— И что будешь делать? Кататься? — она подняла бровь.
— Кататься, — кивнул я. — Если вправду станет понятно, что нужен и у вас, и у нас — завучи вывернутся и распределят нагрузку по три дня. Например: понедельник, вторник, среда — в школе, а четверг, пятница и суббота — в колледже. А если не нужен, если подыщут специалиста — то и нормально. По большому счету меня в колледже привлекают только две вещи…
— И какие же? — она выгнул спинку, так что я волей-неволей скосил глаза еще на кое-какие вещи, которые не могли меня не привлекать.
— Ты. И жуткий профессиональный интерес, — гнать правду-матку было легко и приятно. — Буду вести уроки у будущих магов и приставать к тебе между занятиями в лаборантской! Это ли не мечта в чистом виде?
Двумя сильными ударами я добил последний гвоздь и повернулся к Ясе, чтобы сказать еще что-то, но тут же получил жаркий поцелуй и объятия, под нами даже леса закачались, и девушка от меня оторвалась с видимой досадой.
— Мне всё нравится, — сказала она. — Жду-не дождусь, когда все так и будет. А пока-а-а…
— Будем красить? — я неуверенно глянул на небо.
Темнело быстро, все-таки — осень на дворе!
— Хи-и-и! — Вишневецкая поняла мои сомнения, и отчего-то ей стало весело. — Мы в сервитуте! Здесь можно магичить, понимаешь? На бытовую магию вообще никаких ограничений! Смотри!
Она просто взяла — и нарисовала пальцем на водостоке, который шел вдоль края крыши, какую-то закорючку, потом — еще одну, и еще… При этом девушка перемещалась по прочным, но дрожащим под нашим весом лесам, а я, пользуясь положением, делал вид что страхую ее то за талию, то за бедра, то еще за что-нибудь, не менее приятное. Она хихикала, но свое странное творчество продолжала. Когда на водостоках уже имелись четыре закорючки, она попросила:
— Теперь отпусти меня, а то ты нулевка и эфир сквозь тебя не проходит! — заявила она, и я отпустил.
Вишневецкая что-то прошептала одними губами, а потом дунула — и закорючки зажглись мягким золотым светом, ярким настолько, что можно было не то, что красить — картины рисовать!
— А краска — алхимическая, — похвасталась она и безбоязненно сиганула с верхней площадки лесов вниз, ловко спружинив ногами. — Так что никакой пропитки не надо! Давай красить!
Благо, размешивать краску все-таки нужно было по старинке: в дрель засандалили гнутый железный прут, открыли ведро и таким импровизированным миксером довели колор до глубокого зеленого оттенка, каким он и должен быть. И только я взял в руки валик, как послышался мощный звук клаксона и лучи фар осветили дом, двор, флюгер и фронтон.
— Эгегей, ясновельможные паны и пекныя паненки! Дома ли девица Вишневецкая? — раздался зычный голос. — Принимай сватов, хозяева, а не пустите добром — войдем худом! Сильно нашему жениху ваша невеста пшиемна, и великая пшиязнь у него до нее имеется!
— Упс! — сказала Яся. — Это что — опять они? Я не знала, Пепеляев, чес-слово…
— ЕСЛИ ТЫ И СЕЙЧАС СОЛЬЕШЬСЯ, ИДИОТ, ТО Я ТЕБЯ БРОШУ, — сказал вдруг дракон. — ЕЙ-ЕЙ, КЛЯНУСЬ СВОИМ ХВОСТОМ. УЙДУ, НАПРИМЕР, К ЗБОРОВСКОМУ! ПОШЕЛ ТЫ В СРАКУ, ЕСЛИ НЕ ПРИМЕШЬ БОЙ!
— Мы принимаем бой, — сказал я.
— А? — удивилась девушка.
— Ты выйдешь за меня? — спросил я. — Не сейчас, конечно, а потом, в перспективе. Но мне нужно твое принципиальное согласие.
— Се-е-ейчас? — она оторопела.
— Открывай ворота, принимай гостей, хлебом-солью встречай и вином угощай! — надрывался зычный голос за забором.
Машин там уже было явно больше, чем две.
— Ну? — поторопил ее я. — Говори уже, мне очень надо. Ты — моя невеста, или мы просто рядом погулять вышли?
— Невеста, невеста! Выйду за тебя, да! Чес-слово, девяносто процентов, что да!
— Отлично! — я бросил дрель-миксер на землю, на секунду прижал Ясюк себе, крепко поцеловал, метнулся к машине — дернул из двери МПЛ и пошел к калитке.
— Ты куда, Пепеляев? Что ты собираешься делать?
— Не сметь идти за мной. Вперед — к деду, и полицию вызывайте. До того, как они начнут — и не думай высовываться, — я надавил голосом, и девушка вмиг посерьезнела, бровки ее сошлись на переносице, она кивнула — и по ступенькам крыльца вбежала в дом.
