Малиновский заходит на кухню: в любимых серых трениках, с зачёсанными совсем как у отца мокрыми волосами, и мужчины, словно два разновозрастных скандинавских бога-близнеца не отрываясь молча смотрят друг на друга.

— Пойдём, поговорить надо, — Николай Филиппович кивает куда-то неопределённо наверх и стремительно выходит из комнаты.

— Я сейчас, — кричит ему вслед Богдан и шепотом шипит мне: — Что ты ему сказала?

— Правду.

— Какую правду, лапуля? Конкретнее!

— Чистую правду. Что я с тобой из-за наследства. А что… это нельзя было говорить, да?

Малиновский картинно закатывает глаза и проводит ладонью по лицу.

— Короче, Жень, больше ничего ему не говори, хорошо?

— Как это? А если он спросит? Я же не буду стоять как немой истукан!

— В общем, ладно, разберусь, — после секундного раздумья машет рукой он и выходит из кухни следом за отцом. — Я ща приду. Сахар в кофе не добавляй.

Все же знают, что любопытство один из пороков? Никогда, слышите — никогда не ведитесь у него на поводу и не подслушивайте чужие разговоры! Потому что я это сделала, и то, что я услышала, мне совсем не понравилось…

Через двадцать минут мы втроём сидим за столом и молча поглощаем получившуюся на удивление сносную глазунью. Приборы лязгают о тарелки, фоном бубнит включенное в гостиной радио.

Мужчины едят с таким аппетитом, будто вкуснее яичницы сто лет ничего не ели.

Я не знаю, о чём конкретно они там говорили за закрытой дверью спальни Николая Филипповича, но когда поднималась наверх в свою комнату случайно (правдоподобно же?), не специально — случайно! — услышала несколько фраз…

— Как ты мог жениться и ничего мне не сказать? Дурдом какой-то! Что на тебя вдруг нашло? Откуда она вообще взялась? У тебя же в прошлом месяце была эта, как её там…

— Алина?

— Ты это у меня спрашиваешь?! Ну по-моему, да, она. А до неё ты встречался с Леной, дочкой Капитонова. Теперь вот эта Женя. А кто будет завтра? Может, Дина? Катя? Или наша соседка Нинель?

— Па, да это долго объяснять…

— Я всё понимаю: молодость, гормоны — сам таким был, но зачем сразу кидаться в крайности? Зачем так скоропалительно связывать себя узами брака? Уж тебе ли не знать, к чему эта спешка приводит.

Что?! О чём это он? Малиновский уже был женат? Или я что-то не так поняла? Чёрт, говорите погромче, не слышно же!

— Да говорю же — там всё не так просто. Лучше тебе не вникать.

— Она что… — повисает напряжённая тишина, — она что — беременна?

— Обижаешь. У меня в этом плане всё под контролем.

— Тогда я вообще ничего не понимаю. И она сказала, что с тобой из-за наследства. Это что ещё за финт? Ты меня похоронить решил?

— А, это, — даже из-за двери слышно, как напрягается Малиновский, — так это у нас прикол такой. Ну, мол, она со мной из-за денег и всё такое. Шутка.

— А она с тобой не из-за денег?

— Ну, конечно, нет!

— Так это внезапно вспыхнувшая любовь, получается?

Новоиспечённый муж зависает, словно обдумывая вопрос. Ну же, Богдаша, не смей врать папе!

И как в плохом кино именно в этот момент с кухни в прямом смысле запахло жареным, даже горелым, и мне приходится срочно ретироваться вниз.

В общем, из разговора отца и сына я поняла, что Малиновский жуткий бабник, что, возможно, наш парень любитель бегать по ЗАГСам и что Николай Филиппович не в курсе аферы с наследством.

Я никогда не отличалась мега-гибким умом, но сейчас подспудно чувствую, что их разговор был каким-то странным и не логичным, было куча несостыковок и белых пятен, но думать об этом моему едва отошедшему от трёхдневного анабиоза уму слишком обременительно. Да и глазунья меня сейчас заботит куда больше. Всё-таки первое знакомство, считай смотрины, нельзя ударить в грязь лицом.

