– Возможно, он хотел назвать Суслопарова, - сказал Мельников. - Но не назвал. Вот такие пироги.

А из кухни повариха Света принесла только что испеченные пироги с яблоками и ливером, и мы их с Мельниковым заказали.

Даше было тошно.

Единственной радостью в ее нынешней жизни стало теперь оконце. И не оконце даже, а будто бы амбразура. Протяженное, в полметра длиной, сантиметров в десять ростом, отверстие в стене, закрытое по всей вероятности пуленепробиваемым стеклом. Сегодня сквозь оконце-амбразуру было видно, как из фуры дальнобойщиков люди в синих комбинезонах сгружали на поле перед Дашиным затвором камни. Сгружали осторожно, словно имели дело с мраморными изваяниями, а не с вовсе ничего не стоящими каменюками. Вчера с поля убрали снег, желтенькая примятая трава открылась, в мороженную землю вбивали острые палки, шнуры разметок протянулись от колышка к колышку. Глядеть в оконце-амбразуру можно было, положив руки на спинку дивана, позу Даша приняла приятно-удобную и от нечего делать начала считать камни.

Закурлыкал сигнал, схожий с вокзально-аэропортовскими звуками, отвлек Дашу от наблюдений.

Отъехала дверь из гостиной в спальню, и Щупачиха в переднике и с наколкой официантки ввезла на столике горячие (пар!) и прочие обязательные блюда.

– Леди-миледи-госпожа! - обратилась Щупачиха к Даше. - Ланч. Кушать подано.

Не дожидаясь Дашиных слов, удалилась из комнаты, дверь с еле слышным шипением затворила темницу.

Даша не помнила, как на самом деле зовут Щупачиху. Здесь Щупачихой ее называл Генерал, и никаких других вариантов имени крутой бабы Даше предложено не было. В давний дождливый вечер, когда Даша, поддавшись уговорам херсонской подружки Рогнеды, по дурости и в кураже, оказалась в Газетном переулке у телеграфа в витринном строю девочек с Тверской, эту бабу в рыжем парике называли и по-иному. Тогда она, решив проверить упругость Дашиных грудей, схватила пальцами ее правый сосок, сжала его, вызвав Дашино несогласие, удар носком туфли в пах обидчицы, а затем и Дашин побег к свету Тверской мимо свирепого Генерала.

Ну Щупачиха и Щупачиха. Генерал знает, как кого называть.

Щупачиха и Генерал бдели на посту за стеной, и по причине надежности наблюдения, хотя и видеокамеры здесь, наверняка, имелись, все Дашины перемещения были слышны ее стражам. Но и она была вынуждена выслушивать их перебранки, звуки их нередких занятий любовью (возможно, дразнили) и всякий их пустой треп.

Отобедав (суп куриный, зразы с гречкой, компот), Даша нажала на кнопку вызова. Щупачиха все еще с наколкой официантки, но уже без передника, столик увезла с некими даже зигзагами, хватила, небось, ликеру или водки.

Поначалу, после привоза Даши в узилище («Какое узилище! - хохотал Генерал. Это - твое Монрепо! Твой Монплезир!» Он был начитанный.), Щупачиха пыталась ее бить. Генерал ручищи в ход не пускал. Бандерша была здоровенная, в сто килограммов, и конечно, не могла простить Даше удар в пах в Газетном переулке. Но и Даша была не из хлипких. После одурманившего ее укола или снадобья она скоро пришла в себя, разозлилась, буянила, отказывалась от еды, на мат Щупачихи отвечала матом, ей вроде бы не свойственным, и потихоньку стала соображать, кто она, в каком статусе в этом узилище, в этом Монрепо и Монплезире. В первый же день она потребовала отвести ее в туалет. «Вот тебе горшок, - рассмеялась Щупачиха. - Вон там, за ширмой, под рукомойником дыра в полу, туда все и сольешь. Госпожа нашлась!» За ширму Даша не пошла, и к ее удивлению, с руганью, с угрозами Щупачиха потащила горшок в сортир за гостиной. А из последовавших действий Щупачихи и Генерала Даша поняла, что она тут и впрямь госпожа, пусть даже и госпожа Тараканова, а они - прислуга, стюард и стюардесса, хотя, конечно, и со строжайшими полномочиями сторожей. В туалет и в душевую Генерал провожал ее вежливо-молчаливый, но с бейсбольной битой в руке.

