Почему я не приношу клятву? Не по собственной воли я этого не делаю, а потому, что меня, оказывается, пока не принимает коллектив. Вот такая, тут вольница. Общество, своей самой значимой частью, не принимает, но и не вышвыривает к черту.

Почему на самом деле? Видимо, все еще, как карту сыграть меня хотят. А тут клятва, ее же не только давать нужно с честными намерениям, ее и принимаю честно. Так что лишнее доказательство, что я у волков. Вот только я не баран…

И я уже понимаю, к чему меня пододвигают — полному осуждению отца прилюдно, ну и по возможности, вызвать Богояра на поединок. Где, он может убить меня, и тогда сотник-предатель явно расстроится. Все-таки большинство, чье мнение довелось услышать, склонялись к тому, что отец любил меня, пусть и делал это так, что можно подумать о ненависти.

И получается, что он убивает меня и тем самым уже свершается месть Ивана Ростиславовича. Или же Богояр сам погибает, что по мнению большинства, крайне маловероятно. Вместе с тем, со смертью Богояра, так же месть свершается. Идеальный план возмездия, нарушить который могу только я своим отказом в нем участвовать. Но… тогда мне точно нет места и в этой дружине, да и в другие ходу нет, потому как, наверняка история с отцом и сыном, должна разлететься по всей Руси. Это своего рода, для местного населения, как очередная серия мегапопулярного сериала в будущем. Пропустить сюжет нельзя.

И тогда зачем какие-то клятвы? Нет, мог бы и я принять эту своеобразную клятву, тем самым несколько ее обесценив, но князь, или те, кто ему шепчет на ухо, решил прикрыться обществом и даже не мне, а через десятника Мирона сообщить, что клятвы не будет, но в дружине я остаюсь. Так сказать, у меня на новом месте работы будет испытательный срок.

Теперь понятно, почему Иван Ростиславович первым делом спросил меня о годах. Условно, конечно, но совершеннолетие тут приходит именно в шестнадцать и в этом возрасте происходит инициация в молодые дружинники. Получается, что я самый молодой в дружине, могу без клятвы до шестнадцати лет спокойно считаться новиком. Так что я и дружинник и не стеснен клятвой. Хотелось сказать, что сотрудник на удаленке, но, нет, самое, что ни на есть близкое общение.

— Братина! Братина! — закричали вокруг.

На середину поляны, окруженную множеством факелов, где и была произнесена клятва выносили большие котлы с чем-то сильно пахнущем и не так, чтобы вкусно, запах отдавал ячменем и житом.

— Кто такой этот Батька, которому клятву дают? Неужто то Пер… — я не успел договорить, обращаясь к Спиридону, как он прикрыл мне рот своей тщедушной рукой.

— Не произноси имя его! — прошептал, оглядываясь по сторонам, Спиридон.

— Вот тебе бабушка и Юрьев день! Неужто поганого бога воины поминают? — усмехнулся я.

— Много воев чтят Батьку заступника, в День Ильи Святого даже в храмах жгут лучины во славу Батьки. Не все, но поминают. Вои же, тут у них свои правила. Но поминают токмо при своих и тот, кто захочет, без принуждения, — сказал Спирка.

Не укладывалось у меня в голове такое вот странное двоеверие, но, как погляжу, местные хроноаборигены вполне себе принимают одновременное поклонение Исусу Христу и Батьке, это так Перуна называют. Имя произносить нельзя, поклоняться, стало быть, можно. Выверт сознания, но тут это норма.

— Ну, Владка, чего смурной? Али клятву не дозволили произнесть? Мо недостоин? — обратился ко мне Боброк, во всю веселясь.

— Зубы покажи, зверек? Полено погрызть дать? — это уже я отвечал.

Вокруг засмеялись, что удивительно и сам Боброк улыбнулся. У парня, ставшего только что полноценным дружинником, были особо развитые передние верхние зубы. Вероятно, что при рождении парня звали иначе, но когда прорезались зубки, у будущего дружинника князя Ивана Ростиславовича уже не было вариантов — Бобр, он и есть бобр.

