Колян, очутившись рядом с Гольдиным, спросил:

— Живой?

— Живой. Только ноги вот.

— Ноги — мелочь, давай держись за меня, надо сваливать обратно, пока не добили нас тут, как куропаток безмозглых.

Как бы в подтверждение, что–то сильно ударило Коляну в спину.

— А ну шевели мослами! — крикнул он.

— Ноги, — продолжать стонать Гольдин.

— Локтями работай. А то замочат нас сейчас. Гольдин начал двигаться, подталкиваемый Николаем. Еще череда фонтанчиков прошла совсем рядом. Колян напрягся изо всех сил и перебросил тело сержанта в окоп, следом перевалился сам. И тут же по брустверу прошлась очередь.

— Фу, блин! Пронесло. — Николай сидел на корточках, глядя на Гольдина. — Ну и тяжел ты, Голь. А знаешь почему? Говна в тебе много и дури. Ты че, опупел? Куда перся–то, чудила?

Но сержант молчал. Быстро подбежали санитары и унесли раненого. Колян закурил. Костя с восхищением смотрел на друга.

— А ты герой, Коль!

— Да пошел ты… со своими подколами.

— Нет, я серьезно, ты же командира вытащил на себе с поля боя.

— Нашел командира. Ну вытащил, и че? Смени тему.

Николай попытался встать, но сильная боль в спине усадила его обратно.

— Ты ранен, Коль? — встревожился Костя.

— Да нет. Пуля в бронежилет попала, больно, словно кирпичом уделали меж лопаток.

— Вызвать медпомощь?

— Ага! Набери вон по аппарату 03.

— Я серьезно.

— Я тоже серьезно. Ты на меня–то не смотри, следи за сектором. Я сейчас встану.

После того как Колян под огнем вытащил Гольдина, Егоров позвонил Доронину.

— Кто это у тебя такой геройский?

— Что раненого вытащил? Горшков опять отличился.

— Молодец пацан!

— Согласен. У тебя там что? Как балка?

— Балка молчит, но черт его знает, может, туда стягиваются силы. Ты авиацию запрашивал?

— Да.

— Что–то не торопятся летуны. Да их понять можно. Какой толк лезть на «стингеры»?

— Думаешь, не поддержат с воздуха?

— Не знаю. Скорее всего — нет.

— Бойцы Орла вернулись?

— Вернулись.

— Тогда до связи, Валер!

— До связи!

В окопе, где держали оборону Смагин и Кузнецов, царила паника. Вскоре к ним приполз Коркин. Никто из них не был ранен, но морально они были убиты еще первой атакой.

— Пацаны, — скулил Смага, — кранты нам приходят. Надо что–то делать.

— А че здесь сделаешь? — ответил вопросом Корявый.

— Чухать отсюда надо, — предложил Кузя.

— Куда?

— Да хоть в «зеленку» дальнюю.

— Ага! А там чехи?

— Ну и че? Лучше к «духам», чем тут ждать, когда тебя разнесет на куски.

— Если сваливать, то когда пойдет атака. И рвать к каньону через сгоревший лес.

— Может, и прорвемся, бежать–то придется метров сто пятьдесят.

— Короче, пацаны, — размышлял осмелевший Кузя, — выбора у нас нет. Как чехи повалят — линяем.

— А свои не пристрелят? — выказал опасение Корявый.

— Кому ты нужен? Рота отбиваться будет, им еще нас пасти? Все, решено. Если выйдем к своим, то пробивались по приказу ротного, налетим на чехов — добровольно переходим на их сторону. Потом и от них сдернем, — категорично заключил Кузя.

Вторая атака началась так же неожиданно. Боевики по команде вскочили и с криками «Аллах Акбар» ринулись вперед. И вновь из прохода повалила толпа. Но на этот раз бандиты сменили тактику, штурм они перенесли на Малую высоту. Как только защитники высоты перенесли огонь на фланг, в сторону Косых Ворот, боевики вышли из балки. Перевес противника оказался значительным, несмотря на огневую поддержку соседней, Большой высоты. Доронину стало понятно: оставлять личный состав на Малой нельзя. Высоту придется сдать, чтобы спасти людей. Он вызвал Егорова.

— Слушаю тебя, — ответил Валера.

— Давай начинай отход. Долго вы там не продержитесь, а ваши жизни здесь нужны.

— Да! Накрыли нас здесь плотно. Вторую «БМД» подожгли. Много раненых. Я согласен на отход, но как это сделать? Выйдем на открытое пространство, и нас всех положат.

