— Скорее! — скомандовала Аокихара от основания колоннады. — Падшим нет конца!

Закинув настоятельницу на плечо, Индрик рванулась вперед и, словно таран, смела тонкотелых мутантов. Остальные имперцы помчались следом. Женевьева прикрывала отход, сжигая врагов по обеим сторонам короткими струями пламени.

Быстро оглянувшись, Асената увидела, что сестра Наврин ковыляет за ними шагах в тридцати. Слишком далеко…

— Она не выберется! — крикнула Гиад пастырю.

— Ничего не поделаешь, — угрюмо отозвался Иона, не сводя глаз с дороги.

Пока они взбирались по ступеням, сзади донесся панический вопль. Асената обернулась как раз в тот момент, когда юную сестру–диалогус повалили наземь два существа. Ее пронзительный визг тут же прервался: рыщущие пальцы тварей отыскали рот Наврин… и стерли его, после чего скользнули вверх и словно смыли все черты женщины, превратив лицо в гладкий овал. Жертва забилась в спазмах, ее тело начало растягиваться, распирая бронежилет изнутри.

Наврин рефлекторно нажала на спуск, и пистолет изрыгнул сгусток плазмы.

«Ложись!» — проверещала Милосердие, бросая ничком их общее тело. Заряд летел в их сторону: Гиад ощутила волну жара, когда он пронесся над ней и, поразив сестру Марсилью в лицо, сбил целестинку с ног.

— Сестра! — завыла Камилла, метнувшись к убитой воительнице. — Марсилья…

Упав на колени, она уставилась на выжженную пустоту внутри шлема родной сестры.

— Идем! — Иона рывком поставил Асенату на ноги и толкнул ее к тяжелым серебряным вратам схолы, где ждала Индрик с настоятельницей.

Харуки уже тянула за рукояти, однако створки вообще не двигались.

— Забери оружие нашей сестры! — рявкнула Чиноа, присоединяясь к группе у дверей. — Ее больше нет, Камилла!

Всхлипнув от ярости, стоявшая на коленях воительница выдернула болтер из мертвой хватки Камиллы и побежала ко входу. Позади задержалась только Женевьева, которая стояла на вершине ступеней, искореняя мутантов непрерывным потоком огня.

— Двери не поддаются, — прошипела Харуки.

— Дай я, — сказал Тайт, упираясь ладонями в обе створки.

— Они открываются наружу, пастырь, — насмешливо заметила диалогус, но Иона не обратил на это внимания. Старые правила здесь больше не действовали.

— У меня твоя книга, — услышала его шепот Асената. — Я нужен тебе, ублюдок.

Чутье подсказало сестре, что Тайт обращается к пауку, ждущему за вратами.

Закрыв глаза, Иона толкнул.

Двери распахнулись внутрь, удивительно легко и гладко, как хорошо смазанный механизм. Из ширящейся щели между ними хлынул сине–фиолетовый свет, настолько интенсивный, что в нем утонули многоцветные лучи из окон.

— Пошли! — приказал Тайт, отступив от порога.

— Отступай, сестра! — скомандовала старшая целестинка Женевьеве.

Индрик меж тем занесла живую ношу в просвет, и за ней последовала Харуки.

Развернувшись, Женевьева ринулась к вратам. За ней заковыляла ватага горящих мутантов, но соратницы сестры проредили толпу болтерным огнем. Камилла в такт пальбе выкрикивала бичующие псалмы ненависти.

— Все внутрь! — гаркнула Чиноа, как только Женевьева перескочила порог. Камилла шагнула следом, но Гиад продолжала стрелять. — Сестра Асената, медлить нельзя!

Аокихара тоже вошла в здание.

— Асената! — настойчиво позвал Иона. — Надо уходить.

— Я не могу войти, — произнесла она, содрогаясь от касаний отравленного света. Даже окна схолы не обрушивали на людей ничего столь же кошмарного. — Не должна.

«Я видел тебя там, сестра… Иногда, — предупреждал ее Афанасий. — Но ты была… другой».

Гиад посмотрела на далекую вершину Перигелия, где сияло сквозь тучи сакральное пламя. Туда, где заканчивался ее сон и ждало избавление, не только для сестры, но и для всего осажденного демонами мира.

— Мне нужно вернуться, Иона.

— Ты не прорвешься! — предупредил он, загоняя в болт–пистолет полный магазин.

