Так что мы приступили к работе. Программа-минимум на сегодня предполагала починку фронтона. И не того фронтона, который огромный под основной крышей, а всего лишь его младшего брата — над крыльцом. Большой фронтон был каменный! В общем — от сердца отлегло, когда я увидел, что масштаб дела раз в пять меньше, чем я пессимистично прикидывал. Ну да, ну да, я хоть весь из себя джентльмен и трудоголик, но совершать подвиги во второй половине дня не очень люблю. Всё нужно делать с чувством, с толком, с расстановкой. А не авральными методами.

Так что я прямо в машине переоделся в оливу, выгрузил из багажника покупки, вооружился предусмотрительно прихваченным с собой инструментом, походил туда-сюда по двору, нашел кое-какие материалы типа штабеля с дубовыми горбылями, получил благословение от Яси и сколотил приличные такие леса. Любо-дорого смотреть!

Ломик-гвоздодер у меня был свой, и я взобрался на самый верх конструкции, примерился — и принялся отдирать подгнившие и просто корявые доски, и швырять их вниз, имея в виду, что уберу их — но потом. Такая работа мне нравилась: что-нибудь разрушить, выломать с мясом — это любому мужчине по душе! Я даже насвистывал одну душевную старую бретонскую песенку, ошибочно принимаемую за немецкую, и дело спорилось, так что я сразу и не услышал Вишневецкую, которая вышла на крыльцо.

— Эй, Соловей-Разбойник! — раздался девичий голос. — Ничего себе ты бурную деятельность развил! А я кофе сделала, с горячими бутербродами! Слезай!

— Есть у меня одно правило… — начал ворчать я. — Сначала работа — потом бутерброды…

— Ой, да брось ты, слезай, а потом я тебе помогу, до темна успеем! Буду подавать тебе штакетник, а ты станешь приколачивать…

Бутерброды пахли замечательно — ветчиной, яйцом, зеленью и сыром, да и кофе добавляло аппетитных ноток…

— И я помогу! Я тоже могу помогать! — раздался голос деда. — Катку-то мы все равно про-е…гра-ли! Кому тут надо помогать бутерброды есть? И вообще — я хозяин или где? Подавать доски буду тоже я! Во как!

Раздался щелчок пальцами, и штакетник из штабеля у забора, прикрытого полиэтиленовой пленкой, вдруг досочка за досочкой прямо по воздуху тихо-мирно начал перелетать через весь двор и аккуратненько складываться на верхней площадке собранных мной лесов. Как вареники у того персонажа из «Ночи перед Рождеством».

— Однако! — сказал я. — Большое спасибо!

— Слезай давай, жених. Ты посмотри, какие бутерброды! Закачаешься! — голос старика был жизнерадостным.

Дед определенно мне нравился. Хоть и с придурью, но, похоже, шурупит будь здоров. На ум стал приходить какой-то бородатый анекдот про притворяющегося глухим мужа, но тут же мое внимание переключилось на напитки и закуски, которые Яся вынесла на крыльцо вместе с раскладным столиком.

— Нет, ну… — я развел руками. — Ну, это прекрасно! Я даже поработать не успел, а тут так кормят!

Жареные золотистые гренки, покрытые слоем мелко рубленой ветчины, перемешанной с сыром и зеленым луком, лежали красивой горкой на глиняном блюде. Рядом с ними стояли три чашки (хитрая Вишневецкая, похоже, знала, как выманить деда из-за компа), и блюдца со сладостями. Домашнее имбирное печенье, мягкие венские вафли и…

— Однако! — я недоверчиво покосился на третье блюдце. — Это что, Ядвига Сигизмундовна?

— Это — шоколадная колбаса! — гордо сказала девушка. — Попробуй, обалдеешь!

— Я уже балдею, — мне пришлось срочно чесать бороду, чтобы скрыть смущение. — Помнишь, ты говорила мне про кашу с ванилином кое-что?

— Это я научил ее батю делать кашу с ванилином! — заявил Вишневецкий, уселся на лавку и мигом набил себе рот бутербродами, печеньем и шоколадной колбасой. — Обалденно, ага!

Он жевал так, что у него шевелились уши, и запивал все это из большой чашки кофе. Похоже, ему и вправду было чертовски вкусно! Так что я не удержался и тоже набросился на угощение. И это на самом деле оказалось прям обалденно!

— Так что с колбасой-то? — девушка потыкала меня ногой под столиком, по своему обыкновению.