А я распахнул калитку и шагнул навстречу яркому свету фар, сжимая в правой руке рукоять лопатки, в левой — нож.
— Произошло досадное недоразумение, судари, — проговорил я, дождавшись, пока дракон оптимизирует светочувствительность глаз. — У Ядвиги Вишневецкой уже есть жених, и она дала свое согласие на брак.
— О, кур-р-р-ва! — раздался смутно знакомый голос с чертовски знакомым говором. — Йа-а-а пердоле, ты побачь, яке бидло! Это ж тот руды чорт из Вышемира! Поди, узнай якая холера ясна яго ту спровадзила⁈
И тут мне навстречу выкатился Жевуский собственной лысой и жирной персоной! И в моей голове все стрикнуло, склеилось до чудовищной ясности! Не Ржевский и не Ржуский — Жевуский! И не Шиш или Пшиш, а Кшиштоф! Кшиштоф Радзивилл — вот кто сватался к моей Ясе! Меня одолела странная веселость: дед Вишневецкий сказал, что этот опустившийся магнатенок похож на пьющую женщину! Хо-о-о-о!
— Пепеляев, мать твою… — пропыхтел Жевуский, подбираясь ко мне. — Ты какого ляда тут делаешь?
Он осторожничал. Помнил, гад, как я его отделал.
— Я-то? Я ремонт делаю. Фронтон починяю в доме своей невесты, — веселое состояние не желало меня отпускать, и это мне нравилось — тем более, я уже чувствовал знакомый зуд по коже: дракон готовился меня защищать.
— Невесты? Ах ты… Пся крев! — он весь начал покрываться изморозью, даже башка его заледенела, Жевуский стал похож на настоящего снеговика.
Выглядел он комично: ну, чисто Олаф из «Холодного сердца». Только в зипуне, штанах и желтых сапогах. Вырядился, надо же!
— Отпусти и забудь, — сказал я. — Всё. Девушка занята. Пойди скажи Кшиштофу, что тут ловить нечего.
— Не позволя-а-ам! — Кшиштоф вдруг явился передо мной, как будто соткавшись из серой сумеречной хмари. — Кто ты есть такой, пес, шо росповедаешь мне, шо робиць?
Он был страшен. Серое лицо с черными глазницами, серо-черный плащ за спиной, какие-то темные вихри вокруг всей его фигуры… Наверное, не будь я нулевкой, то впечатлился бы. А так — что мне Гекуба? Что я Гекубе?
— Я есть Георгий Серафимович Пепеляев, — сказал я, глядя в темные провалы его глаз. — И Ядвига Вишневецкая — моя невеста.
— Хлоп смердячий! — Кшиштоф как будто увеличился в размере, первозданный мрак плясал вокруг Радзивилла сумасшедший танец.
— Панич, престань, он есть нулевка! — снеговик, в который превратился Жевуский, вдруг рванул к аристократу, но был отброшен в сторону десницей Радзивилла.
— Смиерць яму!!! — чудовищный вопль повис в воздухе.
Вокруг меня заплясали облака из праха, мир почернел, перед глазами завертелись серые мухи… И я с размаху влепил лопаткой по роже ясновельможному пану. А потом добавил — еще и еще, аж звон стоял на всю округу.
— Какая невоспитанность! — я плюнул на кафтан рухнувшего на землю отпрыска некоронованных королей Литвы. — Какая бестактность! Вы ведете себя, как шпана из подворотни, выставляете всю свою фамилию в дурном свете! Не сметь дергаться, Жевуский, иначе я отрублю тебе голову лопаткой и отправлю посылкой в Несвиж! Не доводи до греха! Твой панич вышел за всякие рамки законов людских и человеческих, и ты знаешь это!
Слышался лязг затворов: эти двое прибыли с эскортом, который теперь выгружался из машин и спешил на помощь своему хозяину. Да, люди Радзивиллов не торопились вступать в бой: они видели, что магический удар Кшиштофа не возымел эффекта, и опасались атаковать меня.
— Я говорил, что ненавижу магов? — над моей головой левитировал Вишневецкий. — Ты, щеночек, можешь забирать свою свору и переть отсюда прямо до папочки, и как можно скорее, потому что, видит Бог и Пресвятая Дева Мария, я сейчас намерен свистнуть всем и каждому в Мозыре, что некромантская паскуда использовала магию смерти в этом чудесном городе. Как думаешь, что скажут Зоотерики? Скоморохи? Орда? Формация? Что скажет весь свирепый сервитутский народ? Если ты насрешь на общество — общество не заметит. Если общество насрет на тебя — ты утонешь в говне… Сможешь убить всех? Тридцать или пятьдесят тысяч бойцов?