Новые чудовища уже карабкались вверх по ступеням через груды дымящихся трупов сородичей.

— Я, может, и нет, но другая справится, — возразила госпитальер, убрав оружие в кобуру. — Здесь наши пути расходятся.

— Асената…

Резко обернувшись, она ударила Тайта ладонями в грудь и втолкнула в двери. Стоило ему неуклюже переступить порог, как серебряные ворота захлопнулись, будто створки капкана.

— Желаю тебе обрести искупление, друг мой, — прошептала Гиад и обернулась к бездушному воинству.

На одном из существ она заметила клочья синей полевой формы и серебристые бронепластины. В повисшей руке монстр держал плазменный пистолет — очевидно, тварь забыла, для чего нужно оружие, но инстинктивно сохраняла его.

«Что ты наделала?» — взвыла Милосердие.

— Я вручаю тебе то, что ты хотела, сестра, — сказала Асената.

Закрыв глаза, она уступила власть своей двойняшке.

Измученный Умелец просочился обратно в бытие через рану на коже мира. В тот миг он из идеальной абстракции превратился в обычный конкретный пример — всего лишь выражение одной вероятности из беспредельного множества. Впрочем, появление внутри пузыря самообмана, который смертные называли Материумом, неизбежно влекло за собой ограничения. Дело в том, что царство это представляло собой жалкое отражение куда более глубинной реальности, а его «законы природы» подкреплялись убеждениями неисчислимых верующих в собственное невежество. Материя, управлявшие ею силы и даже объективное время были иллюзией, что отгораживала души бренных созданий от творений бесконечности — и, в свою очередь, сдерживала их, когда они ступали среди людей.

Хотя Воплощение понимало все это на инстинктивном уровне, подобные рассуждения утратили смысл в момент его возникновения. Значение имели только цель, заложенная в текущую парадигму его бытия, и сущность плотского носителя, из души–семени которого расцвел аватар, поскольку вместе они составляли сплав предвечного с преходящим.

На сей раз Измученный Умелец воплотился в женщине, обладающей невероятными целеустремленностью и интеллектом. Она прожила гораздо дольше отведенного ей срока, поддерживая свое тело хитроумными изобретениями, где механизмы сочетались с плотью и верой. Отвергать смерть ее вынуждали не страх или самолюбие, но важность ее великой работы. Это желание не сгинуло до сих пор — больше того, оно возвысилось и сфокусировалось в отточенную истину, пока Воплощение вело носителя по Пути Мух.

— Палатина Бхатори! — с огромным удивлением воскликнула какая–то женщина позади аватара. — Простите нас, мы не видели, как вы вошли.

— Теперь я с вами, — ответила женщина-Умелец. — Больше ничего не имеет значения.

Она стояла за увенчанным свечами алтарем, повернувшись спиной к пастве. Над ней нависала мраморная статуя Кровоточащего Ангела на фоне аквилы, наделявшей изваяние символическими крыльями. Хотя при жизни Акаиси Бхатори почитала именно этот аватар, Умелец понимал, что суть его носительницы заключается не в лечении, а в сотворении — пусть и сотворении плоти.

— С вами все хорошо, палатина? — неуверенно спросили откуда–то сзади. — Ваш голос…

— Я полностью в себе, сестра Люсетта, — отозвалась женщина-Умелец. Она, не оборачиваясь, узнала говорящую, точно так же, как распознавала любую душу в Сакрасте.

— После отключения питания мы пришли сюда, чтобы помолиться за дух генераториума, — сказала Люсетта. — И воззвать к Императору о даровании Его защиты от бури.

Часовня таилась в центре третьего этажа, в символическом сердце госпиталя, но симфония ветра и грома доносилась даже сюда.

— Море Душ вздымается, дабы утопить небо.

— Простите, госпожа, я не понимаю.

— Но ты поймешь, Люсетта Вестрана. Вы все поймете.

Измученный Умелец повернулся лицом к пастве. На Воплощение уставились пятнадцать сестер в апостольниках, и глаза их округлились, стоило им разглядеть рану в туловище Бхатори и мух, обильным потоком вылетающих из раззявленного рта. Как только паразиты свились в темный нимб, который непрерывно расширялся, аватар разогнул и вытянул верхние конечности. Там, где раньше были две руки, затем — недолго — всего одна, теперь находились шесть, и каждая сжимала тот или иной хирургический инструмент.