— Вообще-то, не я виноват, что ты ключи посеяла.

Ромашкина вскидывает на меня злющий взгляд и опаляет васильковыми стрелами:

— Малиновский, скажи, ты совсем идиот? Чтобы потерять ключи, нужно их для начала иметь!

И тут меня осеняет.

— Упс. Я тебе ключи не оставил, что ли?

— Представь себе — нет! Я утром просто за собой дверь захлопнула. А если бы дождь пошёл? Или град? Или…

— Или торнадо, или наводнение, или цунами — я понял. Совсем вылетело из головы, я же извинился. А повинную голову меч не сечет. Садись, — киваю на соседнее пустующее кресло, но ловлю в ответ полный пренебрежения взгляд.

— Сама дойду, — опережая меня, Ромашкина протискивается в плавно разъезжающие в разные стороны металлические ворота и, не оборачиваясь, идёт к дому.

Медленно еду следом, любуясь разъярённой фурией.

Может, моя жена и редкостная стервозина, но в свет с такой выйти точно не стыдно: ноги от ушей, тонкая талия и в декольте есть что положить. Понятно, почему Пашутин про неё при споре вспомнил. Хотя когда я потом спросил, почему он скрыл факт близкого с ней знакомства, тот просто слился, ответив, что разве всех упомнишь. Может, общался, может, не общался…

Игнорируя гараж паркую машину возле дома и поднимаюсь по ступенькам к входной двери: Ромашкина уже стоит там, демонстративно смотря сквозь меня.

— Ключ у меня один, нужно заехать в мастерскую. Если хочешь, поедем завтра из универа вместе. Да и туда тоже. Тебе к какой паре?

— Спасибо, но я лучше у ворот опять подожду, не хочу быть тебе ничем обязанной, — цедит она, с преувеличенным интересом рассматривая ящик для почты.

— Да брось, лапуль, мне не сложно. Мы же с тобой вроде как в одной лодке.

Ромашкина окидывает меня ледяным айсбергом взгляда и морщит носик:

— Не знаю, я сама по себе гребу в сторону своих трёх миллионов.

— То есть, тебя только деньги интересуют?

— Конечно! — и смотрит как на умственно отсталого.

Признаться — это немного задевает моё на удивление ранимое эго. Деньги деньгами — это понятно, но неужели нигде и ничего не ёкает? Не припомню, чтобы девчонки так откровенно с меня сливались. Нет, были динамщицы, дешёвые актрисы “я не такая”, были те, кто делал вид, что не догоняют — но во всех случаях это была просто игра в кошки-мышки, где я, разумеется, не в роли жертвы. Но Ромашкина, весь её вид транслирует откровенное “терпеть тебя не могу” и это почему-то уязвляет.

— А ты куда это? — оборачивается она, быстро перебирая стройными ногами по лестнице наверх.

— Я? В свою комнату, — не отстаю, следуя по пятам.

— Теперь это моя комната.

— Извини, но нет, она моя. Изначально была моей, моей и останется. Ты здесь временная гостья, и только.

Ромашкина тормозит, сжимает плотно губы, делает резкий разворот и явно намеревается бежать вниз. Хватаю её за лямку сумки и не даю сделать шаг.

— Стоп-стоп-стоп, лань трепетная. Куда собралась?

— Домой, в Печатники. Я не живу здесь и суток, но мне, честно, всё это уже вот где, — проводит пальцем поперёк горла, и я не к месту замечаю, что кисть у неё узкая, аристократичная.

— Да брось, а как же наш уговор. Наследство, месяц, три ляма. Забыла?

— Да Боже мой, кто будет это проверять? Скажем, что жили вместе и всё. Штамп есть, кольцо есть, зачем всё усложнять? Зачем портить нервную систему? Ясно же, что мы друг друга на дух не выносим.

Я стою на ступеньку выше и вижу, как вздымается её грудь, как беспокойно пульсирует на шее тонкая голубая венка.

— Если бы всё было так просто. В любой момент может нагрянуть доверенное лицо деда, и если он узнает, что ты здесь не живёшь, то не видать мне наследства, а тебе миллионов.

— Да что это в самом деле такое! Ну почему с тобой всё вечно через одно место! Может, как-то подгадать, я буду здесь к его приезду, сделаем вид, что счастливая молодая семья: планируем пополнение, взяли ипотеку, Киа Рио в кредит, копим на море — всё как у всех.

