— Вы выражаетесь, как язычник, — ответила ему женщина со скалы, — и вы говорите с девонширским акцентом. Сам Ваал сделал вас дважды жестокосердным с момента рождения… И все же отвезите этого ребенка в надежное место, а иначе несчастье настигнет вас, как бы далеко вы ни были, клянусь вам в этом.
Мэуин, в ярости вскочивший на ноги, успел ухватить штурвал и чудом обойти подводный камень.
— Old wich! note 12 — сердито повторил он. — Если им помогают силы ада, то что им мешает уже сейчас подчинить себе весь мир?..
— Эта женщина говорит правильно, а ваши слова… — начал было вещать преподобный Томас, как вдруг их захлестнула волна, все промокли, и дискуссия Прервалась. Мэуин приказал юнге отлить воду черпаком.
Волнение усилилось, лодка ныряла все круче. Маневрировать приходилось все более внимательно, и теперь уже не могло быть и речи о том, чтобы вернуться к острову Белая Шапка и высадить сироту на берег. Спускался предвечерний серо-жемчужно-розовый туман, надо было искать стоянку на ночь. К счастью, Мэуин, видимо, не раз бывал здесь. Пройдя вдоль острова Пик и обогнув Долгий остров и остров Чебрат, он нашел, наконец, подходящее место, спрыгнул в воду, закрепил лодку в расщелине и вышел на берег, предоставив пассажирам, в том числе и дамам, самим выбираться на сушу. Слегка подмочив юбки, дамы, после долгих часов неподвижности, с удовольствием ступили в воду и вышли на песок. Девочка с острова Кашинг, которую звали Эстер Холби, начала рассказывать мисс Пиджон о своих несчастьях. Выползший из своего убежища медведь Уилаби сразу же забрался на кучу гальки и, задрав нос, принялся вдыхать лесные запахи. Тут Анжелика увидела, как огромен этот медлительный и миролюбивый зверь. Добравшись до зарослей, он стал рыть землю в поисках корешков. Время от времени Илай Кемптон подзывал его к себе, опасаясь, что, отойдя слишком далеко, косолапый кого-нибудь напугает.
Слушая юную Эстер, Анжелика почувствовала уважение к бедному ребенку. Оказавшись в компании совершенно чужих людей, среди которых была и француженка-папистка и даже медведь, она не выказала ни малейшего страха и вела себя весьма достойно. В трудных обстоятельствах англичанам не свойственна шумная говорливость, часто присущая французам. Если случается какое-то несчастье, оно остается внутри них, как камень на дне темного колодца, где вода на поверхности гладка и спокойна.
Анжелика была готова сама расплакаться вместо Эстер, слушая рассказ девочки о том, как она увидела убитых отца, мать и братьев, с которых индейцы сняли скальпы, как узнала, что они забрали с собой ее младшую сестру…
Тем временем Мэуин принес сухие ветки и развел огонь.
Затем он наполнил водой чугунный котелок, положил туда кусок солонины и поставил вариться. Все его жесты были четкими жестами человека, любящего порядок и привыкшего жить в одиночестве.
С невероятной скоростью отлив обнажил покрытый водорослями берег, сверкающий бесчисленными маленькими лужицами почти до самого горизонта.
На гальку выбежали из леса английские ребятишки и стали собирать ракушки.
За черными деревьями опускалась ночь. По небу и морю разлился восхитительный оранжевый цвет, сразу же начавший переходить в огненно-розовое зарево такой прозрачности, что хотелось, чтобы оно никогда не потухло.
Дети прыгали с камня на камень, распевая веселую песенку. Гордясь своими трофеями, они подбежали к вновь прибывшим, чтобы похвастаться. Мэуин купил у них две пинты устриц и ракушек, а Анжелика попросила их спеть еще раз. Маленькая девочка, которая родилась на этом острове, объяснила, что эта песенка нравится ракушкам. Звонкие детские голоса запели ритмичную песенку, которую тут же подхватили другие дети, многие из которых прибыли сюда с беженцами. После тяжелой работы на ферме и школьных занятий все они были очень рады возможности порезвиться в бухте и очень дружно и убежденно пели:
«Clams is physic the years all troug came cat clams, bid the doctors adieu».
