— К сожалению, я не могу сказать вам ничего определенного, полковник. Просто Белый дом, — генерал выговорил эти слова с особым вкусом и ударением, — Белый дом попросил меня подобрать инициативного и грамотного офицера с несколько специфическим уклоном интересов для весьма важного и сугубо секретного дела. И я подумал, что этим офицером могли бы стать вы, полковник Мейседон.

— Благодарю вас за доверие, сэр.

— Я должен расценивать ваш ответ как согласие? — Макмиллан любил в такого рода делах предельную точность и определенность.

— Именно так, сэр. Что я должен делать теперь?

Генерал улыбнулся.

— Ждать, Мейседон, ждать. За вами заедут, отвезут куда нужно и введут в курс дел. Желаю вам успехов на этом поприще!

После вызова к генералу Макмиллану прошла неделя, началась другая, а никаких новостей не было. Мейседон не то чтобы огорчился, он попросту не знал, в чем ему разочаровываться, а начал подумывать, что либо предложение было со стороны генерала пустой демонстрацией дружелюбия, либо его кандидатура по каким-то причинам забракована. Полковника успокоил Рэй Харви. История с фотографиями заметно сблизила их, теперь они встречались чаще. Это произошло еще и потому, что после отъезда Сильвии в Калифорнию у Мейседона появилось больше свободного времени, а с Харви полковник мог быть самим собой. Во время совместного ленча Харви сказал ему с легкой улыбкой:

— Кто-то катит на вас бочку. Однако же думаю, что не с дурными намерениями.

— А что такое?

Интерес Мейседона был столь очевиден, что Харви помедлил с ответом, а затем спросил:

— Да вы, наверное, в курсе событий?

— В известной мере. Но я еще не знаю, каким местом ко мне повернется Фортуна.

— Я не силен в греческом. Вы говорите о судьбе?

— О случае.

— Верно, все эти мексиканцы и пуэрториканцы частенько полагаются на случай, — глубокомысленно заметил Харви, усмехнулся и понизил голос: — Вас проверяют, баззард. По всем каналам, по каким это возможно.

В груди Мейседона вместе с тревогой шевельнулась и надежда: перед серьезными делами людей и проверяют серьезно.

— Откуда вы знаете? — также вполголоса спросил он.

— Секрет фирмы. — Харви опять усмехнулся и покрутил головой. — Во всяком случае, лично со мной беседовал какой-то парень из Фоли-Сквера. Он вовсе не настаивал, чтобы я говорил о вас пакости. Именно поэтому я и решил, что вам не грозит ничего дурного.

— И что же вы сказали обо мне? — с совершенным внешним безразличием поинтересовался Генри.

— Ну, нарисовал такой портрет, что вас спокойно можно ставить даже у врат рая вместо апостола Петра.

Этот разговор сильно подогрел остывший было интерес Мейседона ко всей этой несколько таинственной истории. А день спустя Мейседона вызвал к себе генерал Макмиллан.

— Дело сделано, Мейседон, — бодро сказал он, однако в его поведении, обычно таком уверенном, проглядывали черточки если не тревоги, то озабоченности. — Надеюсь, вы оправдаете мои рекомендации и вообще не ударите лицом в грязь.

— Я сделаю все возможное, мой генерал.

Не обращая внимания на это обращение во французском духе, Макмиллан, чеканя слова, продолжал:

— Запомните, Мейседон, во всем Пентагоне… — Генерал сделал внушительную паузу и повторил: — Во всем Пентагоне об этом деле будут знать только два человека вы и я! Секретность абсолютная!

Теперь и Мейседон почувствовал растущую неясную тревогу, однако внешне это никак на нем не отразилось.

— В течение этого часа, — продолжал генерал, теперь в его голосе появились ноты торжественности, — за вами заедет специальный автомобиль и отвезет вас к личному советнику президента по специальным вопросам Джону Кейсуэллу.

— Да, сэр, — с некоторым замешательством ответил Мейседон, честно говоря, он был готов к самому разнообразному повороту событий, но только не к такому.

— Вам знакомо это имя? — с некоторой настороженностью и интересом спросил генерал.

