они скачут и бегают по льду, это ясно слышно, особенно, когда лежишь на постели, повернувшись ухом ко льду. Только этим путем мы слышим драки собак, требующие немедленного вмешательства; этим же путем мы узнаем о приближении медведя, потому что хрустение снега под его тяжелой поступью передается через лед на расстоянии сотен метров, даже сквозь свист и вой бури, когда люди, стоя снаружи бок о бок, не слышат друг друга. В случае драки собак или приближения медведя мы обычно выбегали, невзирая на холод: и теоретически и практически мы убедились, что одновременное охлаждение всего тела не влечет за собой плохих последствий, а прекратить собачью драку или убить медведя можно за 1–2 минуты. Иначе обстоит дело, когда ломается лед. Почувствовав сотрясение льда под напором надвигающегося поля или услышав треск ломающегося льда и скрежет трущихся льдин, кто-либо из нас, конечно, выбегал обследовать положение; при мало-мальски тревожной вести мы одевались с такой же поспешностью, как пожарные, услышавшие сигнал. Одежда наша не имеет пуговиц, а обувь — шнурков, так что не требуется много времени, чтобы быть готовыми в путь. Груз лежит на санях, кроме постельных принадлежностей и кухонной утвари, которые быстро выносятся из палатки и присоединяются к остальным вещам. Немного времени требует и запряжка собак: один человек запрягает двух собак в минуту.

В течение пяти лет нашего пребывания на движущемся льду нам ни разу не пришлось внезапно сниматься ночью с места, кроме одного случая, когда, по счастью, наши сани стояли нагруженными. Но во время дневных переходов часто возникала опасность, которая, впрочем, не требовала такой стремительности. Это случалось, когда мы проходили по битому льду, переходя с одной льдины на другую. Когда находишься на небольшом обломке, площадью около гектара, окруженном со всех сторон более мощными глыбами, края его при длительном сжатии становятся складчатыми, и кругом образуется кольцо ледяных торосов. Если сжатие продолжается, торосы все растут, а площадь нашей льдины все уменьшается. Не очень-то хорошо себя чувствуешь, когда эти торосы надвигаются со всех сторон с шумом, переходящим из тихого ворчанья в оглушительный грохот, а лед дрожит под ногами. Этот шум и вибрация наводят на собак панический страх, и они становятся хуже чем бесполезными. Тут уже требуется несколько человек для каждой запряжки. Выбираешь какое-либо место пониже в одном из приближающихся торосов, где движение слабее и за которым имеется основательное поле. Найти такое место трудно, тем труднее, что торос своею тяжестью ломает край нашего поля, и между ним и нами образуется трещина, наполненная морской водою.