На утренней и вечерней тренировке Боброк задевал меня, то словом, то и какой подлостью: попробует подножку подставить, или будет мимо проходить и так, случайно, заденет деревянным мечом. Когда гарцевали на конях и у меня выходило откровенно не очень, Боброк с меня смеялся. Вот только смех был настолько наигранным, неестественным, что становилось понятным: Боброк выдавливает из себя и насмешки, да и подлянки совершает не по своему умыслу.

Заказали меня. Так и было, что его попросили, скорее приказали, меня задевать.

Ну да в эту игру играют вдвоем и уже скоро моих подначек, или «случайностей», после которых Боброк дважды оказывался на сырой земле, где уже стоптали весеннюю траву, стало сильно больше, чем тех, что адресовались мне. Гаврила, наш инструктор, молчал, но до поры, пока не стало понятно, что я своими «ответками» скорее зарабатываю авторитет у воинственных подростков, чем его теряю. Вот тогда он каким-то образом приказал Бобру перестать заниматься ерундой.

А так, на самом деле, не все были настроены против меня. Было бы иначе, то не нашлось бы мне места в дружине и в любом статусе, пусть и без клятвы. Молодежь, не только новики, но и молодая дружина, те, кто рядовые ратники, не десятники и не пожилые, так и вовсе приняли меня за своего. Им, видимо, было не столь и важно, чей я сын и что сделал мой отец.

Старший сотник дружины, Боромир, появившийся на второй тренировке и ставший со мной в круг на деревянных мечах, так же казался индифферентным к моему происхождению. Он просто показал мне, что не стоит зарываться и чуть отбил бока, живот и ноги. Деревянный меч, он, конечно не боевой, но бьет чувствительно. И вот этот бой, почему-то несколько сплотил наш коллектив новиков. Мне сочувствовали, а я не проявил ни трусости, ни сдавался, а бился и когдаБоромир стал уже откровенно меня избивать. Был момент, хотел я уже войти в боевой режим и начать просто на смерть драться, но соперник что-то почувствовал и опытный сотник закончил бой.

Это был хороший урок. Нужно понимать, осознавать, что я не Царь Горы, что есть куда расти. И, чтобы стать вот таким матерым волком, как этот Боромир, нужно постараться. Нет, я стану лучше, если будет получаться комбинировать знания и навыки из будущего. Вот это преимущество и даст мне путевку в новую жизнь.

И вот что я скажу… А мне здесь, вот вопреки всему негативу, всем лишениям и ужасной еде… Нравиться!

Великий князь Киевский, Всеволод Ольгович, принимал сегодня гостей и просителей. Делал он это не только без удовольствия, без желания, но и с явным раздражением, даже не вникая в проблемы просителей, по большей части отправляя их без решения. Князь был немолод, страдал многими болезнями и последствиями ранений, потому и не мог оставаться энергичным, деятельным. Вообще складывалось впечатление, что когда князья садились на великий киевский стол, они моментально теряли всю свою былую прыть, воинственность, решительность и управленческие таланты.

Подобное можно было объяснить тем, что Киев уже давно не видел молодых князей, которые еще живут мечтой, пытаются и стараются что-то изменить, заполучить больше славы и власти. Умирал один киевский князь чаще в преклонном возрасте и на его место приходил следующий брат, по старшинству. Конечно, лествичное право чаще нарушалось, чем исполнялось, что влекло за собой усобицы. Но это не меняло того, что в Киеве правили старые князья, которые, добившись своей мечты, ограниченной обладанием Киевом, думали уже о покое.

Ограниченность мышления и желаний. Наверное, это тоже проблема русских князей. Они не мечтают о большем. Это Рюрик, после князь Олег мечтали, казалось, о невозможном — оседлать путь «Из варяг в греки». Они мечтали взять Царьград. И мечты эти так или иначе, но осуществлялись, путь в Великом Городе Константина только и прибили щит к воротам. А после мечты князей стали сильно сужаться, ограничиваясь Киевом.

Сам Всеволод не должен был сидеть на киевском столе. Он из Чернигова, роду Ольговичей, но есть в живых и здравствующих еще сыновья Владимира, прознанного Мономахом. И в самом Киеве росло недовольство Всеславом Ольговичем, но пока вялое, как и сам князь, желающий угодить всем и каждому, правда при этом ленится быть справедливым и принимать решения.