Буянить и искать немедленные способы вырваться из узилища на время Даша себе запретила, посчитав, что полезнее быть, хотя бы во внешних проявлениях, благоразумной и терпеливой и выяснить точно, чья она пленница и по какой причине. Возникали совершенно очевидные соображения, но она их пока отметала.

Ее комната и гостиная по соседству (сквозь нее Дашу конвоировали к благам санитарии и гигиены) были из тех, какие можно увидеть на страницах гламурных изданий. В них в разных видах и позах звезды всякого бизнеса радовали своих почитателей. Щупачиха с восхищением, но и в сердцах, произнесла: «Мебель не хуже, чем у самого Бори Моисеева. На картинках». (При слове «мебель» Даше сразу же вспомнился пружинных дел мастер, впрочем, она о нем и не забывала, но где он теперь и чем он может ей помочь?…) В первые дни комната Даши с долей условности напоминала темницу. Что-то случилось с освещением, и Щупачиха приволокла для своих, видимо, нужд издыхающую керосиновую лампу. Но потом дали свет, вспыхнула люстра - и какие уж тут темницы! А мебель, в особенности мягкая, стояла в комнате, как и в гостиной, сразу же восхитившая Дашу. Такая мебель не могла присниться ей даже и в сладчайших снах! Да и пленница ли она?

Пленница, тут же было дадено ей понять.

– А мебель-то от Верже. Заказывали в Милане, - сообщил Генерал. Был не только начитанный, но и осведомленный, вел Дашу в каземат из душа, почесывал битой спину между лопатками, то ли засиделся, то ли был укушен насекомым.

Злить сторожей высокомерием госпожи не было резону, и Даша допускала ехидства Щупачихи и грубые шутки Генерала, пусть снимают ими свое раздражение. Однажды, прикинувшись уж совсем простушкой, она, будучи с визитом в гостиной, выразила восхищение обстановкой и словно бы подумала вслух: «Зачем меня-то надо было привозить в такие хоромы?» «А ты сказки в детстве читала? - опросила Щупачиха. - Книжечку такую с картинками не помнишь? "Аленький цветок"?» «Да ей, небось, по душе какие-нибудь "Алые паруса"!» - рассмеялся Генерал. «Моря здесь нет, - сказала Щупачиха. - Никакой пароход сюда не дойдет». «Здрасте! - сказал Генерал. - А река. По весне лед сойдет, теплый ветер подует, и явится под наши окна яхта с алыми тряпками!» Теперь рассмеялась и Щупачиха.

Это был самый продолжительный разговор, какой Даше удалось провести со сторожами. Скорее всего его дозволили и дали ему направление.

А потом возникло оконце-амбразура, будто сдвинули на улице металлический ставень, и Даше открылся Божий свет.

Никакой реки она не увидела. Снежное поле было перед оконцем и все. Впрочем, вскоре Даша высмотрела метрах в ста впереди невысокую ограду и беседку, шесть белых колонн и над ними купол. Даша прогуливалась по тропинкам Марфинской усадьбы, была на экскурсии в Архангельском, знала, что беседка называется ротондой, ограда - балюстрадой, а вот пространство перед зданием выпало из памяти, то ли парадным двором звалось оно, то ли еще как-то. Для Даши оно стало теперь полем. Но за балюстрадой, наверняка, мог быть спуск с каменной лестницей, и этот спуск скорее всего должен был бы привести к воде. К реке. К той самой, по какой, по мнению осведомленного Генерала, по весне и могла приплыть яхта с алыми тряпками.

Ей, Даше, стало быть, следовало ждать весны?

Блажь! Блажь! Блажь и глупость! За дурочку, что ли, ее принимали, способную поверить в сказки с добродетельными чудовищами и капитанами Греями? Но кому нужны были теперь дурочки?

Но ведь блажью была и затея неизвестного забавника с заточением ее, Даши, в меблированных помещениях, в терему ли высоком или в секретном бункере, неважно где! Рано или поздно найдутся всему разъяснения скорее всего печальные или даже безобразные. А потому надо терпеть и ждать. Хорошо хоть пока не морят голодом, не морозят и не пытают, как в ходовых сериалах (а в комнате Даши в стене при ее желаниях вспыхивал и экран телевизора, правда, всего с двумя тарелочными каналами, одним «НТВ-спорт» с показом футбольных матчей исключительно португальского чемпионата, другим - «Динамит», на этом давали как раз сериалы с потерями памяти, пропажами ребенков и чудесным их обретением, со стрельбой и пытками в застенках заложников или просто людей непокорных и несговорчивых).