Детям очень нравились эти слова, они прыгали, били в ладоши и кричали: «Правда, правда, истинная правда».
Чтобы отблагодарить ребятишек за любезность, торговец позвал своего медведя. К огромному восторгу детей зверь встал на задние лапы, торжественно поприветствовал их, а потом, получив команду показать сначала самую красивую, потом самую хитрую девочку и еще самого драчливого мальчика, он стал изображать, как он задумался, как он колеблется, и наконец, положил перед теми, кого выбрал, матерчатый цветок, какую-то безделушку и серебряную монетку.
Вскоре вокруг них собралась целая компания. Заметив парня спортивного вида, с крепкими руками, Илай Кемптон предложил ему побороться с медведем. Схватка была честной: парень имел право пускать в ход кулаки, а мистер Уилаби обязывался не пользоваться когтями. Прекрасно разыгрывая свою роль, медведь несколько раз притворился, что потрясен ударами противника, но в момент, когда тот уже начал верить в победу, он одним щелчком отправил его кувырком на землю… Подождав, пока стихнут смех и аплодисменты, пастор предложил всем помолиться; после молитвы люди разошлись.
Анжелика не могла заснуть. Ночь была холодной, и она не могла согреться даже возле самого костра. У всех было, чем накрыться, а торговец и мистер Уилаби, обнявшись, дружно храпели. Анжелика позавидовала человечку из Коннектикута, которого так хорошо согревала шерсть его добродушного друга.
Про себя она твердо решила, что отныне никогда не ляжет спать, не имея рядом с собой плаща, пистолетов и туфель; если что случится, она сразу же, не успев открыть глаза, схватит эти необходимые для жизни предметы и только тогда начнет выяснять, что происходит, — и нет ли здесь пиратов, готовящихся ее захватить, и все что угодно. Теперь же ей приходилось мерзнуть в тоненькой блузке, с полуголыми руками, и холод пронизывал ее до самого сердца, хотя воздух оставался очень сухим.
Она поднялась на ноги и пошла вдоль берега. Воздух был прозрачен и звонок. Казалось, что в дыхании спящего острова слышались мелодичные жалобы ветра, шепот и дыхание людей, лай тюленей, шум прибоя…
Постепенно отдаляясь от лагеря, где желтым огнем светился фонарь, зажженный на ночь Мэуином, Анжелика шла на другой огонек, мерцавший за деревьями, за которыми угадывался более широкий заливчик. Она когда-то слышала, что на этом острове есть «поющий» пляж; надо было только, чтобы подул нужный ветер, и тогда на пляже раздавались либо сладкая мелодия, либо топот марширующей армии. Что-то манило ее туда, возможно, надежда увидеть в галлюцинации души грешников или мираж с лодками индейцев, преследующих свои жертвы от острова к острову…
Но свет, на который она шла, оказался не светом галлюцинации и миража, а просто заревом долгой июньской ночи, медленно умиравшей под натянутым ею над землей фосфоресцирующим тентом…
Вдоль песчаной отмели раскинулась колония тюленей. Самые крупные самцы, те, которых называют хозяевами пляжа, кое-где вставали во весь рост, как темные монолиты, повернутые к искрящемуся морю, высматривая что-то вдали, а вокруг них лежали, свернувшись, более мелкие и более темные блестящие самки… Мирные и торжественные в своей невинности существа, они были встревожены людской суетой, ворвавшейся в некогда заповедные места, где долго царствовали одни они. Тюлени вызвали у Анжелики чувство жалости и нежности. Чтобы не беспокоить их, она пошла вдоль опушки леса. Крупные самцы поворачивали к ней свои толстые усатые головы.
Лет за сто до происходящих событий один путешественник с удивлением писал о тюленях: «Головы у них, как у собак безухих, а шерсть цвета тех коричневых бурых рубищ нищих отшельников, что носят у нас монахи — минимы…»
Анжелика прочла это описание еще в детстве, когда мечтала уехать в Америку… И вот теперь она была здесь, в потерянной бухте, была здесь, пройдя уже половину своего жизненного пути, совсем не похожая на мечтательную и восторженную девочку из старого замка Монтелу, и все же ей казалось, что мало что изменилось в ее внутреннем мире. «Все в нас сказано с самого раннего возраста… Меняется только тот, кто отрекается от самого себя…»