— Сейчас, сейчас… — я мигом дожевал, отпил кофе и взялся за сладости. — Нет, правда… Вот ты говорила про ванильную кашу, а я такое тебе скажу: из всех женщин, кто хоть раз в жизни меня угощал собственноручно приготовленной едой, ты — вторая, кто сделал шоколадную колбасу. Веришь?

— Верю! — она закивала. — Это давнее искусство почти позабыто, и лишь в редких семьях хранят секрет волшебного лакомства… У меня просто куча всяких печенюшек осталась в хлебнице, и пачка масла была, и какао… Вот я вчера к твоему приезду и заморозила. А тебе правда нравится? А кто была первая женщина?

— Шоколадная колбаса — это вообще любовь всего моего детства! — признался я. — Фирменный мамин рецепт! И на вкус — очень похоже! Только она еще изюм иногда туда добавляла, а иногда — нет.

— О! — Яся обрадовалась. — А я думала — класть или нет… Я тоже люблю с изюмом!

— Вы, ребята, созданы друг для друга, — промычал дед, ухватил блюдце с кусками шоколадной колбасы и высыпал ее всю себе в рот и проглотил, кажется, не жуя. — Но колбасу я вам не отдам! Внуча, этот — нормальный. Леса сделал как полагается, надежно. Можно брать! А Шиша этого гони прочь со двора, и Ржевский у него какой-то жирный, неприятный…

— Какого Шиша, деда? — удивилась Яся.

— Который сватов засылал! Худой, и лицо у него как у пьющей женщины! Шиш… Или Кшиш? Или то Пшиш? — старый Вишневецкий призадумался. — И Ржевский… Или Ржуский? В общем, нехорошие люди. А этот — хороший. Даром что нулевка. Но что нулевка — это тоже хорошо, ненавижу магов.

И сел по-турецки прямо в воздухе, примерно в полуметре над крыльцом, так, что полы его халата подметали пол. И таким образом улевитировал в дом. Я смотрел на него со все большим подозрением. А потом вдруг меня осенило!

— Однако, вспомнил! — я даже засмеялся, так мне понравилась аналогия.

— Что — вспомнил? — удивилась она, а потом спохватилась. — Спасибо, а? Ну, за то, что ты с дедом так запросто…

— А чего? — удивился я. — Каждый сходит с ума по своему, м? Главное, чтобы наша неадекватность не мешала жить окружающим. Твой дед нормальный еще по сравнению с некоторыми. А кто эти Шиш с Ржевским — мысли есть?

— Мыслей нет! — помотала она головой и светлые волосы тоже помотались из стороны в сторону. Красиво получилось! — Ты что вспомнил — рассказывай!

— Рассказываю! В общем, была байка про мужика, который притворялся глухим, потому что его жена допекала со страшной силой. Лет десять он под глухого косил, а женщинка эта специально язык глухонемых выучила и стала ему что-то втирать жестами. Угадай, что мужик сделал? — моя улыбка была довольно дурацкой.

— И что, и что? — она склонила голову. — Что он сделал?

— Ослеп в ту же секунду!

— Ха-ха! — сказала Яся. — Но не ты первый, кто деда в этом подозревает. Чарторыйский, когда в последний раз у нас был, все повторял, что не понимает — он сильно тупой или сильно умный. Правда, потом вылетел из дедовского кабинета с красной рожей… Уж не знаю, что там произошло между ними…

— Так! — я хлопнул себя по коленкам. — Я полез наверх. Надо доски забивать.

Работать с Вишневецкой мне понравилось. Не лезла под руку, не советовала «туда стучи, сюда не стучи». Надо придержать досочку — придержит, надо подать — подаст. Мы трепались обо всем на свете, и потихоньку фронтон приобретал божеский вид. Я рассказал ей про мужиков из Защобья, она мне — про то, что ходила на подготовительное отделение и видела там Шутова и Игнатова.

— Славные парни, — сказала она. — Игнатов, правда, слегка душный, а Шутов — явный подранок. Но — славные, чес-слово! Они попали к хорошему куратору, и преподаватели у подготовишек толковые. Все, кроме истории магии!

Ядвига с укором посмотрела на меня.

— До конца учебного года я точно из школы ни ногой, — напрямую ответил на выпад Вишневецкой. — Нагрузка распределена, расписание составлено. Взялся — значит, не брошу. А вот летом уже поговорим… Но и там я хочу оставить себе в Вышемире полставки. Например — обществоведение.