Не хочу, чтобы потом, после того как мы разведёмся, Николай Филиппович говорил обо мне: “а помнишь ты был женат на этой, как её там… ну которая ещё отвратительно готовила”.

Да и в конце концов, его дела с отцом — это их дела, в каждой избушке свои погремушки. Моя же хата с краю — дожать свой месяц, забрать честно выстраданные миллионы и уйти в свободное плавание, желательно с попутным ветром в сторону Аризоны.

Хотя узнать, как же выкрутился Малиновский, что сочинил, отвечая на вопрос о любви крайне интересно…

— Очень вкусно, Женя, большое спасибо, — искренне благодарит Николай Филиппович и промакивает губы салфеткой.

Мама меня с раннего детства учила, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Поэтому беру на себя смелость немного приукрасить свои кулинарные достижения.

— О, это что, я и мясо по-французски умею, и блины печь, и голубцы, и борщ.

— Борщ? — в один голос произносят отец и сын и таращаться на меня в четыре голодных ультрамарина. Малиновский даже жевать перестал.

— Ну да… красный, с мясом. Вам что, никто его не готовит? А-а, поняла, вашей маме не до этого, наверное, она тоже, как и вы, Николай Филиппович, очень много работает. Это моя половину жизни домохозяйка: дача, засолка, компоты…

По мере того как я говорю лицо Николая Филипповича разительно меняется: из довольно красивого и добродушного превращается в холодную маску. Богдан тоже как-то заметно сникает: ковыряет остатки еды и молчит, опустив глаза в тарелку.

С ужасом осознаю, что ляпнула что-то не то. Бли-ин, и кто меня за язык тянул тему эту дурацкую поднимать?!

Хотя какую именно тему? Тема борща? Дачи? Засолок? Что?..

Папа тоже внёс в моё воспитание свою лепту, и всегда учил в любой непонятной ситуации лучезарно улыбаться.

— Может, кофе? — с наигранным воодушевлением вскакиваю я и, собрав со стола грязные тарелки, опускаю в раковину. Тут же распахиваю дверцы посудного шкафа и одну за другой выставляю на стол три громадные кружки.

— А ты почему внизу спал? — слышу за спиной голос отца, и наигранно безразличный ответ Богдана:

— А, ерунда, поругались.

— Но мы уже помирились! — влезаю я, молниеносно решив, что и так знатно накосячила и обязана прийти на выручку Малиновскому.

Помним же про три миллиона, да?

Две пары одинаковых голубых глаз снова уставляются на меня и я густо краснею.

Наверное, Малиновский прав и молчать как истукан это самое верное решение. А лучше бы он вообще сказал, что женился на немой, было бы проще.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌

— Да, на связи, — шепчу в трубку и, затянувшись, выдыхаю в сторону густой рафинированный пар.

— Ты куда пропал? Двое суток не коннект, — голос Пашутина заглушает оглушающий визг клаксона и отборный забористый мат. — Не обращай внимания, мы тут на МКАДе третий час стоим. Очередная мартышка свисток за рулём красила. Так где пропадаешь? Я приезжал вчера к тебе, свет горел, но мне никто не открыл.

— Серьёзно? Не слышал стука, — и невозмутимо: — Спал, наверное.

— Один? — поспешно спрашивает Артём и на заднем фоне даже как будто бы становится тише.

— Может, и не один. А что, собственно, случилось?

— Да так, — после некоторого раздумья произносит Пашутин и голос приобретает прежнее воодушевление: — Так как она?

— Кто? Ромашкина?

— Жизнь женатого человека. Ну и раз ты сам напомнил, то как там молодая жена? Не поубивали ещё друг друга? — вопрос звучит с такой интонацией, словно ответ “нет” в принципе прозвучать не может.

— Откуда столько интереса к моей жизни и к моей жене?

— Фиктивной жене, — зачем-то поправляет Пашутин. — И странный вопрос — откуда столько интереса, вообще-то на кону моя квартира, и я хочу знать всё, даже самые грязные интимные подробности, — сально гогочет и добавляет: — Слушай, а ты почему так тихо говоришь?

И что мне ему на это ответить? Что Ромашкина в честь выздоровления устроила видео-конференцию со своим хахалем из Америки, поэтому турнула меня из моей же комнаты? В одиннадцать, блд, вечера.