Она вернулась к своему пациенту, в широко открытых глазах которого отразились одновременно и надежда, и ужас, когда он увидел, как она опустилась на колени у его изголовья и склонила над ним свое обрамленное светлой шевелюрой лицо с выражением такой решимости, что он чуть не лишился чувств. Но взгляд этого старого бродяги оставался осмысленным.

— Послушай, красотка, — прошептал он. — Раньше, чем начнем, давай договоримся. Если тебе удастся меня заштопать, и я снова стану на киль, надеюсь, ты не будешь требовать, чтобы мы отдали вам свое оружие и нашу старую посудину? Это все, что эта сволочь Золотая Борода нам оставил, чтобы выжить здесь, на этой чертовой земле. А то получится, что ты еще хуже его.

— Золотая Борода? — переспросила Анжелика настороженно. — Значит вы — его люди?

— Были, ты хочешь сказать, его люди… Этот сукин сын высадил нас здесь, не оставив даже достаточно пороха, чтобы защищаться против зверей, дикарей и таких, как вы. Ведь здесь все сплошь бандиты…

— ..А теперь помолчите, — сказала Анжелика, стараясь оставаться спокойной, — вы слишком болтливы для умирающего… Поговорим об этом позже.

Силы его иссякли. И обтянутое прозрачной кожей бледное лицо с красными обводами вокруг воспаленных глаз все больше и больше стало походить на череп.

Но покрасневшие от притока крови края его век свидетельствовали о том, что его организм сопротивляется. «Он выживет», — подумала Анжелика и сжала губы. Затем снова в ее голове возникли мысли о всех этих историях, связанных с Золотой Бородой.

— Вы слишком рано ставите свои условия, сударь, — ответила она громко. — Мы поступим с вашим оружием и с вашим баркасом так, как сочтем нужным. А вы будьте довольны, если останетесь живым.

— В любом случае.., потребуется несколько дней, чтобы ее починить.., эту посудину…, — ответил он, не желая уступать.

— Для вас тоже потребуется несколько дней, чтобы вас починить, деревянная башка. А теперь поберегите силы и постарайтесь успокоиться.

И она положила руку на его воспаленный и липкий от пота лоб.

Она думала, стоит ли ему дать выпить успокаивающую микстуру, сделанную на базе той самой белладонны, которую так не любил Шеплей. Ничто так не помогло бы уменьшить боль во время операции.

— Грогу бы мне, — простонал раненый, — кружку бы доброго горячего грогу с половинкой лимона. Смогу ли я его выпить хоть в последний раз?..

— Неплохая идея, — заметила Анжелика. — Это ему поможет выдержать болевой шок. Этот флибустьер так пропитался ромом, что, может быть, это его спасет… — Эй, вы, — обратилась она к подошедшему к ним пирату, — у вас там не найдется пинты рома?

Тот утвердительно кивнул, насколько это ему позволяли болезненные опухоли на лице. В сопровождении одного из англичан он пошел к месту их стоянки в бухте и вскоре вернулся, держа в руках фляжку из черного стекла с узким горлышком, наполовину заполненную превосходным ромом с островов, о чем можно было судить по тому запаху, который исходил из бутылки, когда Анжелика вынула пробку.

— Так оно будет лучше. Глотни это, парень, и держись, сколько можешь, потому что скоро тебе небо покажется с овчинку.

— Что, будет очень больно? — прохрипел он и растерянно спросил:

— А в этой проклятой дыре не найдется, случайно, исповедника?

— Я исповедник, — сказал Пиксарет, став на колени. — Черная Сутана доверил мне уроки катехизиса, и я вождь всех абенакских племен. И поэтому Господь избрал меня, чтобы совершать крещение и давать отпущение грехов.

— Господи Иисусе! Дикарь!.. Этого еще не хватало.., или я совсем рехнулся! — воскликнул раненый и потерял сознание.

Правда, неизвестно от чего: то ли от сильного удивления, то ли от слишком больших, потребовавшихся от него усилий.

— Так будет лучше, — сказала Анжелика. «Я промою рану, — подумала она, — теплой водой с разведенным в ней экстрактом белладонны».