— Нет, сэр.

— Говорят, что это дальний родственник покойного президента, имейте это на всякий случай в виду. — И, снова переходя на энергичный, командирский тон, Макмиллан продолжил: — Вы пробудете в распоряжении Кейсуэлла столько, сколько это потребуется, что будет оформлено как служебная командировка. Ваш начальник предупрежден, однако, я подчеркиваю еще раз, о существе этой так называемой командировки не знает ровно ничего. И не должен знать!

— Да, сэр.

— Это все. Желаю вам успехов, Мейседон!

Ждать пришлось недолго, однако Мейседон успел выпить крохотную чашечку кофе и полюбезничать с секретаршей, прежде чем она уважительно сообщила: «Машина ждет вас у главного подъезда, полковник». Машина оказалась новеньким, последней модели черным «кадиллаком». Шофер, стоявший рядом с машиной с добропорядочным и бесстрастным, типично лакейским выражением лица, фотографически взглянул на подходящего Генри и корректно осведомился: «Полковник Мейседон?» Получив утвердительный ответ, он почтительно склонил голову, распахнул перед Генри дверцу «кадиллака» и без спешки, солидно занял место за рулем.

Шофер был опытным драйвером — это было видно сразу. Он вел машину смело, но отнюдь не рискованно. Мейседон попробовал заговорить с ним, но, получив в ответ несколько в высшей степени учтивых ответов: «Нет, сэр», «Не знаю, сэр», «Простите, сэр, но я не уполномочен обсуждать такие вопросы», — понял, что из разговора ничего не получится, и замолчал. В облике шофера было нечто южное. Итальянец? Испанец? Может быть, цветной с небольшой долей негритянской крови? Стоило ли ломать над этим голову! Выбравшись за город, шофер прибавил газу, стрелка спидометра подползла к ста милям в час. «Кадиллак» шел устойчиво, легко и почти бесшумно, лишь шелестели, а лучше сказать, приглушенно звенели по бетону шины. Через двадцать минут такой езды шофер плавно притормозил и свернул на боковую дорогу — с бетонным же покрытием, но узкую — только-только разъехаться двум встречным автомобилям. Ярдов через триста возле площадки, на которой можно было развернуть даже стотонный самосвал, стояло уведомление, набранное на белом щите из люминесцирующих элементов: «Частные владения. Въезд запрещен!» За этим объявлением дорога проходила через широкую полосу зарослей шиповника и акаций, а далее была на немецкий манер обсажена двумя рядами плотно стоящих молодых каштанов. Это был своего рода зеленый забор, непроницаемый для автомобилей и несуществующий для пешеходов. Миновав развилку, где дорога делилась на две совершенно одинаковых ветви, шофер сбросил скорость. Ряды молодых каштанов оборвались, и справа открылся большой одноэтажный белый дом, а за домом не то сад, не то парк — липы, каштаны и голубые ели из той прекрасной породы, которая выведена в России. Забора не было, его заменял плотный ряд кустарниковых акаций с плотными, словно костяными шипами двух-трехдюймовой длины — преграда для любого крупного зверя и человека практически непреодолимая. Садоводы-любители и мальчишки весьма образно называют этот сердитый кустарник «держи-деревом». В кустарник были врезаны невысокие ворота из решетчатого металла, возле ворот — площадка для паркинга, на которой можно было разместить три-четыре солидных лимузина. Но шофер, игнорируя эту площадку, притормозил, почти упершись широким носом «кадиллака» в створки ворот. Он не подал никакого сигнала, но после двух-трехсекундной паузы ворота — нет, не открылись, а раздвинулись, — их створки плавно и совершенно бесшумно разъехались в стороны. Шофер тронул машину и с черепашьей скоростью подвел ее к дому, к широким ступеням, которые вели на веранду с раздвижными панелями из толстого витринного стекла. Мейседона ждали.

Кейсуэлл, высокий мужчина средних лет, одетый в костюм спортивного покроя из сурового полотна, который кстати говоря, сидел на нем как влитой, подождал, пока шофер откроет дверцу «кадиллака», и только после этого сияя привычной кинематографической улыбкой, легко сбежал со ступеней.