Потом он пропал, растворился среди вихрей сажи.

— Кто ты такой?! — рявкнул Тайт.

Ему ответил громоподобный рев, звучащий словно бы со всех сторон, долгий и преисполненный безбрежной ярости — крик зверя, рожденного только для резни. Как только отголоски рыка смолкли, смог разошелся, обнажив почерневшее полотно моста и ошеломляющую пустоту за ним.

Гора Перигелий исчезла, ровно срезанная до опаленной базальтовой плиты.

— Иона? — позвал кто–то. — Иона?

Чья–то рука коснулась плеча Тайта, и он резко обернулся. Прежний мир вернулся на положенное место вокруг встревоженных серых глаз Асенаты.

— Что ты видел? — спросила она.

— Ничего хорошего, — буркнул он.

«Образ моей ярости…»

Затем, пока они шагали в неведомое, Иона рассказал Гиад о той бесконечной роковой ночи.

Неумирающий человек пробудился с криком. Его тело билось в мучительных спазмах, и мышцы вздувались, пытаясь разорвать кандалы, приковывавшие конечности к какой–то твердой плоской поверхности. Он бешено дергался во мраке, боль сменялась яростью, и протяжный крик уступал место первобытному реву. Под хруст лопнувшего металла правая рука освободилась от цепи, секундой позже за ней последовала левая. Мужчина рывком сел на пластине, содрал фиксаторы с лодыжек, свесил ноги и неловко встал.

— Меня… не должно… тут… быть, — прохрипел он, слепо вращая головой.

Во всем остальном человек сомневался. Осторожно потянувшись к лицу, он хотел коснуться пальцами глаз, но отыскал лишь неровные дыры. Задышав чаще, мужчина попытался вспомнить, как потерял их.

«Как их украли!»

Освободи истину внутри себя и узришь — беспредельно и обильно.

Распоряжение пришло откуда–то из его головы. Оно звучало влажно и раздуто, словно говорила созревшая опухоль.

— Я не…

Слова утонули в подкатившей к горлу желчи. Задрожав, человек перегнулся пополам и изрыгнул вязкую струю какой–то мерзости. По вкусу она напоминала гнилое мясо и протухшие мечты.

Узри себя, Дозорный!

Нарыв за его глазами вскрылся, извергнув ползучий рой крошечных телец, которые поспешили заполнить собою пустые глазницы. Зрение вернулось, как рана, внезапно рассекшая тьму. Мужчина увидел мириад копий мира в зеленых тонах, как будто смотрел сквозь грязную многогранную призму. Вместе с видами пришли вкусы и запахи, более четкие, чем прежде, и неразрывно сплетенные между собой.

Опустив взгляд, он увидел клубок потемневших кишок у своих ног… и ощутил запах исторгнутой вместе с ними человечности… и почувствовал вкус свободы.

— Мы выживаем, — провозгласил Дозорный: мухи биением крыльев имитировали подобие глухого мужского голоса.

Выплюнув последние остатки прежней жизни, Воплощенный осмотрелся по сторонам. Он находился в округлом помещении с несколькими запертыми дверьми — металлическими и, несомненно, прочными. Дозорный инстинктивно осознал, что его держали здесь под замком много дней, но гораздо дольше он пробыл в нематериальном заключении. Носитель с лихорадочным упорством оттягивал начало их совместного бытия, отказываясь признать, что они суть одно и то же, хотя священный рой пришел к нему не снаружи, а изнутри, где и рождаются все истинные откровения.

Случайным образом выбрав дверь, аватар пересек комнату. По каменным плитам за его огромными босыми ступнями протянулся слизистый след.

Запертую крышку люка украшало рельефное изображение мужчины в подожженной сутане, молитвенно сложившего ладони. Хотя покрытую волдырями тонзуру святого окружали пляшущие языки огня, его лицо выражало умиротворенность, а губы над пылающей бородой застыли в ласковой улыбке.

«Горящий Мученик, шпиль Каритас, — узнал Воплощенный, получив сведения из какого–то глубинного источника. — Тот, кто возносит благодарность, даже когда его пожирает пламя».

