25 октября партия Стуркерсона вернулась в полном составе, так как «Белый Медведь» не прибыл. Зато она нашла в Зимней Гавани депо, оставленное в 1910 г. канадской экспедицией, которой командовал капитан Бернье. Этот склад помещался в деревянном домике и содержал 4,5 т припасов и снаряжения. Была также найдена записка Бернье, в которой сообщалось, что содержимое склада предназначено лишь для потерпевших кораблекрушение и лишь поскольку они будут испытывать крайнюю нужду.
Я решил, что нам придется действовать, как если бы мы потерпели крушение, так как часть припасов и снаряжения действительно была нам очень нужна (в особенности — керосин, холст, сани, ружья, патроны, фонарь и стекла), а некоторые другие припасы являлись слишком соблазнительными для кое-кого из наших людей. Запрещение воспользоваться этими благами могло бы вызвать неудовольствие и плохо отразиться на нашей работе. Возвращаясь из Зимней Гавани, Стуркерсон захватил с собой со склада около 700 фунтов разных припасов, а также одно ружье, 200 патронов, керосин, канат, фонарь и доски.
Стуркерсон и я с самого начала предвидели, что найденные припасы приведут к неприятности; к концу зимы с этим уже соглашались почти все. Прежде, когда единственной пищей было мясо мускусного быка, а единственным питьем — навар, ворчали только два человека, и то больше для проформы. Теперь же начались всевозможные капризы и пререкания, как за табльдотом.
Когда у нас появились различные виды пищи, помимо мяса, то значительно увеличились продолжительность стряпни и расход топлива (вследствие чего в помещении всегда было слишком жарко). Прежде каждая кастрюля мяса доставляла и навар для питья, а теперь пришлось отдельно варить кофе. Для некоторых из нас, в том числе и для меня, вызываемые этим задержки были очень досадны, в особенности по утрам, когда надо было спешить на работу; а женщины протестовали против того, что им приходилось раньше вставать, чтобы справиться с добавочной стряпней. Некоторые любители масла старались экономить его, чтобы наслаждаться им как можно дольше; другие, наоборот, предпочитали есть его вволю, хотя бы и недолго. Первые относились к маслу с почтением, граничившим с благоговением, тогда как вторые проявляли страстную любовь, переходившую в обжорство. Одни требовали кофе за каждой едой, тогда как другие предпочитали чай и соглашались пить кофе лишь изредка, «для разнообразия». Никто, кроме Кэстеля, не был особенным любителем картофеля; но когда я собирался дать Кэстелю больше картофеля, чем другим, почти все начали возражать.
Действительно полезными для нас оказались пока только керосин, фонарь и доски. Я предпочел бы, чтобы Бернье оставил нам побольше подобных вещей и поменьше пищевых продуктов.
В свое время я был почти вегетарианцем, не из принципа, но по своим вкусам. Если же в Арктике я предпочитаю мясо, то лишь потому, что стада карибу там встречаются чаще, чем рестораны или бакалейные лавки. Но теперь мы имели в Зимней Гавани именно бакалейную лавку и могли есть сухари и мед с таким же успехом, как и сушеное мясо, тем более, что склад Бернье был создан на средства того же правительства, которое финансировало и нашу экспедицию. Я лично знал Бернье как добросердечного человека и был уверен, что наших людей, в их теперешнем алчном состоянии, он согласился бы подвести под предусмотренную в его записке категорию «потерпевших кораблекрушение».
В известном смысле мы могли считать себя таковыми, так как наш корабль не прибыл, и при обычных обстоятельствах это означало бы, что он потерпел крушение. Я живо представлял себе, под какими заголовками были бы напечатаны известия о нашем положении, если бы кто-нибудь сообщил о нем в бульварную прессу. Самым крупным шрифтом (и, может быть, даже красными буквами) было бы изображено примерно следующее:
«ТЬМА АРКТИЧЕСКОЙ НОЧИ НАДВИГАЕТСЯ НА БЕСПОМОЩНУЮ ГОРСТЬ ЛЮДЕЙ, ОТРЕЗАННЫХ ОТ ВСЕГО МИРА НА НЕОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ МЕЛЬВИЛЬ».
