Пара еще полчаса побродила среди камней, а потом пропала. В камнях более не появлялась. Но Даша почувствовала, что пара никуда не убыла, а осталась в одном с ней здании, здесь, наверняка, местился теперь и Агалаков, и все это заставляло думать, что троица что-то готовит и вот-вот произойдет некое событие, радостное для нее, Даши, или наоборот, дурное.

Но ничего не происходило. Лишь Щупачиха-Анджелла с Генералом ругались чаще, все им здесь обрыдло. Генералу надо было встретиться по делам с женой и детьми, и если бы не обещанные якобы заоблачные деньги, стоило бы отсюда бежать. «Так бы тебе и позволили!» - словно бы обрадовалась чему-то Щупачиха.

Однажды работники поставили в поле камней каменную же скамью, накрыли ее шкурой медведя, воткнули рядом палку с зонтом от снега (а снег и не шел) и удалились.

Отобедав, Даша подошла к оконцу-амбразуре и увидела на скамье, на бурой медвежьей шкуре, человека. Голова его была накрыта капюшоном, и лишь по линиям его рук и ног, по их движениям Даша поняла, что на скамье сидит мужчина, довольно худой и высокий. В руках его, в пальцах, перчатками не обтянутых, Даша углядела темный предмет, а когда рассмотрела его, подумала, что это, наверное, монашеские четки, о которых она читала. Длинные пальцы мужчины перебирали камушки четок то не спеша, будто в некоей полудреме, то вдруг начинали нервничать и принимались дергать четки. Мужчина явно глядел на камни большие, проросшие на поле перед Дашиным оконцем. Но в сторону терема или бункера он не взглянул ни разу. Похоже, вовсе не о затворнице или вынужденной гостье размышлял он. Дела поважнее, видимо, занимали его.

А Даша догадывалась, кто это. И то ненавидела его, то позволяла себе замарашкой-семиклассницей, дурой скадовской грезить о чем-то…

И не хотела она глядеть на него, а глядела. День, два, три приходил он на поле камней. Лишь однажды случилась с ним странность. Ни с того ни с сего он заегозил на скамье, засуетился, движения какие-то шарнирно-паучьи произвел, и Даше на мгновенье захотелось рассмотреть его обувь, не загнутые ли у него носки, нет, обувь была обыкновенная, на толстых зимних протекторах, и Даша отругала себя, мало ли от чего мог задергаться человек, теперь он сидел степенный и кроме камней ничего не видел.

Вечером к Даше явилась Щупачиха с загадочными ухмылками и с меню китайского ресторана «Малиновая панда». «Госпожа! Неземной красоты! - от Щупачихи пахло ликером. - Соизвольте изучить меню и составить заказы на день завтрашний и еще на один день!» «Да что там особенного в китайской-то кухне! - сказала Даша. - Напротив нашей закусочной в Камергерском устроили ресторан "Древний Китай" с бурятками вместо китаянок или с калмычками, туда никто и не ходил…» «Ваше дело господское! - продолжала кривляться Щупачиха. - Наше дело лакейское. Велено передать к исполнению…» Меню Даша взяла. Из любопытства. Хотя бы и профессионального.

И еще подумала: одна будет обедать завтра и послезавтра? Или - с кем?

Мысль об этом тут же прогнала.

Меню было не в папке, а рекламное, буклетом, для рассылки по квартирам с обещанием бесплатной доставки на дом. Цены Дашу позабавили. Хрустящая утка «Ся Сю Я» стоила тысячу двести. Лягушачьи лапки в кляре - четыреста сорок рубчиков. Ну и так далее. Да, их закусочная была все же для людей… Впрочем, что были для хозяев терема-бункера малиново-пандовые цены? Если бы она закапризничала и заказала на обед галапагосскую черепаху, ей бы и черепаху доставили на подносе. Но уж и с китайскими угощениями был какой-то подвох, за ним мог последовать обрыв, и Даша решила - гулять так гулять! А потому на глазах обомлевшей Щупачихи предоставленным фломастером отметила почти все горячие и холодные закуски, супы (впрочем, их было всего четыре), горячие блюда из мяса и морепродуктов, китайские десерты, рядом с одним из них - фруктовым ассорти в медовом соусе «Маджи Се Ли» поставила: «10!», несколько помедлила вблизи закусок и заказала бутылки сливового вина и водки «Конфуций». Два дня пожирала жареные креветки с орешками кешью и в разных соусах устрицы, говядину с бамбуком и грибами сяньгу, баранину на раскаленной сковородке, да что только не попало в ее нутро, потребовавшее позже «мезим», «аллохол» и даже «эссенциале». Справлялась, кто готовил и где. Отвечали: кухня есть и прекрасная, а на эти дни вызывали поваров из «Малиновой панды», продукты по ночам прилетали из Пекина. Просилась на кухню, дайте встать у плиты, она же дипломированная повариха, соскучилась, прежде всего захотелось приготовить солянку, почему солянку - неважно. «Да что вы, прекрасная госпожа (звучало - прекрасная маркиза), - куражилась Щупачиха. - Нам велено оберегать ваши нежные пальчики. Вдруг вы их обожжете».

