После победы, голова убитого в бою английского генерала была отрезана и высушена под жарким солнцем, а затем отправлена в дар ещё живой королеве, вместе с десятком чудом выживших пленных англичан. Рас Алулла взял на себя ответственность и от имени царя Судана, Иоанна Тёмного, написал в записке, приложенной к ней.

— «Милостивая королева, посылаю Вам столь экзотический подарок. Увы, в моей стране не цветут больше цветы любви, подобно прекрасным орхидеям в диких джунглях. В моей стране сейчас цветут страшные цветы смерти, так знакомые Вам! Прошу принять от меня этот подарок, в знак нашей вечной вражды и ответный жест на убийство моей невесты Заудиты. Вечный покой вам и маркизу Солсбери, титулованному убийце. Ваш смертельный враг, Иоанн Тёмный (Мститель), князь, король, царь и будущий император Африки».

О том, что Мамба потерял невесту, и кто за этим стоял, расу Алулле сообщил курьер, приплывший незадолго до наступления воинов газавата, который привез личное письмо от Мамбы и что-то передал и на словах. Так что здесь если и была отсебятина, то весьма условная и незначительная.

В руки воинов раса в ходе битвы попали богатые трофеи, состоящие из восемнадцати вполне исправных пулемётов и тридцати полевых орудий, а также почти пятидесяти тысяч винтовок и огромного количества боеприпасов, как к ним, так и к орудиям.

Глава газавата, Хуссейн Абдаллах, ещё не был пойман. Но на встречу с ним уже спешил сам Мамба.

Две сотни всадников, из моей личной гвардии, совершали манёвры, смысл которых понятен был только мне. Пусть я был не самым лучшим наездником, но злость, желание отомстить и уже сформированная привычка идти до конца, творили чудеса. Многие подумают — опять «превозмогатель»!

Но нет, когда у тебя нет другого смысла жизни, когда ты годами только и делаешь, что преодолеваешь трудности, пытаешься обойти смертельные опасности и неожиданные ловушки, продумать свои действия, постоянно спотыкаясь и падая, а потом, вставая, идёшь вперёд, это переходит в привычку.

Если ты не умеешь — учись! Если не хочешь, а надо — заставь себя! Хочется порыдать? — рыдай, а потом, утерев слёзы и сопли, снова и снова пытайся сделать то, что не получается. И так до бесконечности. Старые, как мир, слова — «из искры возгорится пламя» — это квинтэссенция человеческой настойчивости и воли, и только это делает из человекоподобного существа действительно человека.

Вот и Мамба, набивая шишки и натирая мозоли, пытался неумело управлять благородным скакуном. Судорожно сжимая уздечку обеими руками, он старался заставить спокойную, вроде, кобылу делать сложные манёвры.

Кобыла ерепенилась, недовольно взбрыкивала, нетерпеливо перебирала ногами, пытаясь скинуть неумелого седока со своей спины. Слава Богу, это был не жеребец! Иначе я бы давно валялся на земле, придавленный тушей, а то и награждён ударами увесистых копыт.

Уж я насмотрелся, как несутся раздражённые неумелым седоком кони, пытаются кувыркаться вместе с ним, норовя сбросить седока вперёд или назад, брыкаясь задом. Ничего приятного.

Вот оттого и досталась мне спокойная кобыла, по кличке Марух, которая не сильно — то и понимала, что от неё хотят. Наконец, я смог скакать на ней достаточно быстро, трясясь в галопе, и научился быстро разворачиваться. Ну, и самое главное, по моей команде, на полном скаку, она останавливалась, имитируя ранение, и ложилась на землю.

Тот же самый манёвр отрабатывали и остальные две сотни. У каждого всадника, кроме короткого кавалерийского карабина, были два револьвера, а у десятников — ручные пулемёты Макклейна, названые им «БигМак». Тренировались мы так. Обе сотни неслись на врага, потом, в испуге от превосходящих сил, разворачивались и скакали во весь опор, нахлёстывая лошадей.

Через некоторое время, повинуясь моей, или моего сотника, команде, те, кто был вооружен пулеметами, имитировали ранение коней, падали с ними на землю и, установив сошки на седле и спрятавшись за крупом лошади, открывали огонь на поражение преследующего их противника.

