— Всем стой! — закричали впереди, дублируя приказ князя, который, пусть и кричал, но его слова тонули в плаче и стоне толпившихся рядом с нами людей.

Началось томительное ожидание. Как там говорили в таком далеком будущем? Сложнее всего ждать и догонять. Так вот, я бы лучше догонял, чем ждал в такой обстановке всеобщей паники и горя. Во мне просыпалось то самое стремление, жажда, защитить, уберечь, прикрыть собой, чувство, которое некогда подвигло меня выбрать стезю военного, ну и наемника чуть позже. Огрубел я не сразу, а повидав всякого на войне.

Только минут через шесть-семь Никифор подскакал ко мне и еще трем десятникам и стал доводить информацию. У них с Боромиром и князем состоялась что-то вроде «летучки» не слезая с коней.

— Ворота удерживают великокняжеские стражники. Они пропускали горожан, но на тех стали нападать какие-то тати. Как только уходят обыватели в лесок, или чуть подальше от крепостных ворот, то на них нападают… половцы, — сообщил полусотник.

Мне кажется, или тут, чуть что не так, то виноваты половцы? Может это так отрабатывает какая банда из самого Киева, по примеру той, что хотела поживиться и за счет меня, там, на поляне у Глебова двора.

— Что скажете? — спросил Никифор у всей полусотни.

Наделение меня чином десятника, да еще вместо погибшего Мирона, означало, что теперь в моем подчинении не девять новиков, а еще и двенадцать ратников. И пусть они смотрели на меня, как Ленин на буржуазию, это не важно. Хотят скинуть меня? Пусть бросают вызов, или идут жалуются князю, словно малые дети, а не мужественные воины. В целом, несколько безразлично мнение десятка покойного Мирона, мне не взгляды влюбленные нужны, а работа, и мы работать будем пуще прежнего, даст только Бог выбраться спокойно из Киева.

— Якун, чего молчишь? — спросил Никифор у одного из десятников.

— А что сказать? Прорываться нужно, конечно. Пусчай открывают стражники ворота, да выпускают по-хорошему, иначе может наш князь сделать и по-плохому, — отвечал Якун и в принципе, с ним нельзя было не согласиться.

— Дозволь, Никифор, мне сказать, — решил я несколько добавить к сказанному.

Отметил, что после моих слов никто не скривился и не проявил какого негатива. Это хорошо, значит начинают меня воспринимать, как должное. Хотя… нет, «мироновцы» морды чуть отвернули. Приструним еще их.

— Говори, десятник! — повелел Никифор, подчеркивая мой статус.

— Договориться нужно со стражниками и посмотреть со стен нужно, что и как происходит, после выходить. Что, если там две, три сотни ватажников? — сказал я.

Никифор задумался и через минуту уже устремился в сторону князя, который все так же находился во главе нашей колоны.

Шли минуты, частью дружинникам пришлось спешиться и заняться оттеснением толпы, которая все пребывала и среди них появлялись те, кто еще лелеял надежду на нашу защиту. Но в чем она может заключаться? Чтобы мы вышли вместе с толпой и провожали ее? Глупо. Если кто и нападет, то наша дружина будет стеснена в действиях, обыватели станут только под ногами путаться. Сгинем все.

Единственная возможность — это выйти в поле и попробовать вызвать на себя тех, кто грабит киевлян. И сделать это не только для того, чтобы защитить гражданских, но и чтобы иметь возможность уйти самим. Приходили сведения, что и еще одни киевские ворота, Лядские, подверглись атаке бунтовщиков. Да и добраться до них, это пересечь весь город по диагонали, так что не вариант. Нужно тут прорываться.

*……….*……….*

(Интерлюдия)

Бек кипчаков Гурандухт забавлялся. Глупые овцы, эти русские, не нужно даже никого искать, чтобы пограбить. Всего одной сотней он уже собрал такой скарб, такие богатства, что впору просить у хана жену из числа младших ханских родственниц. Жаль только, что рабов нельзя набрать. Нужно уже скоро уходить, русские даже ворота закрыли и больше никто не выходит из Киева, чтобы устремиться в ближайший лес, где и укрылся Гурандухт со своей сотней.

Половцы уже как месяц пребывали в Киеве и сотник занимался охраной ханов, которые приезжали к Всеволоду Ольговичу. А после ему приказали выйти из города и переждать, что и как сложиться в русской столице. Ханы, прежде всего хан Елтук Шаруканова рода, хорошо платили за разного рода информацию по происшествиям в Киеве и в других русских южных городах.