Впрочем, если бы наша партия из 17 человек действительно находилась в столь бедственном положении, то оставленные экспедицией Бернье 4,5 т припасов (принимая во внимание их «ассортимент») не смогли бы прокормить нас до следующей весны и до прибытия помощи, хотя бы мы с самого начала установили минимальные пайки, а под конец убили бы и съели всех наших собак.
Стуркерсон и я решили сберечь как можно больше сушеного мяса для весенних путешествий, а потому зимой почти не расходовали его, за исключением немногих случаев, когда мы угощали им эскимосов, очень его любивших. По нашему тщательному подсчету, нам требовалось убить еще 40–50 мускусных быков, чтобы иметь до весны достаточно свежего мяса для ежедневного питания наших 17 человек в обоих лагерях, причем оставался бы еще некоторый запас для женщин на то время, когда все мужчины уйдут из лагерей на весеннюю работу. Сейчас в окрестностях находилось несколько стад, причем в одном из них мы насчитали 30–40 голов. 26 октября Стуркерсон, Кэстель, Нойс, Лопец и Эмиу направились к нему.
Выше я упоминал о том, как эскимосы убивают мускусных быков. На стадо натравливают нескольких собак, что заставляет его собраться в «оборонительный круг», а затем закалывают животных копьями. Впоследствии, с появлением ружей, закалывание было заменено пристреливанием (прежде для той же цели иногда применялись луки и стрелы). Что касается наших людей, то никому из них, за исключением Иллуна и меня, еще не случалось убивать мускусных быков. Вследствие этой неопытности каждая из двух партий на о. Мельвиль выработала свой способ. Партия Стуркерсона иногда использовала собак, но, основной прием заключался в том, что люди окружали стадо и стреляли с расстояния в 50–100 м. При этом начинали с наиболее крупных животных и кончали телятами, но вследствие сильного боя наших ружей одна и та же пуля часто пронизывала двух или трех животных. Однако вследствие обилия шерсти, маскирующей строение туловища быка, нашим людям обычно не удавалось прицелиться в сердце, а мозг или позвоночник представляли собою слишком малую мишень. В результате приходилось расходовать на каждое животное по пять пуль или даже больше. Почти все ранения наносились в туловище, и последующую мясницкую работу трудно было выполнить чисто, в особенности, если пуля прошла сквозь внутренности.
Партия Наткусяка нашла более удачный способ. Наткусяку однажды захотелось посмотреть, насколько близко можно подойти к быкам, не подвергаясь опасности. Он сделал опыт и приблизился к быкам настолько, что мог бы дотронуться своим ружьем до их голов. Если бы быки бросились на Наткусяка, то одновременно его мог бы атаковать лишь один бык, которого он всегда успел бы убить. С тех пор партия Наткусяка стреляла в быков с расстояния не более 10 м и даже еще меньшего, так что вспышка пороха часто опаляла шерсть быков. Животные стояли с опущенными головами, так что можно было всадить пулю в затылок у самого основания рогов; благодаря этому смерть наступала мгновенно, и последующая мясницкая работа оказывалась чистой.
Иногда стадо, вероятно, напуганное чем-нибудь другим, сразу же убегает при появлении людей. Если это произойдет, то догнать мускусных быков труднее, чем карибу, так как последние редко убегают дальше, чем на 8 миль. Но обычно, когда мускусные быки встревожены, они бегут на ближайший холмик и становятся в оборонительный строй, который обычно называют «кругом» или «каре», хотя мне случалось видеть и треугольники и различные неправильные фигуры. При этом взрослые животные становятся снаружи, а телята — в середине. Если нападению подвергаются два мускусных быка, то они становятся хвостом к хвосту, а если трое, то они выстраиваются в виде трехконечной «звезды». Если опасность приближается лишь с одной стороны, то быки становятся в два или три ряда, причем самые крупные животные находятся в переднем ряду, а самые меньшие — в заднем. При этом они имеют в виду, главным образом, оборону, хотя иногда могут перейти в нападение. Случается, что противника атакуют сразу два животных, но я никогда не видел и не слышал, чтобы это одновременно сделало целое стадо. Обычно быки бросаются в атаку поодиночке, причем каждый пробегает 10–15 м, быстро поворачивается, бежит назад к стаду, снова поворачивается головой к противнику и отступает обратно в свой ряд.