Эти манёвры мы проводили в городе Эд Дамер, в ожидании известия от Айда Вашера, о разгроме отдельного отряда арабской конницы. После получения радостных новостей о победе, я немедленно отдал приказ на выступление, стремясь успеть на помощь расу Алулле, которого, по сути, бросил одного сражаться против всей армии газавата.

Мои войска выдвинулись вперёд, направляясь, одновременно, по реке, на плотах и лодках, и пешком, вдоль Нила. Через двое суток пути впереди показались очертания города Донгола.

Кроме шума третьего порога древней реки, мы различили доносившиеся оттуда звуки отчаянного боя. Подойдя ближе, мои передовые отряды заметили, что город Донгола осаждён армией газавата, и за него идёт яростный бой, исход которого был заранее предрешён, так как оборонял его только малочисленный отряд, оставленный там расой Алуллой.

С плотов и лодок мы открыли огонь, пытаясь не допустить захват и разграбление города. Но всё пошло совсем не так, как мною ранее задумывалось. Но и другого выхода не было.

С плотов стал высаживаться наш десант, с ходу вступая в бой за стратегический город, не давая возможности врагу им овладеть. Вдоль реки спешно подтягивалась пехота, стремясь успеть поддержать своих товарищей, опередивших их по реке. Я, с двумя сотнями личной гвардии, двигался вместе с пехотой.

***

Хуссейн Абдаллах надеялся с ходу захватить Донголу, и это ему уже почти удалось, если бы не приплывшие по Нилу мамбовцы, а вскоре, во главе основного войска, показался и сам Мамба.

Вся масса всадников газавата, обтекая город, на узких улочках которого не было смысла биться верхом, устремилась навстречу главному врагу, в роли которого был Иоанн Тёмный, восседавший на коне, со своим, воспетым во всех негритянских песнях, копьём.

Там, в тёмной массе войск, стали образовываться оборонительные стрелковые цепи, готовые встретить многочисленных всадников своим огнём. У царя Судана, Иоанна Тёмного, тоже была конница, но почти вся она находилась на противоположном берегу и теперь судорожно искала мелководье, чтобы переправиться и вступить в бой.

Хуссейн Абдаллах поблагодарил Аллаха за такой подарок судьбы и, совершив ритуальное движение руками, как будто бы омывая свои лицо и бороду, ещё раз помолился, благодаря Аллаха за посланную удачу, а потом, хлестнув жеребца изукрашенной серебром и золотом дорогой камчой, направил его прямиком в бой.

Заметив огромную массу конницы и верблюжьих всадников, мчащихся в атаку, Иоанн Тёмный, несомненно, испугался и, бросив свои войска, которые спешно стали окапываться и пристёгивать штыки к винтовкам, рванул, во главе всего лишь двух сотен всадников, в сторону от предстоящего места сражения.

«Аллах Акбар!» — вскричал, радуясь Хуссейн ибн Сауд, и во главе пяти тысяч всадников бросился за трусливым негром, заранее радуясь своей победе над чёрным шакалом. Остальные пятнадцать тысяч, или чуть больше, атаковали пехоту, надеясь опрокинуть в реку, стараясь успеть до спешившего на помощь суданцам большого отряда конницы, уже сумевшего отыскать брод.

Я громко матерился, настёгивая свою кобылу, вместе со всеми своими всадниками. Что за невезуха! Мало того, что пришлось с ходу вступать в бой за город, так ещё за нами увязалась не тысяча всадников, а…

Оглянувшись, я увидел огромную массу конных воинов, размахивающих оружием и несущихся за нами с громким улюлюканьем в азарте погони.

…а, по меньшей мере, их было в три раза больше, и никак не тысяча. А мой «БигМак»…, и я ласково провёл ладонью по черненой поверхности кожуха воздушного охлаждения, …мой «БигМак» ещё толком и не пристрелян.

Да и второй номер моего пулемётного расчёта, тут я покосился на скакавшую слева от меня Азель, которую навязал мне, практически насильно, Палач. Так вот, мой второй номер, вечно стремился закрыть меня своим упругим телом, а не подать мне очередной пулемётный диск.