К вершинам поднимались стаи громко кричавших птиц. Они предупреждали о появлении одного из властителей здешних мест — тумана…

Жоффрей де Пейрак сложил подзорную трубу и присоединился к своим товарищам, которые, уткнувшись носами в воротники, терпеливо пережидали ненастье.

Завернувшись в широкий плащ, он сел рядом с ними. Дикий ветер трепал цветные перья на их шляпах.

Но вот внезапно и бесшумно их окутали лохматые языки тумана, поднимавшегося по розовым склонам горы. Его могучее дыхание остановило ветер и вынудило его ретироваться, и на какое-то время наступило спокойствие. Белые силуэты одиноких людей как бы воспарили на облаке над слепым исчезнувшим миром.

— Итак, господин д'Урвилль, вы, кажется, намерены подать в отставку с поста губернатора Голдсборо? — спросил Пейрак.

Нормандский дворянин покраснел, затем побледнел и посмотрел на графа, как на человека, обладающего опасной способностью читать самые сокровенные чужие мысли. По правде сказать, в прозорливости де Пейрака на этот раз не было ничего необыкновенного. Несколько дней тому назад он видел, как губернатор хватался за голову, не зная, как справиться с трудностями своего положения.

— В Голдсборо собралось слишком много народа, — воскликнул он.

И в самом деле, было весьма нелегко все время оставаться на высоте положения среди множества гугенотов, рудокопов, пиратов, матросов всех национальностей Как было хорошо в доброе старое время, когда он, по существу почти единственный хозяин этого глухого края, вел прибыльную торговлю кожей и мехами с индейцами и редкими кораблями, которые отваживались заходить в необустроенный и труднодоступный местный порт.

Теперь Голдсборо стал ярмаркой всего континента, и он, д'Урвилль, нормандский дворянин с мыса Котентен, не успевал даже уделять должного внимания своей жене, красавице-индианке, дочери Абенаки-Каку, вождя местных индейцев. Не оставалось у него времени и на то, чтобы под предлогом визита к какому-нибудь далекому соседу, французу или англичанину, немного пошалить на бурных волнах океана.

— Монсеньор, — продолжал между тем губернатор, — не думайте, ради бога, что я не хочу больше служить вам. Я всегда буду оставаться под вашим началом, отдавать вам все свои способности, не давать спуску вашим врагам, защищать пушечными ядрами и даже шпагой ваши владения, принимать под свою команду ваших солдат и матросов. Но должен откровенно признаться, что мне не по силам совладать с ситуацией, когда в дело вступают одновременно святые, демоны и священное писание. Ваши гугеноты — все они работящие, храбрые, способные, предприимчивые люди, прекрасные купцы, но и не менее замечательные зануды. Благодаря им Голдсборо прославится своей чистотой, но одновременно превратится в такую говорильню, что порядка здесь никогда не будет. Несмотря на ларошельское побоище, они очень тяжело переживают то обстоятельство, что более не являются подданными короля Франции. Но стоит только здесь появиться французу с медалью святой Богородицы на шее, как они тотчас же впадают в ярость и отказывают ему даже в пополнении запаса пресной воды. Эта зима прошла у нас в довольно добром согласии. В непогоду мы проводили много времени в беседах у камина, причем я, как человек мало набожный, — да простит мне святой отец, наш попутчик, — никогда не досаждал им никакими религиозными поучениями. Нам приходилось и отлично сражаться вместе против этого пирата Золотой Бороды. Но как раз потому, что теперь я их знаю слишком хорошо, мне ясно, что мне не достает дипломатического искусства, чтобы поддерживать равновесие между реформатами различных оттенков с обостренными национальными чувствами и всеми этими пиратами.

Жоффрей де Пейрак молчал. Он думал о другом гонимом гугеноте, о своем друге капитане Жазоне, который, плавая с ним в Средиземном море, научился находить общий язык с латинянами. Как превосходно подошла бы ему та роль, от которой отказывается д'Урвилль. Но Жазон ушел в мир иной, равно как и выдающийся арабский ученый, доктор Абд-эль-Медра, который мог бы стать его помощником. Жизнелюбивый, но прозорливый д'Урвилль складывал с себя полномочия отнюдь не из трусости, и даже не из лени, — просто неограниченная свобода, которой он пользовался здесь, привила ему определенный вкус к вольготной жизни.