Она взяла маленький кусок коры в форме желобка и стала с ее помощью направлять струю воды, лившуюся из выдолбленной тыквы, которую держал Пиксарет. Затем она наклонилась над чудовищной зияющей раной.

Как только она к ней в первый раз прикоснулась, хотя и сделала это очень осторожно, больной вздрогнул и попытался вскочить. Его удержали на месте сильные руки Стоугтона.

Анжелика велела здоровенному пирату лечь поперек бедер своего товарища, лицом к земле, а индеец, слуга Шеплея, держал его за лодыжки. Раненый частично пришел в себя и стал умолять, чтобы ему приподняли голову. Потом сделал еще несколько глотков рома, и в полубессознательном состоянии позволил привязать свои запястья к врытым в землю колышкам. Анжелика вставила ему между зубов моток корпии, затем положила под затылок немного соломы, чтобы ему легче было дышать через нос.

С другой стороны от больного стоял на коленях старый английский лекарь. Он снял с головы свою большую шляпу, и ветер шевелил его седые кудри. Он выполнял роль ассистента. Понимая без слов, чем ей нужно помочь, он взял защепы из тростника и с их помощью стал сближать края раны.

Полностью это было почти невозможно сделать, но решительными движениями руки Анжелика протыкала иглой с виду дряблую, но в действительности плотную и упругую ткань, удерживая пальцами края раны в натянутом состоянии, в то время, как неуловимым, но требующим больших усилий и ловкости, движением кисти она протягивала смазанную жиром нить и потом завязывала ее узлом. Она работала быстро, четко, без колебаний. Слегка наклонившись, она оставалась совершенно неподвижной; лишь ни на секунду не прекращались размеренные и ловкие движения ее рук. Старый Джон работал с ней в одном ритме, помогая при помощи защепов или пальцами, когда защепы не могли удержать истерзанные ткани.

Несчастный мученик был без чувств. Но по его телу постоянно пробегала дрожь, и временами сквозь кляп во рту слышалось глухое хрипение, которое, казалось, каждый раз было последним. И тогда клубок дурно пахнущих, липких и непрерывно шевелящихся внутренностей набухал и снова готов был вывалиться наружу. И нужно было снова его вдавливать обратно в полость живота. На беловато-лиловых кольцах кишечника часто образовывались вздутия, и каждый раз возникало опасение, что они могут лопнуть или окажутся случайно продырявленными, после чего, — и Анжелика хорошо это знала — неизбежно наступит фатальный исход. Но, в конце концов, последний шов был наложен.

Человек казался мертвым.

Анжелика взяла таниновую примочку, которую ей подала индианка, и наложила ее на всю поверхность живота, затем крепко стянула и завязала концы полотнища, которое она перед началом операции протянула под поясницей пациента.

Ему теперь оставалось лишь снова привыкать к своим внутренностям, которые его чуть не покинули, но вовремя были водворены на место. Следовало надеяться, что сейчас их удалось окончательно урезонить.

Анжелика встала и с трудом разогнула спину. Операция длилась более часа.

Она пошла к ручью вымыть руки. Затем вернулась назад и аккуратно сложила все инструменты.

Из бухты послышались удары колотушки. Баркас был готов к отплытию раньше его несчастного капитана.

Анжелика де Пейрак приоткрыла веки раненого, послушала сердце. Он по-прежнему был жив. Тогда, окинув взглядом всю его фигуру, начиная от грязных, покрытых мозолями ног и до его косматой головы, она вдруг почувствовала прилив симпатии к этому подонку, чью жалкую жизнь только что спасла.

Баркас флибустьеров был отремонтирован и подготовлен к плаванью, но всех, и прежде всего больных и раненых, не представлялось возможным взять на его борт. Нужно было выбрать тех, кто уедет и кто останется, и это была очень деликатная проблема. И снова окончательное решение должна была принять Анжелика.

Было очевидно, что Кантор, владевший искусством навигации, должен был взять на себя командование, чтобы доставить баркас в Голдсборо. Мужчины — Стоугтон и Коруэн, выросшие на берегу моря, должны были помогать ему в управлении кораблем, и было логичным, чтобы их семьи в полном составе отправились с ними.