Отдернув заслонку смотровой щели, Дозорный заглянул внутрь. Из камеры на него уставилось тлеющее создание, приближенная копия Мученика. Глаза существа блестели от едва сдерживаемого жара, с опаленных губ струился дым. Ткнув обожженными ладонями в сторону стекла, оно что–то неслышно прорычало. Несмотря на свирепый вид, этот узник оставался незавершенным… пробужденным только отчасти. В его взоре жило одно лишь безумие.

Дозорный отвернулся и вдруг замер, подергивая ноздрями: он уловил запах жизни, слабый, но дразнящий. Пройдя по дуге, Воплощенный увидел тело, лежащее на другой стороне центрального возвышения, — безнадежно искалеченную каргу в алых одеяниях, которая каким–то образом еще цеплялась за жизнь. Прислушавшись, он разобрал шум отказывающей механической помпы у нее в груди.

— Мы знаем тебя, Умелица, — нараспев произнес Дозорный, когда смертное неведение сползло с него, будто сброшенная кожа. — Ты преобразишься.

Прошагав к полутрупу, он опустился на колени, осторожно перевернул женщину на спину, поднял ей голову и наклонился вперед, будто для поцелуя. Одна из ее разбитых линз рефлекторно сфокусировалась, реагируя на касание.

— Пробудись.

Аватар широко раскрыл рот, и из его пульсирующей глотки в лицо карге хлынул поток черной жижи. Там извивались жирные белесые личинки, жаждущие проникнуть в свежего носителя. Старуха затряслась, как только первые из них торопливо скользнули между ее губ или в ноздри; некоторые даже протиснулись через разбитые глазные линзы.

Воплощенный держал женщину, пока спазмы не ослабли. Он терпеливо ждал, когда расцветет благословение.

— Буря идти за нами, да, — мрачно заявил абордажник Зеврай, глядя сквозь стеклянные двери трапезной во внутренний дворик. Небо уже темнело, хотя полдень миновал лишь недавно, и на брусчатку брызгал дождик. — Помолимся вместе, товарищи! — призвал он.

— Расслабься, Дьякон, — насмешливо бросил Сантино из–за стола неподалеку. — Незачем подлизываться к Императору: Его на Троне и так отовсюду нагружают!

Аврам играл в карты с парой других солдат, а Гёрка наблюдал за ними. Громадный штурмовик–абордажник с зеленой бородой яростно хмурил лоб, пытаясь уследить за партией.

Как правило, Райсс не играл, но сейчас присоединился бы к гвардейцам, чтобы выяснить их настрой. Выжившие солдаты чаще всего прислушивались к Зевраю и Сантино, так что они служили лучшими мерилами боевого духа роты.

Эти двое казались полной противоположностью друг друга. Чингиз — благочестивый и почти болезненно серьезный, Аврам — заносчивый паршивец, вечно балансирующий на грани богохульства. Однажды они по–настоящему подрались. Случилось это на станции Луркио, когда Зеврай застукал Сантино с непристойным пикт–планшетом, но тогда Фейзт утряс проблему с присущим ему изяществом. Решение Толанда стало ротной легендой: он приказал, чтобы Аврам расстрелял фривольный предмет из «Костолома», а Чингиз в тот момент прочел псалом отпущения грехов, возложив руки на голову сослуживца. Как объяснял сам сержант, поступил он не по уставу, но иногда необходимо нарушить букву правил, чтобы сохранить их дух и укрепить братские узы. В результате получилось лучше, чем самая удачная идея любого комиссара.

«Лучше, чем самая удачная из моих идей», — признал Райсс.

Он не испытывал иллюзий относительно своих лидерских способностей. Брось лейтенанта в бой, и он отлично покажет себя, но вот к жонглированию людскими взаимоотношениями его лучше не подпускать. «Ладно еще, что ты чертовски негибкий, — порицал его когда–то капитан Фрёзе, — мог бы стать острым и резким, так ведь и твердости в тебе нет!»

— Как по–вашему, шеф, когда мы отсюда свалим? — спросил его Сантино из–за веера карт. — Не, я благодарен и все такое, но что–то не по нутру мне это местечко.

— Воняет тут, — глубокомысленно добавил Гёрка.

Учитывая подход Больдизара к личной гигиене, заявление прозвучало весьма внушительно.

— Пожалуй, не позже чем через пару месяцев, — предположил Райсс. — К тому времени все уже должны встать на ноги. А до тех пор, боец, ты будешь выказывать уважение нашим хозяйкам.