Я пытался понять, что мне делать со всей этой информацией и с новыми обстоятельствами, так что ходил взад-вперед по мансардной комнатке под самой крышей, где меня разместили на ночь, и думал о тяжкой судьбе своей, время от времени останавливаясь у окна и поглядывая во двор, на замерший там черный электробусик с ярыжками из Сыскного приказа: они берегли наш сон от поползновений Радзивиллов, пока их рыжий босс-менталист решал вопросы в высших инстанциях.

Снизу, с первого этажа, раздавались звуки тяжелого симфо-рока, перемежающиеся пулеметными очередями: старик Вишневецкий играл очередную — которую за ночь? — катку, разнося по Сети в пух и прах подростков откуда-нибудь с другого края Государства Российского. Например, с этого самого Сахалинского Великого Княжества, что бы это ни значило.

Вдруг легонько скрипнула сначала дверь, потом — половица, и я улыбнулся, увидев в оконном стекле отражение грациозного девичьего силуэта, который приближался ко мне. Пришла!

— Геор-р-р-р-ргий, — промурлыкала мне в самое ухо Яся, вставая на цыпочки. — Еще немного, и у тебя из ушей пойдет пар, чес-слово! Хватит уже думать о будущем, решать проблемы и делать дела. Я ту-у-ут!

Я повернулся к девушке, и мое сердце пропустило удар: на ней был один только легкий полупрозрачный пеньюар, под которым в лунном свете виднелись стройное тело, изящная небольшая грудь, тонкая талия, точеные бедра… Она была просто великолепна! Глаза Вишневецкой блестели, губы чуть приоткрылись… Ядвига склонила голову, улыбаясь:

— И что? Что скажешь? — руки ее в это время жили своей жизнью: она расстегнула мне ремень, потом — потянула край футболки вверх… — Еще не передумал звать меня замуж?

Футболка полетела в сторону, ремень — тоже, я подхватил Вишневецкую на руки, впился в горячие губы поцелуем и, в пару шагов преодолев расстояние до кровати, осторожно опустил ее на постель.

— Пепеляев, знаешь что-о-о? — ее горячее дыхание обжигало мою шею, я чувствовал прохладу и гладкость девичьей кожи, вдыхал самый лучший аромат в мире — запах любимой и желанной женщины. — Если нам кто-то помешает, я его убью… Иди ко мне, скорее!

Почему-то я точно знал: не помешают. Эта ночь — только наша, вся, сколько бы ее ни осталось. Радзивиллы, рыцари, аристократы, некроманты и все важные и страшные дела и мысли — все это могло пойти к бесам. До самого утра.

Утро было добрым. Настолько добрым, насколько это вообще можно себе представить. Я вышел на крыльцо с кружкой кофе, поеживаясь от прохлады. Оранжевое осеннее солнце разгоняло своими лучами туман над мозырскими холмами. Иней, покрывавший затейливыми узорами подоконники, водостоки, оконные рамы, траву, листья деревьев и все вокруг, постепенно исчезал, превращаясь в маленькие холодные капельки. Я дунул, и воздух из легких вышел клубом пара.

— Как дыхание дракона, — сказала Яся. — А я колечками могу, смотри!

Колечки у нее получились такие, что любо-дорого смотреть: они проходили одно через другое, выплясывали в воздухе польки и полонезы и таяли в вышине.

— Пар — тоже вода, — улыбнулась Вишневецкая. — Вообще, это все такая условность: погодный маг, воздушный маг, водный маг… Вопрос широты взглядов и восприятия.

— Социолог, политолог, историк, — кивнул я. — Этнограф, антрополог.

— Именно! Чес-слово, ты второй мужчина в мире, который запросто понимает, что я имею в виду. Остальные вообще понимать не хотят, им только одного надо…

— Ага, — кивнул я. — Мне не только одного надо. Мне нужна вся Ядвига Вишневецкая, с потрохами. И с тараканами в голове. Одного хотеть — это несерьезно. Я заберу тебя всю.

— Ну-у-у-у! Только про потроха мы с тобой и не поговорили! — она шутливо стукнула меня в плечо кулачком. — И что, не спросишь даже, кто был первый мужчина?

— Который тебя понимает? — я откровенно ею любовался. — Это ж ясно как Божий день — дед!

— Дед! — кивнула она. — Правда — он классный? Понимаешь, почему я не могу его бросить?

— Однако, не бросим. Он с нами будет жить, правнуков нянчить. Сколько там маги живут — лет сто, сто пятьдесят, двести? А ему — за восемьдесят? Во-о-от, в самый раз, — я подумал, что, скорее всего, Иеремия Михайлович переживет и меня, и сможет поддержать внучку после того, как я окончательно превращусь в монстра и меня забьют дубьем черные уруки из Орды, или собьют из ПЗРК опричные охотники на чудищ, или — аристократы коллегиально запинают при помощи магии.