Будучи младшим в семье, он не получил никакого профессионального образования, если не считать искусства владеть шпагой и ездить верхом. Он даже читал с трудом, полностью отдавая, впрочем, себе отчет во всех своих пробелах. В Америку он бежал после дуэли со смертельным исходом, спасая свою голову от законов, введенных кардиналом Ришелье. Это было вынужденное решение, так как он не представлял своей жизни без таверн и игорных притонов Парижа. К счастью, он был сыном полуострова Котентен, этого «улиткового рожка Франции», дерзко устремляющего свой моллюсковый взгляд на Англию, этого «почти острова», столь одинокого в дикости своих берегов, рощ и ланд.

Д'Урвилль вырос в старом замке, расположенном на самом краю мыса Ла Аг, и он любил и понимал свою кормилицу — море. Конечно, он мог бы вполне успешно командовать маленьким флотом Голдсборо, каждый год пополнявшимся новыми кораблями, но Жоффрей де Пейрак понимал необходимость освободить его от груза дел, грозивших превысить его компетенцию.

— А вы, господин Ванерек, поскольку вы устали от испанской авантюры, не соблазнят ли вас лавры вице-короля наших широт?

— Может быть… Но только, когда меня поставят на деревянный протез. В этом случае я предпочел бы этот пост торговле репой и кокосовыми орехами не далее острова Черепахи… Но если отбросить шутки в сторону, беда в том, что у меня в сундуках мало добра. А ведь быть богатым просто необходимо, чтобы импонировать местным авантюристам и нечестивым реформатам, которые уже шокированы моей Инее. Вы видели Инее?

— Видел.

— Разве она не восхитительна?

— Восхитительна.

— Как вы понимаете, я пока еще не могу отказаться от этого прелестного создания. Но на будущее ваше предложение мне кажется весьма привлекательным… Возьмите Моргана, этого величайшего пирата и грабителя нашего времени, который теперь является губернатором Ямайки. Уверяю вас, с порядком он не шутит и даже самые знатные дворяне снимают перед ним шляпу… Я чувствую в себе такую же закваску. Вы знаете, я не так глуп, как это может показаться.

— Поэтому я и делаю вам с полным доверием свое предложение.

— Вы оказываете мне большую честь, мой дорогой граф, но лучше повременить, пока я все еще ощущаю себя юношей, который повзрослел, но не истратил избытка сил.

Туман отступал.

Поднявшись на ноги, Жоффрей де Пейрак возвратился на площадку вершины.

— Вы, наверное, ищете и надеетесь обнаружить в какой-нибудь нише Золотую Бороду? — спросил д'Урвилль.

— Может быть!

Что же он действительно искал и надеялся обнаружить в лабиринте воды и деревьев, расстилавшемся внизу? Подъем на эту смотровую площадку был подсказан ему не столько логикой, сколько каким-то чутьем охотничьей собаки.

Человек в лохмотьях, тот самый, которому он дал розовый жемчуг по пути в Кеннебек. Человек, который солгал ему. Был ли он просто сообщником Золотой Бороды?.. А загадочный корабль? Не принадлежал ли он этому же пирату? И почему уже во второй раз пытаются ввести его в заблуждение относительно участи Анжелики?

Были ли случайными эти «ошибки»?.. Он не верил этому. Уж очень редко бывает на море, чтобы известие, передаваемое из уст в уста, оказывалось недостоверным. Ведь это совершенно несовместимо с солидарностью, душой, надеждами моряков.

Кто же прибегнул, и не один раз, к такому непредвиденному обману? Какая новая опасность таилась за ним?..

Последний порыв ветра, как на крыльях, пронесся над бухтой до самой линии горизонта. Как на крыльях, парила теперь над морем молочно-белая синева неба, подобного звонкой перламутровой раковине.

Но на вершине ветер вновь задул с прежней силой, и де Пейраку пришлось преодолеть немалое сопротивление, прежде чем шаг за шагом он добрался до края площадки и лег на камень.