Два дня Даша обедала в одиночестве.

Никто не явился к ней в сотрапезники.

А после китайских удовольствий на серебряной посуде в комнате возникли дама в белой муфте и ее кавалер, скользивший на днях от камня к камню. Ввел их Генерал. Естественно, без биты, но с важностью исполнителя ответственной миссии. То есть теперь дама («Нина Уместнова», - и кивок) была, понятно, без муфты, а в строгом костюме делопроизводителя. И кавалер ее («Ардальон Полосухин, если помните») не развлекал людей колпаком и жилетом с хлястиком, а соизволил быть (или исполнил чужую волю) в смокинге и при черной бабочке.

– Садитесь, Дарья Тарасовна, - предложил Полосухин.

Трое уселись вокруг овального столика. Генерал по протоколу переговоров остался стоять у металлической двери.

– Дарья Тарасовна, - сказал Полосухин, - вы девушка разумная, ко всему прочему выросшая в селе и, стало быть, прагматичная. К тому же вы и милосердная. Но это я так, между прочим… Особые разъяснения вам вряд ли нужны, полагаю, что вы свои жизненные обстоятельства обдумали и выстроили предположения, что с вами может статься дальше. Здесь у вас было для этого время…

– Здесь и в Долбне, - сказала Даша.

– Где? - замялся Полосухин. - Ах, в Долбне… Да, и в Долбне. Но здесь-то вам грех ссылаться на некомфорты… Действительно, в Долбне у вас были неприятности. Но уж так получилось. И во многом по причине ваших непониманий. Или даже упрямства.

– Заточение в темнице вы считаете комфортом? - спросила Даша.

– Помилуйте, Дарья Тарасовна, - удивился Полосухин, - какое такое заточение? Посчитаем: вынужденное и временное одиночество! С ожиданием волшебных дней впереди!

– И что же мне положено сделать, чтобы волшебные дни наступили? - спросила Даша.

– Подписать бумагу, - сказал Полосухин. - Желательно кровью. Такие нынче моды. Ниночка, будьте любезны…

Ниночка, если и проявила любезность, то по отношению к деловой папке и к бумаге, из папки извлеченной, а на Дашу она взглянула откровенно зло.

– Что вы на меня так злитесь? - не выдержала Даша. - Неужели из-за Сергея Максимовича Прокопьева?

– Не берите в голову! ~ заспешил Полосухин. - Прочтите бумагу. И подпишите.

Даша просмотрела бумагу. Среди прочей буквенной дребедени с юридическими крючками для нее сразу же ожили значимые слова, они укрупнились, вспыхнули и обожгли ее. «Обязуюсь быть послушной… исполнять желания по первому требованию нижеподписавшегося лица…»

– И что же это за лицо, - спросила Даша, - с первыми требованиями?

– Пока мы не имеем права открывать его! - вскочил Полосухин. - И если вы не догадываетесь, кто это, подскажу, что оно не самое худшее на Земле. Оно относится к вам замечательно. Но сначала вы должны подписать документы.

– Я с детства не была послушной, - сказала Даша. - И никогда не буду послушной.

И она протянула делопроизводителю Уместновой отверженную ею бумагу. Уместнова положила ее в папку и поднялась, будто было объявлено: «Суд идет!». Перестало быть приветливым и лицо Ардальона Полосухина. «А ведь у него на ногах те самые туфли с загнутыми носками!» - сообразила Даша.

– Уговаривать я вас более не стану, - сказал Полосухин. - Не имею полномочий. И не посчитайте следующие мои слова угрозой. Но как бы вам не пришлось пожалеть о своем выборе. И о своих упрямствах. У вас еще останется несколько дней подумать.