— КТО ЕЩЕ КОГО ЗАПИНАЕТ, — наконец, подал голос дракон.

Похоже, все, что происходило со мной в Мозыре, его более, чем устраивало, так что издеваться надо мной и подавать реплики в стиле «жги, убивай, трахай, доминируй, унижай» он не собирался.

— ОДНАКО, МЫ ВЕДЬ ЭТИМ И ЗАНИМАЛИСЬ! — возмутился дракон. — СМОТРИ, КАК ЛОВКО ВСЕ ВЫШЛО! ЛОПАТКОЙ РАДЗИВИЛЛУ ПО МОРДЕ ДАЛИ — ЭТО РАЗ, ДВОРЯНСТВО ВЕРНУЛИ — ЭТО ДВА, ЗЕМЛИЦЕЙ ОБЗАВЕЛИСЬ — ТРИ, НУ, И… НУ, И НОЧЬЮ, КОНЕЧНО, ТЫ БЫЛ МОЛОДЦОМ. Я-ТО ДУМАЛ, ТЫ ОПЯТЬ ЗАВЕДЕШЬ СВОЮ СРАНУЮ ШАРМАНКУ ПРО НРАВСТВЕННОСТЬ И ВНУТРЕННЕЕ УМИРОТВОРЕНИЕ…

— О чем задумался? — ясные Ясины глаза смотрели мне в самую душу.

— О будущем, — честно признался я. — Бес его знает, как оно сложится.

— Трям-м-м! — из моего кармана раздался звук гитарного аккорда G, он же соль-мажор.

Пришло сообщение от Риковича, да не просто буквочки, а целое видео. Ну, вот этот вот кружочек, в котором расположилась говорящая рыжебородая голова сыскаря.

— Здрасьте,- сказал он. — Я обо всем договорился с Радзивиллами. Нам повезло, что старый Януш помер пару лет назад, и сейчас всем заправляет Николай Казимир. С ним, по крайней мере, можно вести переговоры… Значит, я сам буду твоим секундантом, это их устраивает. Будете стреляться. На дуэльных пистолетах, по одному выстрелу. Учитывая обстоятельства — арена со стационарным негатором. Ближайшая — в поместье Волк-Ланевских, это Холмеч…

Меня пока что все услышанное устраивало, а вот Яся прижала руки ко рту, и глаза у нее были очень испуганными. Голова с экрана продолжала вещать:

— Что касается причины, то мы сошлись на том, что историю со сватовством лучше на люди не выносить. Никто про Вишневецких упоминать публично не будет… Деталь интересная, да? Но — второстепенная. Ну, Кшиштоф назвал тебя смердячим хлопом, не зная, что ты — Пепеляев-Горинович, пусть твой отец и отказался от подобающего статуса. А ты съездил отпрыску Радзивиллов лопаткой по роже. Дал бы пощечину — это куда ни шло, но ясновельможному пану, шанцевым инструментом — моветон… В общем, сошлись на том, что после дуэли, каким бы ни был исход, урона чести никому не будет. Но знаешь… Я бы очень не рекомендовал тебе убивать Кшиштофа. Это ведь Радзивиллы. Некроманты. Сам понимаешь! Мертвый некромант иногда может быть даже хуже живого, — Рикович дернул себя за бороду. — На следующих выходных, в воскресенье после литургии встретимся в Холмече, у ворот усадьбы Волк-Ланевских. Давай, готовься морально и думай, как будешь выкручиваться. Мне, например, чтобы ты подох — тоже не улыбается.

— Ой-ёй, — сказала Яся, когда запись окончилась. — Дуэльные пистолеты? Это как Пушкин с Дантесом? С пятнадцати шагов, порох, пули и все такое?

— Однако, — сказал я, чувствуя, как настроение мое стремительно поднимается. — Это ведь лучший исход из возможных! Пусть хоть пристрелит меня, мне плевать!

— Эй, ты чего, Пепеляев? — она погрозила мне пальцем. — Что за суицидальные мысли? Эрос и Танатос, и всё такое? Я ещё замужем ни разу не побыла, чтоб вдовой становиться.

— Ну, уж нет! Самоубийство — для скучных нытиков! Нет на свете более жизнелюбивого парня, чем я, — моя улыбка, может, была и придурковатой, но, определенно, искренней. — Помнишь про двойную или тройную жизнь одного провинциального учителя истории?

— Угу, — в ее мычании не было никакой уверенности. — Ты, кстати, должен мне про нее когда-нибудь рассказать.

— Вот тебе и «угу», — пассаж про «рассказать» я сделал вид, что не услышал. — Нормально все будет, даже если он меня и пристрелит.