Но просто оставаться на месте и быть в седле, чтобы вовремя сбежать, Гурандухт не хотел. Он быстро смекнул, куда бегут из Киева толстосумы, всякие купцы и ремесленники, и просто перекрыл две дороги: на Вышгород и на Вылобыч. После этого он просто и незатейливо грабил всех приходящих. Половецкий бек даже не всех русичей убивал, а только самых строптивых.

У каждого из его отряда сейчас было по четыре, а то и по пять заводных лошадей, выполнявших, скорее функции переносчика ценностей. Гурндухт понимал, что еще чуть награбить и все, нужно уходить и подальше. Иначе русские могут решить свои вопросы и направить погоню. Но жадность… когда так легко в руки идет серебро, меха, стекло и другие ценности, сложно взять и отказаться от этого, просто уйти.

— Бек, не хотят русские больше ворота открывать, поняли, что их стригут, как баранов, — старший воин сотни Гурандухта по имени Алкан рассмеялся. — Может пойдем к другим воротам?

— Нет, нужно вовремя остановиться. У нас много чего есть, чтобы возвысится и купить оружия для воинов. Скоро я смогу взять себе еще одну сотню воинов, может и две и обеспечить их все необходимым, — потирая руки, говорил бек.

— Если так, то я повинуюсь воле твоей, бек Гурандухт. И дарую тебе… посмотри какую рабыню я отыскал! — старший воин похлопал в ладони и к беку, который обосновался в низине, под деревьями, привели девицу.

Она была хороша собой, но явно не русская, пусть и не половецкого племени. Черные волосы, стройное, чуть широкобедрое тело, как любил бек. Но он, в отличие от своих воинов, часто проявлял сдержанность в отношении женщин, так как имел цель — племянница хана.

— Разве она русская? — спросил Гурандухт. — И где ее муж?

— Руская, бек, — отвечал старший воин. — А мужа и не было, с ней два охранника были и слуги, всех мы побили.

— Смотрю уже и одежду с нее сорвали. Пользовали? — брезгливо спросил бек.

Старший воин понурил голову.

— Как сдержаться тут? — оправдывался он.

— Тогда оставь ее и займись делом! — потребовал Гурандухт, который уже в мыслях совершал ритуальный, театральный поединок за право обладать племянницей хана.

Старший воин Алкан посмотрел на Рахиль и облизнулся, предвкушая, как он еще раз… А потом перекинет ее через седло и увезет в степь, что там еще раз… и еще… Нет, не в жены брать, у старшего воина была жена и он больше не хотел пока заводить другу, а вот попользовать рабыню…

— Ты! Стой! — выкрикнул бек. — Оставь ее!

Старший воин чуть было не схватился за эфес своей сабли, но вовремя одумался и покорился воле бека.

— Ти богат ред? — на ломанном языке спросил Гурандухт у Рахиль.

— Да, очень, — отвечала женщина, хватаясь за спасительную соломинку.

— Сколо гриван дадут? — тон бека был уже более заинтересованным.

— Отец даст пятьдесят гривен серебром, не меньше, — отвечала Рахиль-Ирина.

— Мало! — с наигранной досадой произнес Гурандухт.

— Сто, — выпалила Рахиль.

— И посла того, как тебя портил мои воины дадут сто? Ты же плохая нынча, муж оскорбятся, — уточнял бек, а Рахиль, даже не стараясь прикрываться, воодушевленная надеждой на спасение, кивала головой.

— Мы можем никому не говорить, что произошло. Зачем знать? И мне это не нужно, скажут, что я… не нужно ни мне, ни тебе. Так больше заплатят, — уже несколько осмелев, убеждала Гурадухта Рахиль.

Жить очень хотелось, а еще женщина хотела, чтобы прекратилось насилие. Насколько же одновременно могут быть похожие действия и противными и такими, что летать хочется. Когда молодой воин, даже отрок еще, Влад, взял ее на столе. Страстно, жестко, она еще долго чувствовала тепло внизу живота и сладкую негу. Но как же ей противно сейчас, когда вот этот воин, Алкан, брал ее раз за разом, с остервенением, жаждой. Тогда полет в облаках, сейчас же падение в глубокую яму.