— Я вызываю дивизион. Как начнется свистопляска, сразу вниз, здесь броней прикроем.

— Понял.

Корректировщик уточнил цели, и вновь дивизион мощным залпом накрыл наступающих. В это время защитники Малой перебрались на Большую. Они принесли с собой и раненых, и убитых. :

С вынужденным оставлением одной высоты положение обороняющихся резко ухудшилось. Займи враг траншеи — и тогда исход боя практически предрешен.

Но оставался дивизион, и он сделал свое дело, разворотив оборонительные сооружения Малой высоты ударом огневой батареи.

Раненых определили в наскоро сооруженный за КНП лазарет, чуть поодаль сложили мертвых. Практически половина роты была выведена из строя, и оборону на Большой высоте держали лишь два полноценных взвода.

Старший лейтенант Панкратов, руководя своеобразным блокпостом, со стороны наблюдал, как ожесточенно дерется рота. Это пугало его, он был растерян и в какой–то мере деморализован. Понимал, что еще один штурм — и оборона роты рухнет. Что тогда? И что делать сейчас? Против его отделения в настоящий момент никто не действовал, и он с подразделением оказывался отсеченным от основного боя, где каждый человек был на счету. Панкратов находился в смятении. Связаться с Дорониным он не мог, его рация случайно вышла из строя. Покинуть пост без приказа означало грубо нарушить Устав, но и оставаться наблюдателем гибели своей роты он также был не в состоянии. Уже бойцы за спиной шептались, что Панкратов, сука, трус, ушел сам и их увел. Офицер делал вид, что не слышал этого. Отреагировать на недовольство подчиненных значило бы идти на высоту, а этого так не хотелось. Не хотелось умирать. Оставаясь здесь, можно, при случае, попытаться уйти ущельем, замереть в нем, затаиться, дождаться подкрепления. И тогда он и жив, и в почете, он выполнял приказ и выполнил его. Там, когда от роты никого не останется, разбираться не будут, кто и как проявил себя. Славят мертвых, а награждают живых. Но Панкратов при всех своих недостатках оставался все же офицером. И голос офицера твердил ему, что не должен он оставаться в стороне от боя, что его место там, в траншеях умирающей роты. И этот голос пересилил сомнения. Панкратов принял решение.

Когда, перевалив через Малую высоту, противник начал очередной приступ, старший лейтенант приказал:

— Внимание, отделение! Цепью во фланг противника, за мной, бегом, марш!

Бойцы, десяток молодых парней, рассыпались в цепь и, стреляя на ходу, с криком бросились вперед. Панкратов вел людей, сорвав шлем, и немного оторвался от цепи. С высоты ему что–то кричали, но разве можно разобрать, что именно? Он оглянулся, чтобы поторопить бойцов, и… резко остановился, остолбенев. Панкратов мгновенно понял, что совершил преступную глупость, непростительную ошибку, которую справедливо расценят как трусость. А дело было в том, что от аула, так же развернувшись цепью, наступал отряд боевиков, который до сих пор бездействовал. Панкратову захотелось закричать. Ведь Доронин и все на высоте подумают, что он с людьми бежит от противника. Но это было не так. Он же хотел по–другому и отдал приказ, когда посту ничего не угрожало. Он вел людей на помощь. Господи! За что такая несправедливость? Его охватило оцепенение. Он оглянулся. Бойцы, бежавшие по открытой местности, попали под перекрестный огонь бандитов и один за другим стали падать на камни. А Панкратов стоял,

бросив на землю бесполезный автомат. Рядом взвизгнула пуля, потом еще одна. По нему стреляли, но кто? Свои или чужие? Да какая разница? Теперь он ни для кого не был своим. И только сильный удар в спину, который чуть не опрокинул его, подсказал, что стреляли с высоты. Они решили, что Панкратов решил сдаться. Бронежилет выдержал удар пули. Старший лейтенант вытащил две гранаты «Ф-1», зубами выдернул кольца и, зажав смерть в ладонях, поднял руки. Боевики приближались.

Видны были их радостно скалящиеся бородатые физиономии. Еще немного, и они захватят русского офицера. Бандиты кричали, чтобы офицер залег, но Панкратов продолжал стоять. По лицу текли слезы, все тело мелко, противно дрожало. Когда боевики, сгруппировавшись, подбежали к офицеру метров на пять, старший лейтенант Дмитрий Вячеславович Панкратов поднял голову к небу, закрыл глаза и разжал пальцы.