— План хороший, но, увы, это невозможно.

— Но почему?

— Потому что доверенное лицо деда — мой отец, — ляпаю первое, что приходит в голову. Ромашкина закатывает глаза и, выдернув лямку сумки из моих рук, громко топая снова поднимается наверх.

— Чувствую, из этих трёх миллионов два мне придётся потратить на психиатра. Дурдом какой-то.

Открываю дверь в комнату и вижу, что моя брутальная святая-святых превратилась в жилище куклы Барби. На кровати пушистый розовый плед, подоконник заставлен косметикой, а на любимом кресле-груше в виде футбольного мяча восседает плюшевый медведь.

А ещё этот запах…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Наполняю лёгкие до отказа и хмурусь:

— Чем это пахнет?

— Это ваниль, — Ромашкина кивает на стакан из которого торчат какие-то коричневые палки. — Помогает снять внутричерепное давление.

— Да блин, Ромашкина, тебе точно двадцать, а не шестьдесят восемь? — делаю шаг внутрь спальни и натыкаюсь на преграду в виде вытянутой тонкой руки:

— Сними обувь. Ты в этих же кроссовках в уборную универа ходишь, а гигиена там, мягко говоря, далека от идеала.

— Да, бабуль, — стягиваю адидасы и аккуратно ставлю их у двери. — Что-то ещё?

— Хочешь жить здесь — чёрт с тобой, но спать ты будешь там, — тычет пальцем на софу и растягивает губы в язвительной улыбке. — Советую меня слушаться и не злить. Поверь, я не настолько нуждаюсь в деньгах, чтобы терпеть рядом с собой вечный раздражитель.

Тряхнув русой копной, Ромашкина выхватывает с оккупированной полки моего шкафа благоухающее пионами полотенце, и, чеканя шаг как бравый солдат у Мавзоля, с гордостью покидает комнату.

Смотрю ей вслед и офигеваю.

Дело приняло неожиданный поворот. Кошка и мышка меняются местами? Да ладно.

— Ну как, крутая вечеруха? А ты идти не хотел, — пританцовывая под ритмы электронного техно, Пашутин протискивается к усеянному лампочками навесу, в тени которого спрятался стол с закусками. Почерпнув из глубокой миски горсть коктейльной смеси, довольно закинул ту в рот. — У Самсоновой все днюхи такие — с размахом.

Праздник и правда был что надо: ярко, громко, с помпой. Девчонки принимают манерные позы и фоткают друг друга на фоне бассейна, чтобы через пятнадцать минут лента инстаграма пестрела однотипными кадрами с оттопыренными задницами и недалёким выражением лица.

День рождения Самосоновой Наташи — звезды универа и дочери папы-композитора отличный повод засветиться и, если повезёт, подцепить кого-то посолиднее.

Например, в прошлый её день рождения Горячева, моя бывшая, охмурила лошка Пономарёва — сына судьи, а Дегтярёва — Изотова, золотого медалиста и в будущем перспективного дипломата. И вообще, быть приглашённым на вечеринку Самосоновой — это некий знак качества, что ты не лузер и тусуешься в правильных местах и с правильными людьми.

— А как жена? Нормально отпустила? — шаря глазами по разномастной толпе, поддел Пашутин.

— Нормально, носки погладила, перекрестила, а сама дома сидит, учит лекции.

— Ну а вообще, как она — жизнь семейная? Уже рутина?

Раздражённо дёрнул плечом, не желая развивать эту тему.

По правда говоря — ощущение от всего двоякое: вроде бы ещё есть к чему стремиться, ведь победу я ещё всё-таки не одержал, но не могу отделаться от стойкого ощущения неправильности ситуации. Запал ушёл, адреналин рассеялся, остался испачканный паспорт и эксцентричная особа в моей спальне, которая почему-то на полном серьёзе считает её теперь своей. Оккупировала мою территорию своими тряпками, установила какие-то дурацкие правила. Выгнала, чтобы поговорить по скайпу со своим американцем, словно это я у неё в гостях, а не наоборот, а на предложение сварганить что-нибудь на ужин одарила таким взглядом, словно я попросил помочь побросать в реку новорожденных котят.